4. Мокрая история или Дневник последнего геолога

                МОКРАЯ ИСТОРИЯ ИЛИ "ДНЕВНИК ПОСЛЕДНЕГО ГЕОЛОГА"
                Памяти моей матери,               
                Кальниченко Татьяны Николаевны.   
               
               
                МЕНЯЛА
               
                Вача -  это речка с мелью               
                Во глубине сибирских руд.               
                Вача – это дом с постелью,               
                Там стараются артелью,               
                Много золота берут               
                В. Высоцкий
               
                Пожелайте мне удачи
                И ни пуха, ни пера.
                Кто в юга, а я на Вачу               
                Смерть лишь миф, а жизнь - игра

                И вот с этою игрою
                Я играю в дурака,
                От себя ответ не скроешь,
                Счет "ничья" у нас пока
               
                В дурака?!! Скорее в покер,
                Мне пожаловаться грех.
                В рукаве у жизни джокер.
                Обменяем блеф на блеф

                Обменяем и забудем,
                А меняла я - мастак:
                Путь к себе, чтоб был не труден
                И удачи -  на пятак.

                Я уехал за туманом,
                Никогда себе не лгу -
                От тумана в доску пьяный,
                Повезло же дураку…
               
                © Митислав Кальниченко               
                Москва – Бодайбо июль 2013



                1.
Геологи, так уж повелось, народ непоседливый. Причем профессия здесь вторична, главное – черты характера. Легенд об этих людях ходит множество. Мол, борода, молоток, гитара, потрепанная штормовка и необъятных размеров рюкзак за спиной. Эрудирован, умен, приветлив с друзьями, галантен и обходителен с дамами.
Мол, таскает геолог неимоверные тяжести, и, овеянный со всех сторон северными романтическими ветрами, спит на голой земле под елкой, в крайнем случае на ошкуренном бревне у костра. Зарабатывает недрокопатель бешеные деньги и после каждого полевого сезона снимает «в одного» ресторан «Националь», в крайнем случае «Арагви», угощает всех проходящих мимо коньяками группы КВ, обязательно из золотых рюмок, заставляя закусывать исключительно черной икрой и лангустами. Но сам при этом скромен, неприхотлив, задумчив и бесшабашно смел, как моргановский флибустьер. Или, как сказано писателем-классиком Олегом Куваевым: «Геолог – помесь вьючного животного с человеком». Глупости это все, особенно в отношении заработков. Да и остальное, как и всякая легенда, мягко говоря, не соответствует действительности. Так, мелочами, не больше.
    Таскать сами геологи очень даже не любят – не барское, мол, дело. Используют для этого разные виды воздушных и наземных, живых, полуживых, и вообще практически неодушевлённых механизмов, как-то: самолёт-вертолёт, вездеход, машина, лодка, олень, ну и, конечно, лошадь. Но мы всё механическое железо при описании пропустим сразу, чтоб не загрязнять окружающую среду с немногими остатками девственной природы.
    «Green peace»-овскими средствами передвижения остаются лодка, олень и лошадь, не считая экзотического верблюда. Но вьючить что-либо на оленя дело невообразимо сложное - шкура у него живет отдельно от организма, своей самостоятельной жизнью. Весь ваш увязанный груз можно два с половиной раза обернуть вокруг оленьего крупа без всякого вреда для животного, что создаёт дополнительные трудности и отъём и без того драгоценного летом времени. Поэтому при заброске в действительно неподвластные цивилизованной технике районы все геологи предпочитают лошадь или лодку. Да, да, остались ещё на нашем шарике места, даже издали не напоминающие не то что скоростное и благоустроенное европейское шоссе, но даже нашу, родную, российскую разъёдолбанную дорогу.
       Случалось, и мне, в бытность геологом, не на горбу, а с грузом, притороченным на грузовые седла по бокам наших «монгольских мустангов» жалкие три-четыре километра пути проходить за пятнадцать-шестнадцать часов бурлацко-каторжной работы. Себя при этом нет, а вот лошадей жалко. Когда уже не то что по сторонам, а под ноги смотреть силёнок не осталось, и только «м…ать!!…ать!!!», как подорожная молитва вперемешку с гнусом, висит над медленно ползущим караваном, а количество мата, высыпаемое интеллигентными и воспитанными людьми на сотню метров пути, сравнимо с бесчеловечной и, главное, бессмысленной бомбардировкой англичанами вкупе с американцами Дрездена или Кёниксберга.
       В таких-то вот лешачьих заколдобинах лошадь не только средство передвижения и перетаскивания, но и зачастую ваш друг, спаситель и последний товарищ. Если, конечно, вы сможете с ней договориться не как царь природы со своей подданной, но как равный с равной.
Как известно, лошадь соперничает с собакой за славу первого приручения человеком. Тяжело сказать, кто из них завоюет пальму первенства, вероятно, всё же собака, поскольку она уже не сохранила своей первозданной дикости и взрывной силы. Собака более предсказуема в своём поведении и, соответственно, куда менее интересна. В то время как лошадь…. Впрочем, обратимся к фактам.
    Во времена оные, как известно, лошадь была вторым после женщины воспеваемым существом, а это говорит если не обо всём, то о многом.
До оных времён сведения обрывочны и не точны, известно лишь, что наскальные рисунки и фрески с изображением лошади появились задолго до первой письменности.
    Стоит сказать, что за годы Советской власти геологами-селекционерами выведена совершенно новая, необычная и нигде толком не описанная порода лошадей. Это какая-то очень хитрая помесь лошади Пржевальского, дикого мексиканского мустанга и североамериканского медведя гризли.
От первого своего предка она унаследовала размеры дворового пса Шарика, от второго – неукротимый нрав и свободолюбие, а от третьего – волосяной покров и прожорливость. Способность питаться жалкой таёжной травой, мхом, еловыми шишками и секретными топографическими картами делает её неуязвимой для любой рыночной экономики. И ещё, стоит развеять миф о необычайной грузоподъёмности этих тварей, слухи о которой растут, ширятся и скоро достигнут веса и возможностей танка средней величины. Точно мы не замеряли, но заметили, что поднять такая лошадь может примерно в два раза меньше, чем съесть.
        Но о лошадях – позже. Вьючный сезон запланирован на следующий год. А в этом мы вчетвером изображаем из себя бывалых капитанов, этаких покорителей водных стихий и прижимов с перекатами. И даже делаем вид, будто запанибрата с самим Нептуном и его подручными – водяными чертями. А для достижения своих золото-маршрутных целей используем самое неприхотливое средство передвижения, которое ни кормить, ни ловить, ни заливать солярой, сращивать траки или ковыряться в железном сердце не требуется. Лежат себе три ярко кричащих оранжевых зверя на косе и ничего не просят. Вроде всё хорошо, но мы не учли, что их требуется регулярно подкачивать, мыть, сушить, производить с ними сложные хирургическо-штопательно-клеющие операции и… любить. Да, да, именно любить. Они ведь живые, лодки-то. Вы в этом сами вскоре убедитесь.
       Хотя начинается всё намного раньше, ещё в «Городе». Из подвалов Геологоразведочного института вытаскивается шмотьё, или бУтор [1],  с лежалым ароматом прошлых сезонов,  состоящим из конгломерата пыли, кострового дыма, прошлогоднего солнца, тушёнки, трёхнедельного непрекращающегося дождя, свежепойманного хариуса, бензина, палёного железа от печки, ежевечерних геологических споров при регулярно гаснущих от комарья свечках: «Ты что, не видишь - докембрийские коренники выходят… это же явно моренные отложения… а я тебе говорю аллювий… откуда здесь вообще оказались отложения четвертички, ледник, что ли приволок на себе и бросил за ненадобностью?». И ещё много и много чего вкусного, своего, родного. Затем всё это перетряхивается, докупается, утрамбовывается, заколачивается, увязывается и, наконец, отправляется с соответствующими табличками: «Грузоотправитель» - «Грузополучатель».     Жареная курица в дорогу, заштопанная выцветшая «кенгуру» [2], укомплектованная топографическими картами, компасом, полевой книжкой и карандашами, приятно, по-родному, будто мама, обхватила плечи, семь часов лёта на «ИЛ-86»-ом, два на чехословацкой «Элке», четыре на «Ми-8», и вот мы на точке.
     Свистящий вертолет взлетает, распугивая в стороны на галечной косе ломаные ветки и мелкий песок, затем уходит вбок и скрывается за ближайшим хребтом. Выброшенный на речную косу груз лежит беспорядочной и пока не разобранной кучей.
    На нас вдруг, сверху, падает вакуумная тишина и покой, настолько контрастирующие с последней суетой и хлопотами, что в первые часы кажется, будто ты попал на другую планету. Что, в принципе, таковым и является. Затем, наслушавшись тишины, мы начинаем разбирать груз и устанавливать лагерь.
    И первое, что при этом достают из горы шмоток, – это чёрный от копоти прошлогодних лет чайник, или большой котелок, железный самосваренный рогатый таганок, заварку, обожженные «солдатские» кружки с обмотанными берестой рукоятками и кусковой сахар. И пока остальные ребята рубят колья для палаток, натаскивают на ближайшие два-три дня дрова, сортируют вьючники, разбирая посуду, спальники, лотки, лопаты, колоду (проходнушку)[3] и ещё очень многое и многое, что пригодится в четырехмесячном сезоне, я начинаю первое в этом году священнодействие – готовлю ПОЛЕВОЙ ЧАЙ!!!
     Здесь хочется немного отступить и для жителей других галактик, не бывавших не только в поле [4], но и в сколь бы то ни было серьёзном лесу, вообще объяснить, что это такое.

                2.
     Чай, как известно, первыми стали выращивать и готовить китайцы – мудрая нация с глубочайшей историей и культурой. Они же культивировали сотни видов и разновидностей чая и десятки способов его приготовления.
Доводилось и мне пробовать разные сорта императорских напитков и бывать на настоящих чайных церемониях. Не спорю, всё это очень красиво, утонченно и вкусно… но! 
Какие бы сорта чая, найденные в среднем и нижнем течении Янцзы, для чайной церемонии Гунфу Ча не использовали хОди [5], какую бы исИнскую глину для изготовления специальных чашек чаоу не добывали и как бы не медитировали над чайниками, наблюдая до каких бульков и состояния «Шума ветра в соснах» должна нагреться вода…
Если бы хоть раз в жизни хоть один Властелин Поднебесной попробовал то, что готовлю я в первый день таёжного лета… Он бы долго-долго плакал от изумления и счастья, личного повара высек бы позаимствованной у соседей веткой сакуры и издал специальный указ, запрещающий приготовление чая иным способом, а меня и моих потомков назначил вечными и главными церемониймейстерами.
Жаль только, что ни одного китайского императора за все таёжные годы я не встречал. Да и в Китай переехать все равно бы не согласился. Тем более, что для него, императора династии Ся, как и всех последующих династий Шан ли, Чжоу, Тан или Суй, достаточно грустные новости.
Настоящий полевой чай готовится при одновременном наличии специального обожженного и пропитавшегося за много лет таежными тягучими ароматами железного котелка или чайника, специальной воды из чистейшей горной речушки, специальных смоляных дров и, главное, – специального же таёжного воздуха. А вот заварку, как ни странно, используют самую обычную, помните, «Индийский», со слоном, первый сорт? А это всё, согласитесь, откуда у них, у китайцев взять? Что у них вообще есть, кроме трактата Сунь-цзы "Искусство войны", риса, бамбука и пороха?!               
Итак, как уже было сказано, первое – это котелок. Это достаточно большая чугунная или дюралевая полукруглая посудина с самодельной ручкой из стальной проволоки, поскольку родная перегорела ещё два года тому назад. Но дело не в посудине, а в том, что за семь-восемь, а то и двадцать таёжных лет эта дюралька куда лучше и вкуснее, чем самая великолепная исИнская глина, пропиталась тем волшебным ароматом лесного дыма, переливчатого пения тысяч птиц, таёжных закатов, отблеска миллиардов звезд и хариусИной воды.
     И поэтому в первый полевой чай котелок отдаёт обратно, будто любимой женщине, всю свою страсть, любовь, зимнюю грусть и долгожданное предчувствие первой встречи.
    Второе – это вода. Хотя само слово вода для описания того, что, будто сытая дикая кошка, перед вами урчит и мурлычет, переливаясь и подмигивая озорными глазами-перекатами, совершенно не подходит. Больно оно пресное. Скорее всего, это космический нектар, впитавший в себя за миллионы лет всю энергетику улыбающейся луны, леденящего якутского солнца и искрящийся холод звезд из других галактик. Эту воду можно не то, что пить, а резать, мазать на парной хлеб и есть, до того она тягучая и вкусная.
    Третье – смоляные дрова. Годится и заскорузлая, изломанная холодами листвяшка, и пихтач, и скукоженный редкий березняк, но, конечно же, самое лучшее – это жирный, как деревенский боров, смоляной стланик. Он самый хитрый из всего, что растет на севере. Когда все другие деревца, будто стойкие оловянные солдатики, пытаются выжить и выстоять в минус пятьдесят-шестьдесят мороза, и, надо сказать далеко не всегда им это удается, этот умник вместо теплой шубы укрывается песцовым снегом и на всю долгую зиму ложится под ним спать, обнимая Матушку-Землю. И чем они там, обнявшись, всю зиму, занимаются - только им и Богу известно.
Но то, что точно известно нам, геологам, -  что всю сексуальную энергию Земли стланик во время приготовления чая или еды передает нам, вкладокопателям – берите, мол, пользуйтесь. Берем. И пользуемся. Может быть, именно поэтому и ищем потом всю жизнь. Чего ищем, кто нас просил? Точно уж не Матушка-Земля, оно ей надо? Хотя она у нас щедрая – на то она и Мама.
       И последний ингредиент, без которого не получится настоящий полевой чай, — это таежный воздух. Воздух есть разный, и аромат и энергетика у него разная. Например, деревенский воздух пахнет парным молоком, покоем, крестьянским потом, картофельной самогонкой и тягучими русскими песнями.  Городской – суетой, деньгами, дешёвыми амбициями, дешёвой же, никому во Вселенной не нужной беготней от самих себя и быстрой, на скорую руку, любовью.  Воздух шоссе пахнет скоростью, жжеными шинами и злостью водителей друг на друга. В русском лесу пахнет сегодня отравленными заводами грибами, щебетом птиц, свежевыловленным вялым подлещиком и разбросанным на многочисленных пикниках мусором. Но главное – реками русской, не очень русской и совсем чужой, пришлой крови, пролитой непонятно зачем и ради чего, для каких таких высших целей, умыслов и завоеваний. Кто их сюда звал, многотысячных покорителей им непонятного народа?! Явно нерусские люди.
       А вот воздух северной тайги — это совершенно другое дело. Он имеет ни с чем не сравнимый аромат, осязаемость, и вкус. Наверное, такой же вкус у воздуха был миллионы лет назад, в доадамову эпоху. Тогда, когда не было ничего, кроме Земли и Бога. Потом, как известно, Создателю стало скучно, Он сотворил человека со всеми печальными для планеты последствиями, выветрившими напрочь с Земли ароматы Всевышнего. Но таки есть ещё, есть укромные уголки, которых Господь крылом своим коснулся и оставил там всё, как прежде. И пахнет там всеми пятью миллиардами лет земной истории. И, если прислушаться, то можно отличить волнообразное дуновение вулканического привкуса неолита, папоротника мезозоя, морскую горечь мелового периода и трубный крик мамонтов последнего пока на Земле оледенения.
       Итак, котелок, вода, стланик и воздух. А теперь попробуйте представить все эти сухофрукты вместе и только на секундочку вообразить, какой в результате получается чай. Представили? Завидно? А я его пил. Нектар от Всевышнего.

                3.
     Попили чаю, помолчали, и началась обычная, будничная работа. Поставили на ровной, чистой от тальника террасе лагерь, разобрали и рассортировали весь многочисленный геологический бУтор.
    И тут в первый же день сезона выясняется, что лодок взято в два раза меньше необходимого, а оставшиеся к разряду плавсредств отнести можно лишь условно, как явно музейные экспонаты. Все три лодки давно уже потеряли свой кричащий ярко-оранжевый цвет, марку и порт приписки и своим внешним видом напоминают сморщенный осенний листок с обглоданными гусеницами краями. Одна из них умудряется погружаться под воду быстрее, чем её накачивают, у двух оставшихся тоже давно наступил постклимактерический возраст. Сначала мы бегаем, схватившись за головы, выясняя, кто отвечал за проверку комплектации лодок, и разрабатываем план изготовления Тур-Хеердаловских плотов. Но, откинув эту идею как невыполнимую, за отсутствием тростника и бамбука, мы приступаем к невозможному: с помощью клея «БФ–88», наждачной бумаги, кусков резины и главной российской помощницы – такой-то матери - пытаемся фактически заново склеить для себя средство передвижения. После двух-трёх дней нейрохирургических операций и реанимационных работ лодки постепенно превращаются в «ЛАС-3» и «ЛАС-5» или «Лодка авиационная спасательная» грузоподъемностью триста и, соответственно, пятьсот килограммов. И, вдруг, несмотря на пессимистические прогнозы нашего молодого рабочего Сашки Коваленко, они, к всеобщему удивлению и восторгу, начинают, хотя и с трудом, но плавать - для чего, собственно, и были предназначены.
       Вечером, как водится, за открытие нового полевого сезона тяпнули выписанного из института «для протирки оптической оси микроскопа» спиртику, покурили настоящих сигарет, пока еще не чаю, до конца работ далеко и курева завались. Вообще, когда в тайге заканчивается табак, а это бывает практически в каждом сезоне чего, только не курят. И махру пыхать еще нормально, а вот смолить чай приятно только тем, кто не курит. Когда подходишь к лагерю, и задолго слышно - у ребят курево кончилось вообще. Плывет над палатками, привлекая необычным ароматом дополнительно пару миллионов комаров, потрясающе вкусный аромат. Все современные ароматические палочки рядом с этим как запах жженой резины. Но вот курить чай самому… извольте. Но приходится. Рассказывают, что какая-то изголодавшаяся по никотину партия дошла до изготовления самодельных трубочек, в которых использовали иссохшие лосинные катышки. Муки заядлого курильщика -  чуть не наркоманская ломка.
Разбили мы по «двухсотке», т.е. по карте с масштабом два километра в одном сантиметре, предстоящие в ближайшие дни маршруты. Сейчас почти такие в любом книжном продаются, а не так давно геолога, потерявшего хотя бы один лист карты, отправляли не золото для страны искать, а лес для неё же, родимой, валить за «сдачу подлым империалистам» сверхсекретных сведений о нашей территории. Но, это, к счастью, дело прошлое. Другие времена, спасибо тебе, Господи. Но, хотя времена пришли другие, работа пока осталась прежняя.
Электриков, как все знают, глупых не бывает. Электрик - он либо умный, либо мертвый. У геологов почти так, но встречаются и исключения. Те, которые не очень умные, и не сказать, чтоб совсем глупые, но пока живые. Ведь недаром же день геолога, который празднуется в первое воскресенье апреля, раз в семь лет совпадает с днем дурака. Вероятно, потому что народная мудрость гласит - на свете есть две дурацких профессии: водитель автобуса и геолог. Первый весь день развозит людей по домам, а сам домой идет пешком; второй же всю жизнь ищет то чего никогда не терял….
Шел последний для великой страны, Союза Советских Социалистических Республик, год. Тысяча девятьсот девяностый. Уже следующий будет годом начала развала всего, что было собрано и построено поколениями наших предков более чем за тысячелетнюю историю. Годом начала междоусобных дрязг, ссор и кровавых боен, продолжающихся, увы, до сих пор. Но тогда, в далеком девяностом, мы об этом даже и не подозревали. Я для себя выбрал и уже окончательно определился с верным, как тогда казалось, решением. Постигал самую нужную для настоящего и будущего любой страны профессию. Учился в Московском Государственном Университете имени Ломоносова на кафедре «Поиска и разведки месторождений полезных ископаемых», и для меня это уже был далеко не первый полевой сезон.
Был к тому времени Митислав весьма опытным и бывалым полевым волком. Настолько, что начальник партии, из-за двойной разницы в возрасте уважительно называемый нами по имени-отчеству - Виктор Петрович, в полнейшее нарушение Т.Б. доверил ходить в одиночные маршруты.
Техника Безопасности есть во всех видах спорта и во многих профессиях. В шахматах ведь главное, что?! Правильно, не уснуть за столом. А то будешь, как известный литературный персонаж Ильфа и Петрова, ходить всю оставшуюся жизнь, подражая одноглазому пирату с острова Тортуга.
У геологов ТБ действительно написано кровью предыдущих коллег. Многие остались калеками, а многие так и не вернулись с маршрутов. Такая профессия.
В «Правилах безопасности при геологоразведочных работах» читаем:
2.1.3. Запрещается проводить маршруты и выполнять другие геологоразведочные работы в одиночку, а также оставлять в лагере полевого подразделения одного работника в малонаселенных (таежных, горных, пустынных и тундровых) районах.
2.1.4. При проведении работ в районах, где водятся опасные для человека хищные звери, в каждой группе (бригаде) полевого подразделения, а также у работников-дежурных в полевом лагере (базе) должны быть огнестрельное оружие, боеприпасы и охотничий нож.
Вынужден признать, что геологи, как, впрочем, и спортсмены или, скажем, электрики порой ТБ это самое нарушают.
И нарушают вовсе не из удали дурацкой, молодецкой, а вынужденно, по сложившимся обстоятельствам. И с маршрутов геологи возвращаются затемно, а то и за полночь, и по курУмникам [6] в дождь ходят, и оружием далеко не все обеспечены, и многое что еще творят в нарушение этой самой Т.Б.
Самое, конечно же, опасное - одиночные маршруты. Олег Куваев не из современных передач по выживанию для хомячков диванных, а с себя, с личной практики писал. В его «Территории», кто читал, Баклаков чуть не утонул в одиночном маршруте при переправе через Ватал.
Именно в том якутском сезоне в одном из маршрутов ваш покорный слуга чудом не утоп в небольшой трясине. Поперся как покороче, решил срезать маршрут. Чуть не утянуло меня, неразумного, маленькое, но цепкое для моих резиновых, еще и откатанных сапог болото.
  Выбрался из него чудом, используя вместо слеги свою длинноствольную однодулку
ИЖ 16-К. Как я уже писал в одном из рассказов, у каждого человека на левом плече сидит демон-искуситель, а на правом — ангел-хранитель. У меня — два напуганных привидения с седыми, стоящими дыбом волосами, которые громко орут мне в оба уха: «ХОРОШ, ТВОЮ МАТЬ!!!»
Но очерк не о дурном или везучем и героическом обладателе древнеславянского имени, вовсе на другие темы опус сей.
       Вот и начался полевой сезон. Пошлепали, как капли затяжного дождя по натянутой крыше палатки, день за днем монотонные геологические будни. Рутинная работа. Никакой поэтизированной романтики. Но до последнего, закончившегося столь печально перехода еще далеко.
     А пока с первого лагеря забиваются близкие и дальние маршруты. Закладывается пара «выкидУшек» т.е. выходов на несколько дней маленькой местной партии из одного-двух человек, лишённых и без того не очень густых плодов цивилизации, как-то: палатка, войлочный коврик, спальник и полог от комаров. С легендарными ночёвками при нодьЕ [11], искусанными и опухшими до монголообразного облика мошкарой физиономиями, многократной шлиховкой, пятнадцатью-двадцатью килограммами проб за плечами, сбитыми в пузыри отвыкшими за зиму от сапог ногами и моментально сброшенными наеденными за зиму килограммами.
Крохотный наш геологический отряд был разделен на три части. Вечером на геологическом курултае решили, что начальник партии Филиппов Виктор Петрович будет ходить в маршруты вдвоем с Александром Коваленко, молодым рабочим, тем, который первый раз в поле. Должен же кто-то образцы за главным геологом таскать. Из нас четверых только он умный, нельзя ему физически надорваться. Из оружия у них с собой было два ржавых перочинных ножа и геологический молоток на длинной ручке.
  Я, хотя и был вооружен не только геологическим молотком, но и хорошим холодным и огнестрельным оружием, в нарушение всех мыслимых и не мыслимых техник безопасности, которые, как известно, написаны после трагических Ч.П., должен был в большинстве шлиховых выходов выкручиваться в тайге один. На самом деле – больше было некому одиночные маршруты бить, а работу по-любому сделать было надо.
Четвертая, Галина Суслова, лучший таежный Похлебкин всех времен и народов, нас в лагере подкарауливала. Кому-то по вечерам мужские ошметки, вернувшиеся после легендарных маршрутов, необходимо было кормить и приводить в чувство. Когда, зачастую, бывает, возвращается из тайги уже не геолог, а только слабая, едва различимая тень от него.  Полупрозрачный фантом, едва живой призрак.  Великая была женщина, в плане реанимации полевикОв вкуснейшей, а, главное -  душевной едой. 

                4.
Раз уж вспомнил про Сашку Коваленко, немного расскажу об этой легендарной личности.
Подружились мы сразу, но вскоре подметили, если в маршрут с начальником шел Александр или я, то нам на «чаевку» вполне хватало одной банки тушенки и одной сгущенки на двоих и даже оставалось. Если же в маршрут шли мы, два единокровника, на пару на двоих было мало сгущенки с тушенкой по две банки. Постепенно между хохлами началось своеобразное шутливое соревнование, кто кого переест, с шуточками и подколами, чуть позже перешедшее чуть не в первобытную вражду двух самцов-неандертальцев, закончившуюся почти нехорошо. Я, охраняя по выброске с поля на тарелке свой бутерброд с маслом, Саше, пытавшемуся у меня его скрасть, воткнул в руку свой охотничий двадцатисантиметровый клинок. Я и сам не ожидал от себя такой реакции. Первобытные гены мои проснулись. Закончилось все хорошо, даже зашивать не пришлось. Да и крови было не много – не больше полстакана.
Про Коваленко можно рассказывать многое и, главное, абсолютно правдиво. Родился и вырос он в пригороде большого и славного города Харькова и ни деревенской, ни лесной, а тем более таежной жизни не знал. Ни разу за свои двадцать один год не то что курице голову не рубил, но почти что был уверен, - творог добывается из вареников, а мясные стейки растут на грядках, ровно между огурцами и помидорами.
После поступления в столичный МИФИ Александр честно отслужил в Советской армии, а закончив второй курс, вместо того, чтоб поехать на лето на родину – пить яблочный кальвадос и местных налитых румянцем, соком и ожиданиями хохлушек любить -  устроился работягой в ЦНИГРИ - Центральный Научно Исследовательский Геолого Разведочный Институт. Тот, что в Нерезиновске на Варшавском шоссе расположен. Рванул, начитавшись Джека Лондона, за романтикой. Золото с геологами искать и за неплохим для полуголодного второкурсника приработком.
Забросился наш крохотный отряд всего из четырех человек в Якутию, на реку Аим, приток реки Мая, той самой, про которую рассказ мой «Потерянное поколение». В первый же день Митя не то таймешат килограмм по восемь-девять, или совсем еще небольших трех-четырехкилограммовых ленков наловил, не то уток неплохо так нащелкал, не помню уже. Сижу на берегу, потрошу. Говорю своему единокровнику Коваленко Сашке: «Помоги, пожалуйста, быстрее будет». Шура голову повернул, кровь на руках моих и на гальке увидел… Смотрю - зашатало его, замутило. Понимаю - сейчас стошнит. Я знаю такую болезнь, городской пацан, повторюсь, курице ни разу голову не рубил, не говоря уже о ком – то   покрупнее.
Отстал от него с просьбами своими кровожадными. Но стрелять «по бумаге» научил. И недели через две повел его на озерко. Дал свой карамультУк [7]. Натаниэль Бампо по прозвищу Кожаный Чулок просто мечтал бы о таком.  Длинная, мне по плечо одноствольная курковка. Я с нее самодельными патронами почти со ста метров глухарей снимал.
В один яркий солнечный денек говорю: «Хохол, пойдем прошвырнемся». Он мне: «Да пойдем, хохляцкая твоя…» Лицо, в общем. Повел я работягу нашего к озерку. А ствол у него на плече висит. Схитрил мИтис. Озерко то крохотное я «Универсам» называл - пернатые всегда на его тихой глади сидели, кормились редкими в тех местах водорослями и многочисленными комариными личинками. Идем с Сашкой молча по тундре.
  И тут с кочкИ, из-под болотников, выпархивает селезень. Ружье на плече у мирного студента– физика.  ДО того, как что-то сообразить, Коваленко ствол с себя срывает, бац, не целясь! И сбил. Сбил с первого раза и впервые в жизни. Утка на середину небольшенького озера -  плюх и плавает кучкой перьев, не шелохнувшись. Чистый выстрел. Он ружье на тундру бросил, глаза ошпаренного кипятком филина, лицо сильно помешавшегося, но очень счастливого и гордого собой гуся-гуменника.   И, не снимая энцефалитки, не дожидаясь, пока клювастую к берегу ветром принесет, нырнул в озеро и поплыл за селезнем. Благо я успел с него болотники стащить, а то утоп бы мой друг. Остались бы мы на оставшейся сезон без рабочего. Кто тогда за начальником пробы в маршрутах таскал бы?!!
Сразу не стал интересоваться, вижу, онемел от счастья Сашка. Через день его спрашиваю: «Шура, ну и как? Ощущения как твои?!» Ответ был даже для меня необычно оригинальным: «Знаешь, лучше, чем с женщиной!!!»
И все, сгинул пацан для Гринписа. В лагерь, бывало, приходишь, а на столе раскладном кухонном записка: «Ружье со мной, уточки (или рябчики) в ведре за палаткой»
Прошло уже тридцать лет. До сих дружим, есть у него хороший ствол, охотится Саша, только редко - работа не позволяет.
Это я специально пишу для городских изнеженных цивилизацией и испорченных гриписовской пропагандой гутапперчевых мальчиков и девочек, все на свете познавших и изведавших, правда, только через монитор ПК. Воспитанных на телешоу и современном интернете. Вареных овощей, падающих в обморок при виде капельки крови, осуждающих охотников и даже рыбаков.
Если в пацане настоящие, мужицкие гены сидят, а не офисные, слюнявые, то дай ему случай - и в нем, в нормальном мужчине, сразу проснется первобытный охотник. Тот, который сидел у костра, разрывал зубами еще теплое, сочащееся кровью мясо мамонта, шерстистого носорога, или доисторического сибирского бобра, достигавшего, как всем известно, массы в триста пятьдесят килограмм. Козьма Прутков писал: «Англичанин не любит мяса, которое не вполсыро». Могу сказать, что не только англичане любят мясо «с кровью». И сибиряки тоже.
Ведь, не дай Бог, случись чего, и эти же офисные тургеневские барышни к нам и побегут за защитой. А не к этим… С томными голосами и закатанными к небу глазами от высокомерного презрения к настоящим, порою потным и грязным, исхлестанным шрамами, мужикам. Некоторые мужчины считают себя мужчинами на том простом основании, что они не женщины.

Нашу форму нам придумал Бог
Человека вылепил из глины
Член твой, что болтается меж ног-
Не характеристика мужчины

Так и погиб Сашка Коваленко для тухлых и сопливых сетей Гринписа. Спас я друга от пагубного влияния современной толерантности и безусловно следующим за ней распадом как отдельной личности, так и всего общества или государства в целом. Кто не знает: толерантность – это изначально медицинский термин, обозначающий неспособность организма сопротивляться инородному телу. А полная толерантность - это смерть.
Хотелось бы рассказать еще об одной черте Сашкиного характера. Имея пытливый ум, прекрасно развитые мозги и любопытство, Шурка, как вы уже поняли, обладал генетической памятью. Какой-то древний предок студента-физика наверняка был знаменитым виноделом, поставлявшим царскому двору прекрасные букеты ярких вин.
В своих медитативных снах студент наш, бывало, видел себя самим Камиллом Филиппом Депре, капитаном армии Наполеона, после ранения на Бородинском поле оставшимся в России и основавшим в 1820 году первую виноторговую лавку иностранных вин. Чаще же снилось, что намного раньше, еще в конце пятнадцатого века, он один из первых славян, еще при Иване III, «Собирателе земель русских», из ржаной муки «варил пития» или же «крепкое вино». Что чуть позже именно он в Астрахань завез виноград и заложил «настоящий сад для двора государева». Чьи потомки, а Сашкины предки, виноградари и виноделы при Петре I, Великом, владели обширными плантациями и в Астрахани, и на Тереке, и в Киеве. Сашке чудилось, что он сам кизлярский помещик Капустов, отправлявший по 600 тридцативедерных бочек вина в Астрахань.
Никак не мог определиться студент физик, кто были его предки - чахлые французишки или наши русские купцы, время от времени берущие официальный отпуск «По болезни души», а по-современному (некрасиво и приземленно) – уходящими в запой.
В запой, правда, Сашка не уходил, душа у него здоровая, не болеет, лечить ее незачем, но судя по тому, что на сегодня Александр Коваленко является генеральным директором одной из крупнейших в России торговых фирм, я лично склоняюсь ко второму варианту. Наш человек Сашка, настоящий русский, хотя и украинец. Впрочем, как и я сам. А вы к какому варианту склоняетесь, дорогие читатели?!!
Так или иначе, вслед за охотничьими проснулись у него винодельческие гены. Решил новоиспеченный охотник приготовить вино. И не простое вино, а «Нектар души» из северной голубики.
Сейчас выращивается в садах-огородах и затем продается современная культивированная ягода. Сравнивать таежную голубику с садовой -величиной с небольшой арбуз - то же самое, что вашу первую любовь с вокзальной потаскушкой, прости меня, Господи.  По вкусу садовая – как прошлогодняя, пролежавшая зиму под снегом жухлая солома.
Лесная же, точнее, таежная ягода, будь то голубика, или редко где растущая сладко-терпкая жимолость, кислица, более известная как красная смородина, полевая, с жарко натопленных увалов и полян, клубника, прячущаяся в березовом теньке земляника или любая другая ягода, выросшая в живой природе, без пагубного вмешательства двуногих мичуринцев, имеют совершенно другой вкус, аромат и чудодейственные волшебно-лечебные свойства.
Деревянную бочку для вина Сашка с собой в поле почему-то не прихватил, а делать ее было долго. Отвлекало от практически ежедневных, изматывающих, а неоднократно и выкидных - с начальником отряда, маршрутов. Пришлось нашему виноделу воспользоваться обычными трехлитровыми банками. Двумя.
Вот Сашка, пожертвовав редким от геологических или хозяйственно-заготовительных работ временем, побродил по пойме крохотного по сибирским меркам Амыла и набрал несколько килограммов синевато-черных ягод пахучей голубики. Долго Сашины винодельческие гены нашептывали ему потихоньку, чтоб другие не услышали, как и что надо делать. Он голубику мял самодельной деревянной колотушкой и что-то бормотал под нос. Не то хитрое винодельческое заклинание, не то переданную лично ему прабабушкой молитву. Для нас это так и осталось тайной. Потом разлил полученный нектар по банкам, закрыл крышками и в темноте, вечером, унес куда-то в тайгу, к елкам. Под охрану комаров и медведей.
Спрятал от меня, зная мою тягу ко всему прекрасному и особенно вкусному. Не мудрый был поступок с Сашиной стороны. Он как бы бросил вызов моему трАпперскому [8] искусству и сибирскому характеру. Я лет с семи еще на Колыме выслеживал бурундуков, горностаев и куропаток. ТропИл зверя. Потому, задавшись целью, во время очередной проверки хозяином винодельни процесса брожения якутского бордо, я его, как истинный Дерсу Узала, выследил и две из двух банок втихаря изъял. Но изъял вовсе не для того, чтоб банально ночью в спальнике выхлестать, а для дела.
Хлопнул я незадолго до этого уже не первого и не последнего в том сезоне, но совершенно непостижимого для охотничьего разума глухаря. Как вы знаете, глухарь – одна из самых осторожных и умных птиц, на выстрел к нему, даже в местах, вовсе не заселенных людьми, подойти крайне сложно. Их либо специальными ловушками с хитрым названием слопец, а где-то кулемами ловят. Или стреляют - в основном по осени, когда тот на дорогах острые обломки твердого кварцевого песка себе в зоб на зиму набивает, либо во время весеннего тока. Ранней весной, когда еще снег не сошел, эта прекрасная птица подзывает к себе самочек, щелкает клювом и в это время совершенно ни черта не видит и не слышит. Потому и называется глухарь. Что-то мне этот процесс полного оглушения и ослепления во время брачных игр напоминает, не правда ли, мужики?!
Шли мы с моим новым другом в маршрут по тропинке вдоль якутского Амыла и весьма громко разговаривали, что в пути по тайге несвойственно, неудобно болтать, не на завалинке, чай - задыхаешься. Но мы только отошли от лагеря, метров сто, не более. Еще не увОшкались в работе со шлихами и пробами, потому и болтали о чем-то о своем, мужском, охотничьем.
Выруливаем из-за поворота, и я вижу, - на полуповаленной нависшей над рекой лесине, буквально в пяти метрах от меня сидит и удивлено так смотрит здоровенный глухарь. Выстрелил я, еще не донеся до плеча приклад, синяк потом на щеке месяц отливал багряно-синим. Но, в отличие от Александра, сбившего влёгкую утку, промазал. Как презрительно говорил кот Матроскин: «Охотничек…»
А цЫган этот краснобровый переливчатый взлетел с лесины, и вовсе не ушел, гулко хоркая крыльями, вдаль, а буквально в семи метрах от нас шлепнулся на тропинку. Невиданное для столь сторОжкой птицы дело. Идет вперевалочку, не спеша, поддёргивает крыльями перья на лапах, будто шаровары поправляет. И бормочет что-то негромко себе прямо под клюв, на своем на птичьем языке, ругается на меня. Я уже спокойно перезарядил своего одноствольного «ИЖа» и… Был у нас к завтрашней баньке не только свежайший самодельный полевой хлеб, но и запеченный в бруснике потрясающий диетический глухарь.
Сутки я вымачивал птицу в якутской студеной, пропитавшейся горными породами воде. А это лучший, не сравнимый ни с чем на свете засолочный тузлУк.  Северная вода, в отличие от среднеевропейской, отдающей мелом, мазутом и тиной, вкуснючая. Вы на языке своем улавливает вкус гранитных интрузий, которым миллионы лет, покатой, отполированной до блестящей чистоты кварцевой, почти прозрачной гальки, острых, как бритва, сланцевых щеток, и конечно же, застрявших между ними пылевидных крупинок золотого песка, а то и небольших самородков. Вы когда-нибудь пробовали самородки на вкус?! Еще вы ощущаете привкус верхнего плавника-паруса шустрого стремительного хариуса и мягкий оттенок красного подбрюшного пера хозяина реки – тайменя или «дядьки».   Вот всем этим букетом за сутки и пропитывался глухарь. Разве это можно сравнить с любым городским тузлукОм или соусом?! Нет, конечно.
Глухарь был добыт и вымочен в Амыле. Как говорилось, я к девяностому году сформировался уже как вполне опытный таежник. Естественно, почти по Жванецкому: «У меня с собой было». Было припасено пара маленьких, совсем небольших литров чистейшего медицинского спирта. Мама достала на своей лечебной работе.
Винодельческие Сашкины мечты я загубил на корню, окончательно подорвав у него веру во всемогущество Диониса [9]. Выследил, где он прячет свое только начавшее бродить голубичное вино, выкрал, развел его маминым медицинским спиртом и едва-едва для мягкости подсластил сахаром. Получилось иссяня-рубиновая голубичница крепостью градусов пятьдесят. Якутское геологическое бордо.
На весь сезон потом настойки хватило. Шура этим был настолько расстроен, что окончательно похоронил свои мечты стать знаменитым виноделом и до сих пор практически не пьет.
Осталось приготовить глухаря, испечь уникальный таежный хлеб, достать голубичную настойку и… истопить русскую баню.

                5.
Работа у геологов- поисковиков на сплаве по реке довольно нехитрая, но, как говорил кот Бегемот: «Что рубить дрова, я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете». Та еще работенка. Ставится лагерь на косе или террасе, отрабатываются на наличие золота, сопутствующих минералов и металлов ближайшие правые и левые притоки основной реки. Закладываются «выкидушки» - выход одного - двух человек в дальний маршрут на три - четыре дня. Бьются расчистки, иногда шурфы, описываются в полевых дневниках породы, из которых состоят местные отложения, отбираются геохимические, палеонтологические и другие пробы. С помощью колоды [3]
перемываются порой десятки, а то и сотни килограмм грунта из расчистки, косы или шурфа, натасканные на собственном горбу за несколько километров. На предварительной камерАлке [9] все это увязывается в более-менее общую картину. Еще куча рутинной и зачастую скучной работы выпадает на долю геологов.
На одной точке отряд стоит два-три дня, иногда неделю или больше. Потом лагерь разбирается, разнообразным скарбом (или же бутором) загружаются лодки. Груз укутывается брезентом, увязывается фалами и капроновыми веревками.  И совершается следующий переход или сплав по реке километров на десять - двадцать. Далее отрабатываются места вокруг следующего лагеря, и так все лето. Скукотища и никакой романтики. И все это для того, чтоб в золоте рассекали модницы и щеголяли рафинированные «мужчины». Шутка. Кроме модниц, aurum используют уже тысячи лет во многих областях науки и техники, об этом написаны тонны трактатов и книг, повторяться не буду. Любопытные прочтут сами. Ну нужно нам золото, нужно, без него никуда как в древнем, так и в современном мире. Потихонечку мы отрабатывали точку за точкой, и один из наших лагерей расположился на высокой террасе Амыла, на обдуве от комаров. Как выяснилось буквально в первом маршруте, встали мы недалеко от заброшенного небольшого становИща буровиков-разведчиков. Валялись брошенными там остатки от буровой установки, три балка, несколько траков от ДТ – 75, и - о чудо – новенький ведущий зубчатый венец, для понимания - передний каток от вездехода ГАЗ-71. Хоть с собой забирай, ценность несусветная. Много брошенных железных бочек из-под соляры, куча другого мусора. Надо сказать, что в те годы буровики, старатели или золотодобывающие артели особой чистотой и нежностью к природе не отличались. Не то что первопроходческие партии топографов или поисковиков-геологов. После нас в тайге бумажки не оставалось. Весь мусор сжигался, а негорючие вещи закапывались. Привычка так относиться к матушке - Земле сохранилась у меня до сих пор. С охотничьего лагеря ухожу – почти пылинки собираю. Но, кроме того, осталась после буровиков-проходчиков и совершенно обалденная и полезная для нас вещь. Это настоящая, добротно - на года- сколоченная русская бревенчатая баня.
Финских саун я, к примеру, не люблю, - медленных и печальных, как и все финское. Сидишь в них как комОлый, да еще и кастрированный олень, смотришь молча в одну точку и потеешь. Финны – прекрасные люди, ничего против не имею. Только за. Как известно, весьма неплохо пьющие, зато медлительные, спокойные и уравновешенные. Может, именно это и спасло их в свое время, когда правительство страны Суоми «вдруг», осенью 1944 года, разорвало союз с Гитлером и тогда же подписало его с нами. Что дало прекрасную возможность для послевоенного процветания и развития этой замечательной страны. Еще, конечно же, наших бывших царских подданных, братьев чухонцев, уберегла дальновидность, называемая порой в народе хитро…желтостью. Начала Финляндия де-юре боевые действия против СССР в конце июня сорок первого, а де-факто на сутки раньше, чем Вернер фон дер Шуленберг явился в Кремль к Молотову и вручил ему ноту об объявлении войны.
Отправной точкой Лапландской войны финнов с гитлеровцами стала осень сорок четвертого. ХитрО, ничего не скажешь.
Стоит напомнить, что семнадцатого сентября тысяча девятьсот сорокового года мы не аннексировали, тем более не оккупировали, а по факту просто-напросто вернули захваченные у нас в 1918-1919 годах финнами территории, перед этим почти год ведя с ними переговоры об обмене. Кстати, предлагая в качестве бартера регион практически в два раза больше, чем было необходимо нам для отодвигания границ от Ленинграда.
То же самое было сделано и с землями, захваченными у нас примерно в те же годы Польшей. А чуть позже,  в 1945 году -  с доблестной Японией. Мы просто напросто вернули НАШИ территории. Острова, на которые претендует Страна восходящего солнца уже семьдесят пять лет, впервые подробно нанесены на карту в начале XVIII века научной экспедицией под руководством капитана русского флота Мартына Петровича Шпанберга. Эта экспедиция впервые составила карты Малой Курильской гряды. По итогам экспедиции был составлен атлас «Генеральная карта России» с изображением 40 островов Курильского архипелага. После публикаций в Европе в 1740-х годах известий об открытии русскими мореплавателями Курильских островов, для посещения своими кораблями этого района правительства других держав запрашивали разрешение у российских властей. И, соответственно, почти 200 лет морские акватории числились за Российской империей. Про Южный Сахалин, также отнятый у нас японцами по репарациям войны 1905 года, прочтите сами. Пусть любопытный читатель поинтересуется о частично осуществленных планах «мирного» Карла Густава Маннергейма по созданию «Великой Финляндии». О «Новой Польше от моря до моря». О «Линии КЕрзона». Как все эти исторические земли русских княжеств оказались в составе Польши и других стран. По какой такой причине?! Зачастую наши пограничные государства (да и не только пограничные) поступают как два известных персонажа моего любимого произведения: «Паниковский и Балаганов быстро вскочили на ноги и принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех себе и чернил действия другого. Обидные для себя подробности они, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большого количества деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество и расторопность».
Но не это тема сегодняшнего веселого рассказа. О грустном и территориальных многовековых спорах с нашими многочисленными соседями как-нибудь потом. Да и не исторический это труд, а просто один из веселых очерков «Баек Митяя». НО! «Кто имеет уши слышать, да слышит!», друзья мои.
Хотя… Если по-чесноку. Все мы с вами стараемся и рыбку съесть, и на лыжах прокатиться. Дальнейшие действия восточного соседа трех скандинавских стран это ярко показали. Излишнюю премудрость чухонцев. Вот такие у нас хитро…желтые «обочники». Двигаются может и медленно, зато, когда надо, соображают очень быстро.
Как любил повторять   глава Финляндии Урхо Кекконен: "Когда спишь рядом с медведем в берлоге - лучше лишний раз не шевелиться". Мудро говорил и мудро делал – лишний раз не шевелился. Потому и управлял страной Суоми аж целых тридцать два года. Это для заметки тем, кто считает, что нЕкто слишком долго стоит во главе нашей громадной державы. Учите матчасть, дорогие читатели. Или хотя бы хоть немного интересуйтесь историей не по «правдивым» сериалам и политическим визгливым ток-шоу, а из первоисточников. От грамотных историков, еще лучше непосредственно из исторически подтвержденных документов.
Поэтому не люблю я финских бань. Если точнее, они вовсе не бани, а сауны. Но саун любых также не люблю. Ни финских, ни турецких, ни влажных или хамам терпеть не могу. Нет в них, с моей точки зрения, ни энергии, ни задора, ни изюминки. А тем более в них широта русской души напрочь отсутствует.
То ли дело наша, настоящая русская, а тем более сибирская банька. Обычно русская, она же сибирская баня состоит из предбанника и самой бани. Иногда еще есть комнаты для мыльно-рыльных операций и, как роскошь и излишество - душ и бассейн.
У нас в Сибири размеры бани зависят, от размеров участка, где расположен непосредственно дом. Ну и конечно от материального благосостояния хозяев и их золотых рук.
Баню нормальную рубят из дерева. Ставят для этого сруб. Либо из квадратного бруса, он дороже, либо из кругляка. Бывают так же и насыпные, но это уже от нищеты или от лени. Либо если у хозяина руки растут на пятьдесят сантиметров ниже, чем у обычных мужиков, а таких в Сибири практически не бывает. Но как ставить баню, я не буду сегодня рассказывать. Я лучше о самом процессе протапливания и следующего за ним священнодействия поведаю.
Помню, довелось мне так же как-то в Центральной России помыться в бане «по-черному» Ощущения, я вам скажу… Как в мокрой золе искупаться. Лучше этого не делать. Очень не рекомендую. В таких банях могли мыться только наши нищие дореволюционные крестьяне. Хотя и сейчас встречаются редкие любители. С моей точки зрения, это какой-то вывих сознания и вкуса. Но не будем о грустном.
Обычно банно-постирочный день в полевых партиях устраивается раз в две недели. Для этого освобождается одна шестиместная палатка, ставится отдельно на косе, внутри песком и камнями обкладывают самосваренную из толстого железа печку, и пока все геологи стирают в тазиках шмотье, ее полдня жарко топят. Потом на гальку накидывают еловых или стланиковых веток, сверху бросают брезентуху и парятся. Грязными и обросшими до состояния медведя гризли геологи не ходят. Хотя и не так далеко от этого ;-) Мыться в палаточной бане или просто в нагретом ведре воды, конечно, здорово и приятно, но, как говорит отец моего ребенка, Гаркуша Сергей: «Не тот компот»
Наша найденная банька буровиков-разведчиков, была сделана добротно и вкусно, по-настоящему. Из еловых бревен, из кругляка. В такой бане есть, конечно, и небольшой минус. При высоких температурах бревна начинают «плакать» смолой, к стенке не прислонишься. Зато, когда ты ее правильно протопишь и начинаешь париться свежими березовыми веничками, внутри стоит такой насыщенный и полезный для здоровья аромат! А если еще знаешь, что в ледяной реке тебя дожидается голубичная настойка, а во вкопанной в песчаную косу палаточной печи уже почти дошел до готовности вымоченный в реке и усыпанный брусникой глухарь... И небольшие, круглые, выпеченные в железных солдатских мисках буханки самодельного хлеба притаились на столе под навесом… Более тридцати лет прошло с той баньки, глухаря, настойки и хлеба, а я помню все до капельки до сих пор. Да и вы, дорогие читатели, теперь помнить будете, правда?! И где теперь та заброшенная баня…
Разумеется, широкие пОлоки, чтоб попа к смоле не прилипала, были буровиками выструганы очень грамотно, так же, как и пол, и скамейки вдоль стены - из березовых досок. Окошко в бане было не из слюды, как в древности, а из настоящего, хотя и засиженного комарами и мошкарой до мутного состояния стекла. Шура, как самый молодой, отмыл его до хрустальной чистоты. Дедовщина не только в Советской Армии присутствовала.
Внутри бани приглашающе зазывали ароматом распаренной листвы свежесрубленные и увязанные мной березовые веники, и лохань с натасканной ледяной водой. Хорошая железная печка - из двух грамотно сваренных полубочек. В одной располагалась топка и лежали облизанные рекой булыжники для пара, а в другую мы налили литров сто якутской эксклюзивной воды, и она разогрелась почти до кипятка, пока протапливалась банька.
Бассейн и душ - это в городских банях, от излишества и явно лишнего в деревнях снобизма. В нашей, таежной, конечно, ни мыльно-рыльного отделения не было, ни душа. А вот бассейн был. Да такой, какому позавидовал бы даже любой крестьянин, не говоря уж о городском избалованном жителе.
Буровики были мужиками грамотными, базу строили на несколько лет и потому сруб банный поставили буквально в десяти метрах от обрыва над Аимом, где как раз у реки была излучина, спокойное течение и глубокий омут с голубоватой горной «минералкой». Сквозь чистейшую воду на глубине трех - четырех метров была видна галька вперемешку с белым кварцевым песком. У самого дна шевелили хвостами десяток крупных харюзов и парочка стремительных ленков с черно-багровыми по бокам пятнами. Ну не сказка ли, дорогие друзья?!
Кстати, с этого омутка я пару небольших тайменей до этого выхлестнул. Хорошая у них там была фатЕра.
Наконец наступил банный день. Все маршруты и камералка отменены. Я с вечера вкопал в песок нашу большую палаточную печку и всю ночь она протапливалась, нагревая вокруг нее светлую сыпь и практически превращаясь в настоящую, русскую. Такую, как была у моей баушки Гали на Енисее. С вечера же поставил «доходить» дрожжевое тесто для хлеба.
Раненько утром выложил взошедшее тесто в «солдатские» круглые эмалированные миски, дал еще часик постоять, выгреб из печки угли с золой и загрузил ее родимую, пышущую жаром, этими формами для потрясающего полевого хлеба. Через время, когда подрумянилась, потрескивая от жара корочка и запах пошел по лагерю - ну точно, как в деревенской пекарне у той же баушки Гали, - вытащил из печки хлеб, укрыл его чуть влажным полотенцем и на место румяных булок на сделанном из найденной жестянки противне в печку загрузил нашпигованного специями, брусникой и последними остатками чеснока и картошки того самого, добытого день назад краснобрового иссиня-черного цыгана – глухаря. Он тихонечко в печке шкворчал и, как казалось, поругивался. Жарко ему было там. Тем временем, с того же раннего утра уже несколько часов протапливалась выдраенная и отмытая Сашкой еще вечером до казарменного блеска банька. Всю ночь, как и положено, она проветривалась. Ценные указания городскому жителю были мной даны   заранее. Дедовщина. Самая грязная работа молодым.
Сколько я не рылся за последнее время в интернете, я так и не нашел нормального описания, как правильно протопить русскую баню. Теперь почитайте, как это делают у нас в Сибири и как это делаю я.
 Собственно, как именно топить, какими дровами, как и когда выгребать золу и подбрасывать поленья - это дело лично вашего понимания, опыта и вкуса. Я подскажу только один нюанс, которого почему-то не нашел нигде. Естественно, предварительно баня должна быть хорошо отдраена, промыта и проветрена. Что по моему указанию друг мой и сделал еще с вечера. Но в чем сибирская тонкость. После нескольких часов жаркого горения в топке березовых, еловых, дубовых, любых других поленьев или угля, в разгоряченную, пышущую ожиданием баню нужно забежать, окатить стены и пОлоки небольшим количеством воды. «Заливать пожар» при этом не нужно, нет необходимости. Ведра воды на всю парилку вполне хватит. Потом вы открываете двери, и минут десять проветриваете и еще с час после жарко топите. Вот только тогда настоящая сибирская баня готова.
Испеченный хлеб тем временем ждал нас под навесом на раскладном столе, глухарь был практически готов, настойка нежилась в ледяном Амыле, и мы с Сашкой Коваленко, естественно, как добытчики и устроители торжества, пошли париться первыми. На самый горячий и вкусный жар.
По-настоящему правильно пАрить научиться куда сложнее, чем скажем управлять атомным ледоколом «Ямал» или космическим кораблем «Союз». Это вам не просто отхлестать себя или друга вениками, все намного искуснее и хитрее. Но это настолько секретный фамильный рецепт, что сегодня я вам его раскрывать не буду, уж извините. Сделаю вид, что забыл, как это правильно по-сибирски делается.
Но то, что мы с Сашей после каждой «пропарки» с разбегу курЯлись [11], касаясь пятками самого дна, в глубокий омут, моментально пьянея от резкого перепада температуры, я помню очень хорошо. В разные стороны, к перекатам, брызгали при этом харюза, и степенно отваливала та самая парочка ленков. Во время нашего следующего захода в парилку, успокоившись, возвращались они к привычному месту стоянки и охоты. Ленки, конечно, позже харюзов. Не таймени, но в их отсутствие гордость и noblesse oblige пятнистые красавцы блюдут, глупой и трусливой мелочной прыти не показывают.
Тот, кто хоть раз в жизни после настоящей сибирской парилки нырял не в прохладный обложенный голубым кафелем бассейн, а в ледяную северную ароматную реку, тот помнит. Когда вы, распаренный и разгоряченный, курЯетесь в омут с температурой Всемирного обледенения, то сначала в четверть секунды по вам пробегут миллионы мурашек, щекоча одновременно и ваше самолюбие, и ваш страх. Потом захолонет сердце и замутится на несколько минут в ледяном опьянении разум, почти как от голубичной настойки на спирту.
Как и что было вкусно после бани, я так и быть, описывать не буду. Глухарь с картошкой, чесноком и брусникой и таежный домашний хлеб. А самое вкусное и памятное -это украденная у Шуры заготовка вина, переделанная мной в потрясающую голубичную настойку. После духмяного многократного пара и ныряния в якутский омут с харюзами и леночками… Просто боюсь, что вы тогда кусок рукописи или компьютерного монитора отгрызете от зависти. У геологов крайне редко, но бывает и такая жизнь. Скромная, без бахвальства, хвастовства и бравады.
Вообще уж кому, а геологам снобизм точно не свойственен. И тем не менее туристов мы называем «чайниками», посматривая на них несколько свысока. Конечно, в этом прослеживается и определенная гордыня. Но скорее это доброе подшучивание взрослого состоявшегося мужа над «все в жизни познавшими» костлявыми подростками переходного возраста. Или же снисходительное отношение профессиональных, отвоевавших солдат к пионерам на зарнице. Но, надо сказать, есть в таком отношении и толика правды. «Чайниками» туристов зовем не потому, что безграмотны в лесу, а потому, что зачастую, в прежние времена, когда такой «заезжала» шел по лесу, то на всю округу гремел привязанным сверху к рюкзаку чайником. Геологи же в маршрутах шума не любят. Тихая у нас профессия.
Помню в Корякии, на реке Хатырке стояли. Как раз был банный день, все в лагере. Человек двенадцать-пятнадцать, большой был отряд. Вдруг смотрим, плывет прямо по стрежню здоровенный надувной, круглый, оранжевый, как и наши ЛАСточки, плот с высокими бортами. Туристы. Они же чайники. Мы увидели их, они нас. Встреча в тундре с человеком вообще событие, а с белым и подавно. Причаливают. Все парни высокие, поджарые, видать спортсмены. Смотрим, посередь плота лежат у них вещи. Два небольших рюкзака и один разложенный спиннинг. Это на восемь то лбов.
А мы только утром испекли свежий хлеб, нажарили пирожков с оленинкой, на вешалАх из листвяшкек сушатся разнообразные малиново-коричневые хвосты и тут же стекает пара марлевых увЯзок красной икры. Накормили мы бедолаг, чем Бог послал, полдня туристы у нас провели в лагере, в бане впервые за два месяца помылись. Дали им с собой и хлеба полевого, и пирожков, еще какой-то снеди, кажется, вяленой медвежатины.
Наконец, путешественники городские уселись с веслами по бортам своего надежного плота, надели каски и пробковые спасжилеты (что уже вызвало у геологов усмешку) и собирались отчалить. И тут старшОй их с совершенно серьезным лицом произнес: «Ребята, а тут вообще рыба водится?!». Оказывается, выбрали столичные путешественники по справочнику реку в Корякии, где было написано «Встречаются пороги» и забросились к истокам. Плывут, ждут трудностей и приключений. Едят впроголодь, спят ввосьмером в крохотной палатке без печки. Сплавляются, как выяснилось, с самого верховьЯ этой стремительной, но совершенно безопасной реки. Порогов там отродясь не бывало. Километров четыреста уже прошли. Вода в Хатырке, как слезинка девственницы – прозрачная, виден каждый мелкий камушек на дне. Не говоря уже о тысячах полуметровых харюзов и тучах всевозможной красной рыбы от гольца до нерки и громадной чавычи.
Вместо ответа я взял свой дюралевый спиннинг, четыре раза бросил метров за тридцать от берега блесну колебалку, сделанную из столовой нержавеющей ложки, и выхлестнул четырех почти метровых рЫбин. Бросил четыре хвоста им в центр плота, к рюкзакам. Молча отвернулся и пошел, не попрощавшись, к палаткам. Чтоб «чайники» не увидели мою молодую и открытую, но презрительно-ухмыляющуюся физиономию. Потом долго по вечерам вспоминали мы этот анекдотический случай, а позже рассказывали друзьям мгришникам, мгушникам и прочей геологической братии.

                6.
Нужно справедливости ради признать, что на самом деле рудознатцы излишних трудностей и аскетизма в полях на самом деле не любят. По возможности стараются профессионалы романтических суровостей избегать. Как учил меня мой батя, таежник и геолог от Бога, Сергей Стефанович Кальниченко: «Даже в минимальных условиях обеспечь себе максимальный комфорт». Но в выкидушках, или выкидных маршрутах, такой комфорт в тайге обеспечить бывает весьма проблематично. Спальник и палатку с собой не потащишь. В лучшем случае кусок брезента, да и то, тяжело с ним таскаться - каждый грамм на счету. Обратно килограмм двадцать, а то и более проб тащить придется. Поэтому ночуешь в выкидном на лапнике, у нодьИ.
Кто не слышал: нодьЯ [12], а где-то говорят нОдья или «сторожевой огонь у охотников», - это таёжный долго и слабо горящий, тлеющий костёр из двух поставленных друг над другом горизонтальных брёвен, закрепленных вбитыми в спиленную лесину очЕпами, или же часто просто боковыми колышками. По легенде, зажженное между бревнами неяркое пламя должно не тухнуть всю ночь, равномерно на несколько метров распространяя мягкое бабушкино тепло. Ну, практически русская печка в вашем родовом имении. Романтика.
     К слову, чуть-чуть о романтике. О, эти поэтизированные ночевки при нодьЕ… И тепло, мол, и комфортно, и мухи, в смысле комары, не кусают. А кто-нибудь из вас пробовал?!!! На самом деле ощущения такие, будто ты спишь зимой в подъезде, при открытом окне, но на батарее десятисантиметровой ширины. Когда острые концы веток алебардами вонзаются в рёбра. С одного боку дует ледяным ветром, с другого жар кусается сквозь штормовку, сверху капает дождь, ну и, конечно же, северные братья по одиночеству - комары и мошка - с остервенением и голодным рыком отгрызают у тебя здоровенные куски мяса. Словом, те ещё ощущения.
     И, раз уж отвлекся на романтику, расскажу о северных братьях по одиночеству – комарах. Природа - она Мама мудрая, Мать наша. И, согласно закону сохранения энергии, или компенсации, если где-то чего-то недостаёт, Господь воздаст другим и, зачастую, с лихвой. Как вы, наверное, слышали, на севере не то что из живой реки сырую воду пить можно (что для большинства россиян, не говоря о европейцах, граничит с тихим помешательством). Но вас там ни гадючья змея не укусит, ни поганый гриб-лихоимец не отравит, ни жабята не обожгут, скорпион и сколопендра не приморят и даже безобидных наживочных червяков там не водится – не выживает никакая пакость зимой при минус пятидесяти-шестидесяти градусах жары. Казалось бы – живи не хочу…
     А вот как вы себе представляете Северного Комара?!! Так же, как его вырождающегося российского собрата? Он ведь, бедненький, российский, прежде чем вас попытается укусить, своим «Вззззз…» всю душу измотает. И боится он, и стесняется, сам смущён до глубины души доставляемым вам неудобством. И место ищет понежнее – хоботок то слабенький, будто соответствующий орган у иссякшего мужчины. Словом, надоест вам, как тёща в гостях, пока, наконец, укусит. То ли дело Северный Комар-волчара!
       Свои размеры, длину и прочность хоботка, а главное – свирепость он сохранил со времён ледникового периода, когда ему в одиночку приходилось убивать шерстистых носорогов и мамонтов.  Жабят, змей и других ядовитостей там нет, вот Господь Бог и компенсировал. У них, у Северных Комаров, конкуренция и битва меж собой за каждый миллилитр быстро пробегающей мимо крови такая… Кто из вас знает, что на севере комарихи, из пресловутой женской солидарности, живут и охотятся голодными стаями, похожими на грозовые облака или пчелиный вылет по полтора – два метра в диаметре?      Представьте, что вы идете по тундре, а с подветренной от вас стороны   преследует и бросаются на свежанИнку два - четыре комариных клана, внутрь которых не что кулак, а геологический молоток просунуть сложно, такая там плотность заселения грозно зудящими зверями. Семья Карлеоне отдыхает. Причём все эти триллиарды голодных тварей не ждут и не стесняются. Они знают, что если они сегодня у вас кровушки не попьют, то завтра помрут голодной смертью вместе с нерождёнными комарятами - детьми, внуками и правнуками. Посему бросаются они на вас метров с пятнадцати, не останавливаясь на подлёте, вонзают свои сантиметровые жала в первое же попавшееся место через три слоя одежды, пока ещё даже сверкающие на солнце комариные лопасти не остановились, стараясь побыстрее вас пронзить, наполнить голодное брюхо кровью и смыться. При этом даже не напрягается высасывать из вас кровушку, а просто вонзает в вас своё жало, и вы сами благополучно наполняете ненасытную утробу комара вашим собственным кровяным давлением, так как у комара давление практически отсутствует.
Так что, если неподготовленному человеку комар бьёт в спину, тот, с непривычки, как бык от удара кувалдой по толстому лбу, в изумлении падает на колени, и, почти теряя сознание, конвульсивно трясет головой. Я наблюдал это со стороны неоднократно. Накомарником в маршруте пользоваться бесполезно – душно в нём, и пот заливает глаза. Любые антикомариные мази и брызгалки тем же потом или дождём через три минуты смывает -  не убережёшься от этих озверевших от голода и лесной тоски животных.
     МошкА -  та вообще забирается под одежду и вгрызается в столь интимные места, куда вы даже жену не каждую ночь допускаете, срезая будто бритвой куски кожи и с хрустом прожевывая ваши самые лакомые кусочки. Представьте, что вечером в палатке каждые пятнадцать минут приходится очищать фитиль у погаснувшей свечки и заново её зажигать. Не напившиеся за день кровушки комарихи в отчаянии кончают жизнь самоубийством на глазах у равнодушных геологов, как Жанна д`Арк, бесстрашно бросаясь в пламя.
По преданиям, в северных краях, существовала лютая казнь с ласковым названием: "Поставить на комарика". Голый, привязанный к дереву супостат или, напротив, безвинный, но не угодивший таежным разбойникам человек в мучениях покидал тайгу или тундру, а с ними и этот мир в течении часа-полутора, не больше.
Так что после нескольких полевых сезонов русский геолог приобретает такую дублёную комарами шкуру, что не то что на гвоздях и шурупах, как йог, спать способен, а забрось его в Чингисханово время – Древняя, точнее, Киевская Русь точно бы победила. Ни стрелами такого таежника не пробьёшь, ни острой саблей не зарубишь. Удавился бы на тетиве собственного лука желтолицый завоеватель от бессилия, да и всё тут! Так что северная романтика, вещь, хорошая, но это с какой стороны посмотреть.
          Хотя, конечно, кто что видит. Глаза одинаковые, а видят и находят все разное. Вот вы когда-нибудь в новолуние смотрели в небо?!  Не задирали к верху голову в поисках всем известной Большой медведицы, длиною пальца высчитывая Полярную звезду. А именно «Смотрели в небо», при этом каждой клеточкой впитывая в себя, как морская губка, из космоса лекарство от человеческой суеты, безумия и глупости. Я когда-то написал коротко об этом:

В погоне за счастьем и время губя
Бежишь всё быстрее ты сам от себя
А ангел участливо смотрит с небес
«Грешной человече, куда ты залез?!!
От спешки суетной на миг откажись
Синонимы это – Любовь, Бог и Жизнь.

Для описания фигуры Земли в геодезии и космонавтике обычно выбирают эллипсоид вращения или геоид.  А кто бывал на севере знает, что именно поэтому, чем ближе к полюсу, тем «ниже» небо и тем больше видно звезд. В сотни, в тысячи раз больше. Тоже самое происходит и высоко в горах, где вы к космосу поближе.
Очень ярко помню, когда после одного из тяжелейших переходов остался «штопать» своего распластанного о бритвенные щетки на перекате Моби Дика. Хотя проще было его выбросить, но друзей нормальные мужики в беде не бросают.  Думаю, что в том числе за это, он со мной чуть позже и расплатился, вернул долг, как настоящий мужчина. Я клеил 88-м БээФом длинные вырезанные из запасной резины заплаты на его брюхо, уговаривая умЕрить стариковское ворчание и чуточку потерпеть.  Отремонтировав ворчливого трудягу, остался ночевать на косе. Сашка, Виктор Петрович и Галя за это время на двух лодках ушли километров на пятнадцать ниже до запланированной заранее по карте стоянки. А я остался, если не считать ушедшей крохотной партии, вообще один на пару сотен километров. Тот сезон был во многом странным и мистическим. Например, по какой-то необъяснимой причине у нас даже рации не было собой. Случись какое ЧП, учитывая мои одиночные маршруты и… Продолжать не хочется.
Это была далеко не первая моя одиночная ночевка в тайге. Но почему-то именно тогда, в августе девяностого, в свои двадцать три года, лежа ночью на прогретой за день гальке и всматриваясь в миллиарды звезд надо мной, я впервые поверил в существование Бога или Высшей силы, как бы оно не называлось.  Тогда, вглядываясь в тысячи созвездий, названия большинства которых даже не знал, одновременно ощутил и ничтожество, малость свою, и своё величие и единство с бесконечной Вселенной.  Как бы сросся, сроднился со всем окружающим миром. Понял, что каждая капля в океане – это тоже океан. Как в голографии, по осколку видно все изображение, точно так и устроено в мироздании. Понял, что имел ввиду Господь, в последний день творения сказав: «сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею» - Книга Бытие 1:26. Таким образом, Он закончил Свою работу «личной подписью» или же царем природы - человеком. В межличностной практической психологии то, что я тогда испытал, называется «Эталонным состоянием».  Когда ты сливаешься в единое целое с окружающим миром, а он сливается с тобой.
  А теперь о «царе природы», о нашем с вами владычестве. Представьте, что в такую ночь, навлюблявшись в звезды, вы идете на ночную рыбалку на тайменя. 
Таймень -  это такой сибирский пескарь, достигающий иногда размеров почти косой сажени и шестипудового веса. Ловят его все лето, но самая интересная, захватывающая до мандражирования ваш разум и душу рыбалка начинается под осень - «на мышА». Вот как это все происходит. 
Мышь, казалось бы, и есть мышь. Но не все так просто. Плавают эти амбарные купчишки не хуже уток-нырков, и именно в конце лета их, как современных арабов, охватывает миграционное беспокойство. Они начинают организованными чартерами и в одиночку шляться туда – сюда по тайге, форсируя, будто элитные спецназовцы – «боевые пловцы», попадающиеся на пути водные преграды шириной от небольшого ключа и вплоть до Енисея и Лены. Этим и пользуется, нагуливая к долгой зиме жирок, сибирско-якутская водная элита - ленки и таймени. Поэтому «мышь» - это самодельная искусственная, ощетинившаяся крючками рыбацкая приманка-зверюга. А именно: утяжеленный свинцовой вкладкой кусок пенопласта или пробки. Обшитый поверху бархатистой шкуркой, и обвешанный, как придворная модница бриллиантами, здоровенными тройниками чуть не с кулак величиной. «Рыбья дурилка». Ночью, при луне, забрасываешь её после свирепого переката в медленно кружащийся омут и потихоньку подтаскиваешь к берегу. При этом искусственная мышь изображает из себя водоплавающего Рокфора.  Таймень стоит в глубине местной Марианской впадины и, хитро прищурив на плоской голове глаза, зорко наблюдает сквозь миллиарды отраженных в омуте вселенских звезд за проплывающими зажиревшими к осени купцами. Выискивает пожирнее и поаппетитнее. То и дело в ночи слышится удар хвоста по воде. Будто большой снеговой лопатой дворник со всей силы вдарил. Это «дядька» ужинает.
    Так вот. Пошел я как-то на рыбалку за «дядькой» именно в такую романтическую ночь. Рыбки свежей захотелось. Тушенки, видите ли, мало было.
        А поскольку за несколько дней до этого мной местному рыбьему клану было нанесено несмываемое даже чистейшей якутской водой оскорбление – ихнего пахана выловил, сварил из него вкуснейшую   уху, сварганил жаркое и по-животному, без свечей и любимой девушки, съел с товарищами по партии.  В смысле геологической. В связи с чем, как стало потом известно из случайно выловленного нами протокола собрания блатной сходки, состоявшейся в неизвестном бУчиле [13], рыбьими авторитетами мне был вынесен смертный приговор вендетты. Исполнить его Фиши поручили небольшому, но спортивному полутораметровому камикадзе, в благодарность за что обязались кормить всю его семью до самой смерти отборными мальками.

                7.
А теперь сама история, как все было фишами профессионально спланировано и организовано. Перейдя вброд, по протокам, в кромешной темноте несколько рискованных перекатов, держась правой рукой за свою курковую одностволку, а левой за ночной, пропитанный звездами воздух, я нашел удобный и аппетитный для нагула хвостатых омуточек, забросил Рокфора и только стал медленно накручивать на катушку жилку, как тут же ощутил глубокий рыбацкий оргазм –прокатившийся через леску по спиннингу удар мощной и свободолюбивой рыбы. Но, как ни странно, к моему полному изумлению, таймень не то что не выказал обычного, яростного гладиаторского сопротивления, а вовсе даже наоборот, фактически сам вышел на берег и тихонько лег на прибрежную гальку, будто пуританская скромница на брачное ложе в первую ночь. Глазки долу потупил: «Берите, мол, меня, я согласная».
       Теперь-то я понимаю, для чего этот сибирский самурай силы берег. Как на сходке фИши порешили, так все и делал, лихоимец. Усыпив полной покорностью мою и без того доверчивую сибирскую бдительность, дождался, когда я наклонился освободить от мощных челюстей боксера свою нехитрую приманку, этот речной Майк Тайсон мокрым холодным хвостом нанес мне мощнейший апперкот в челюсть – профессионально отправил в нокдаун. И пока я был в плавающей прострации, извернулся и всадил в правую руку два из трех висящих на «мышЕ» тройника.
Часть крючков оказалась намертво зажатыми у него между зубов, а часть вонзилась мне в руку, пробила дубленую работой, лопатами и лотками ладонь и жалами заскребла внутри по костям. Как дикого мустанга заарканил. Рыбий киллер.
     Когда мой любимый зверь – медведь по весне покидает свои роскошные зимние апартаменты - берлогу в просторечии- и первый раз после полугодового перерыва справляет большие, но естественные надобности, то при этом топтыгин издает такой утробный рык, что корабельный морской ревун отдыхает. Слышно на сотни метров.  Больно ему, лохматому из попы, за зиму отощавшей, пробку вышибать. Так вот, когда крючки, своими шЕршневыми жалами прошив мясо, вонзились в кость на моей же, их любовно точившей правой руке, я заревел куда громче, чем весенний символ русской олимпиады. С медвежьим рыком упал Митя на эту рыбацкую мечту и попытался прижать её к земле - обездвижить. Но он, таймень, профессиональным приемом самбиста швырнул меня через свое плечо-плавник. Видимо, в реке все чемпионаты по подводной борьбе выигрывал и начал накрепко принайтованного   геОлуха тащить, как подстреленного командира, на себе в реку. Вот для чего он, мудрый, силы экономил. Единственное, чего не учел этот «меченосец Нептуна», - во-первых, борьбой я тоже занимался, хоть и не совмещал её с заплывами по якутским рекам, а во-вторых, у меня желание и дальше золото в закрома Матери Родине добывать было явно сильнее, чем до следующей весны под водой проплавать.
    Очень жаль, что этот спарринг   никто не снимал на видео. «Диалоги о рыбалке» потеряли свою лучшую передачу. Отвлеклись куда-то. Вечно их не дождешься. Представьте - полтора метра натренированных стремительным течением сильной реки скользких красивых мышц и шестьдесят килограмм орущего геолога тянут друг друга в разные стороны – один на сковородку, а второй в омут. Я не знаю, сколько мы с ним танцевали парный рок-н-ролл в партере, поочередно перекатываясь то на косу, то на мелководье. Мне показалось, недели две, не меньше. 
       Наконец, в последнем рывке попытавшись, раз уж не утопить, то хотя бы запомниться - откусить мне ухо, этот Майк Тайсон, достойный слуга речного царя, два раза щелкнул у моего виска широкими челюстями и затих. Сдался. Я лежал на нем сверху, уткнувшись мокрой и перекошенной от живого счастья мордой в песок, и пытался сложить вместе две последние пульсирующие в голове мысли.
     Во-первых, какой пьяный леший меня дернул на геофак поступить, а не в мирные философы податься – по-лоханкински в мягком кресле рассуждать о бренности бытия и сермяжной правде; а во-вторых, кто мне теперь, живому и радостному, будет крючки из мозолистой лапы вырезать. До ближайшего хирурга в принципе не так далеко – километров четыреста, добежать, конечно, можно, но, боюсь, обратно к завтраку   опоздаю. Мужики на выкидушке, в лагере только Галка, а она при виде живой крови каждый раз пытается в спячку, как осенний медведь, окунуться. Дилемма.
     Но что делать. Пнул себя в характер и пошел. Дотащить до лагеря, а не бросить эту вкусную сволочь мне самолюбие вкупе с национальностью не позволили. Уже тихонько, не как Потапыч весной, а с безобидными, интеллигентными   матерками, напевая про себя «Чёрт занес меня когда-то в горный институт, вот теперь сижу и жду, куда меня пошлют…», я принес своё тело вместе со сдавшимся на жаркое тайменем в лагерь.
       Позвал и объяснил Галине ситуацию. И, не найдя взаимопонимания у поварихи на тему хирургического вмешательства в мой организм (в смысле кто из нас двоих — это будет делать), я сам, с помощью стакана жидкости для протирки оптической оси микроскопа, острейшего охотничьего ножа и все той же российской помощницы – такой-то матери-переквалифицировавшись на время из геолога в Пирогова, избавился от вцепившейся в руку рыбьей обманки. Сам ее делал, сам и вырезал. Кто кого чуть не обманул, елы-палы. Вот такие мы порой над природой и зверями и рыбами бываем «владыки». Показала мне Природа-матушка не в первый, но и не в последний раз, к чему может привести гордыня.
    Мстительно предвкушая, как утром позавтракаю своим чуть не состоявшимся киллером, позвал зарывшуюся от страха с головой в кукУль [14] Суслову, и мы уже вдвоем -  Гала наперстком, а я, как герой дня, стаканом русской Живой Воды - обеззаразили изнутри организмы и подлечили заметавшиеся наши души. За победу холодного разума и вечного духа над бренной плотью.
Уже потом, через некоторое время, я узнал от опытных рыбаков, что можно было просто пассатижами откусить бородки на тройниках и относительно спокойно вынуть крючки из моего тела. Собственно, как я в будущем и делал. Не последний раз я тогда крючок «поймал». Но, наверное, в ту августовскую ночь шок в моей голове, твердил только одну идею: «…Резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонитов!».
       К чести Фишей сказать, после этого случая и вплоть до конца сезона они от меня отстали, признав за старшОго. И то ли из уважения, то ли со страху, ловились, как оголодавшие на современном аквариумном платном пруду карпы. Выслуживались.  Доказал.
       Так что романтики в таежной жизни зачастую не больше, чем юмора в «Смехопанораме» – больше тошнит, чем радует. Помню, в один из сезонов, на реки Амыл, в Сибири, в долине которой мы ковырялись лопатами, как Пирогов в теле скальпелем, выискивая вкусненькое и золотое, находилось карстовое озеро, мирно спящее в верховьях гор со времен последнего ледникового периода. 
     И в течении двух месяцев, пока поисковики вели шлиховые и шурфовочные работы, одно облако, точнее серо-черная Туча, чем-то обозленная на людей, несколько раз за день купалось и барахталось в этом озерке, похрюкивая от удовольствия и почесывая, как деревенский боров, свои бока. Вволю напившись студеной воды, Наша Туча закручивалось в штопор над головами у непрошенных в тайгу гостей и досуха, до капельки, выжимала из себя всю накопленную сырость и злость. Потом, как советский дальний сверхзвуковой ракетоносец-бомбардировщик Ту-22М, ложилась на правое крыло, разворачивалась на обратный курс, прячась за хребтом, делала над долиной обратный круг, опускала в студеное озеро лицо, и, заново вдоволь наглотавшись ледяного вкуснючего нектара, вновь заходила на бомбежку. Мстила геологам за несанкционированным Богом раскопки. Ночью Наша Туча укладывалась в соседней долине на заслуженный отдых и дрыхла, просматривая цветные таежные несбыточные сны о жарких странах и, мы не раз слышали, чуть-чуть при этом похрапывала. И так до следующего утра и площадной бомбардировки ледяными каплями.  Зато у нас ночью была великолепная возможность навлюбляться в космос, наблюдая, как все миллиарды звезд у Господа на ладони чистым жемчугом переливаются – небо - то девственно чистое, без туч.
       А с утра весь тот великолепный сезон в мокрой до нитки штормовке (зонтики, видите ли, с собой не захватили) мы землю до плотикА [15] расковыривали в поисках дьявольского металла, неугомонные.  Что ни говори, романтика, ерш твою медь.

                8.
     Заболтался я тут с вами. Речь-то должна была идти совсем о другом. Итак, наконец наступает день сплава. Сплав – это такое дело, когда несколько вроде бы неглупых людей, большинство из которых с высшим образованием, а то и учёной степенью, грузят на трёхсоткилограммовые лодки по три четверти тонны и потом всё лето удивляются, почему они не плывут.
    «Завьючивание» лодок – процедура, на первый взгляд, самая обычная, на деле процесс этот весьма и весьма трудоёмкий, требующий знаний, опыта, мастерства и ювелирной точности. Необходимо абсолютно чётко, навскидку, рассчитав на глаз по весу и габаритам, все ваши въючники, спальники, палатки, печки, лотки, лопаты и баулы распределить, отцентровать и уложить их по лодке, засовывая в образующиеся щели деревянные, железные и тряпочные мелочи так, чтобы «ласточку» не перевешивало ни на один из бортов. В противном случае вы рискуете уйти под воду вслед за грузом на ближайшем же серьезном перекате или завале. После чего вы укутываете свою лодку брезентом, перетягивая её верёвками, будто лентами новорождённого младенца, дабы не замочить и не растерять на сплаве драгоценный груз. Но, даже если вы к началу сезона и не являетесь в этом деле профессионалом, то уже через первые пятнадцать-двадцать километров пути,  застряв на каждом попавшемся вам перекате или отмели, распеленав, перетащив на ближайшую косу пару-другую сотню килограмм груза, и, заново загрузив их на пятьдесят - сто  метров ниже по течению, вы плывёте до следующего переката или отмели, вспоминая  всех знакомых и не очень вам русалок, речных чертей, водяных и Нептуна  впридачу не переводимыми ни на какой язык чисто русскими фразеологическими оборотами, известными вам с юности и украшенными собственной фантазией и воображением.
    В результате уже через один-два сплава вы становитесь в этом деле не то что профессионалом, а виртуозом высшей квалификации и такого уровня, что к концу сезона умудряетесь проделать весь процесс за считанные минуты, посрамив тем самым подвиги самого Геракла и русских былинных богатырей.
На первом же переходе у нас каждая лодка получила своё собственное имя, отражающее её внешний вид и характер как самого судна, так и, конечно же, ее владельца. У начальника отряда за бледно-розовый цвет и внешнюю квёлость лодку прозвали «Фламинго», у Сашки Коваленко за пронырливый характер и её, и самого хозяина, - «Хохол». Мне же досталась «ласточка» с обнадёживающей кличкой Моби Дик, данной за непокорность и тягу самостоятельно принимать решения относительно своего курса движения и конечной цели сплава. Управлять такой лодкой может только человек отчаянный, склонный к авантюризму и ни во что не верящий, кроме Бога и своей звезды. Сам бесстрашный Флинт удавился бы на грот-мачте после первого же перехода, поставив счастливую тринадцатую заплату только на один левый борт. Будто подбитое торпедой и потерявшее разум, и управление судно, накреняясь то на левый, то на правый борт, Моби Дик грудью, как в последний бой, бросался на каждый завал, рыча и огрызаясь в ответ на ваши слабые попытки и уговоры придать ему нужное направление движения. Словом, с характером была лодка – вся в хозяина.
       Но переход от перехода мы узнавали каждый о своем напарнике все больше и больше. Притирались друг к другу. Приноравливались. Точнее, приноравливался больше я. Поскольку у Дика на любую тему было свое, индивидуальное мнение. Если б он умел не только плавать и разговаривать, но и ходить, то мне в маршрутах точно бы советы давал, с какой сланцевой щетки лучше пробы для шлиховки брать. Поэтому на сплаве, прежде чем сделать тот или иной разворот или вираж, я спрашивал у Моби Дика совета и разрешения. «Как, мол, Вы, уважаемый, не против, если мы в эту протоку повернем? Не очень Вас затруднит?»
     По утрам я уже привык, выбравшись из теплого кукулЯ [15], сам весь в оленьей шерсти и выстукивая зубами песню «Сырая палатка и писем не жди», прежде чем заготовленные с вечера смоляные вкусные дрова с треском и руганью выгонят на улицу из палатки забравшихся к нам на ночевку сиамских близнецов – Холод и Сырость, приходить на лежбище к нашим лодкам и, похлопывая по блестящему от росы крупу Моби Дика, здороваться с ним и желать своему другу удачного дня. С меня-то что, от такой мелочи, убудет? А у моего товарища, пока он греет на солнышке свои стариковские шелушащиеся бока, весь день хорошее настроение. Как результат - он каждый раз на сплаве выбирал самый приятный, легкий и красивый маршрут. Лао Цзы сказал: «Хочешь взять - отдай». Что я и делал, увы, в своих мелочных, геологических корыстных интересах.
    Уже писал. К большей части трагедий в жизни приводит один и тот же грех. Под какими бы личинами он не прятался и каким бы сладким соусом себя не поливал. Гордыня.
Много раз потом, вспоминая и анализируя случившееся, я так и не смог понять, что меня заставило, несмотря на матерную ругань старика Моби Дика, не послушаться его и повернуть в эту злосчастную протоку. Думаю, что именно она. Гордыня.
В то печальное утро, впрочем, как и почти всегда, у Старика Моби было неважное настроение. Чем ближе к осени, тем невыносимее и заносчивее становился его характер. Но я к этому уже привык. Возраст есть возраст.
Пропуская между ушей его несмазанное скрипящее стариковское ворчание, я взнуздал и укутал своего водоплавающего боевого коня брезентухой и накрепко притянул ее сверху к рыжему крупу Моби веревками. Потом помог утрамбовать поплотнее в брюхо брыкливого Хохла груз молодому Сашке.  Поварихе Галинке и начальнику Филипову пожелал удачи, они должны были сплавляться на следующий день – камералили. Я выкурил из предпоследней потаенной пачки «BT» сладчайшую болгарскую сигарету и по-гагарински дал отмашку: «Поехали!» Мы столкнули цепляющиеся за отмель жирными боками лодки в воду и тронулись в последний переход. Вот елки-палки, звучит прям как в последний путь. Как знал.

                9.
        Осень уже лизнула своим радужным цветным языком якутскую тайгу. Первый тонкий лед на заберегах хулиганил - бросался в нас солнечными зайчиками. Старался, как озорной мальчишка, попасть точно в глаз. Стайки желтой лиственной хвои, вперемешку с веточками, ольховыми и ивовыми листьями сбивались в рыбьи косяки и сопровождали, как дельфины, наш маленький караван.
       В потаенных уголках, после завалов, там, где их течение медвежьей когтистой лапой достать не могло, они важничали, прижимались друг к другу миллионными толпами и, не поймешь, то ли изображали из себя аппетитный планктон, то ли просто грелись боками холодной осенью и, конечно же, по-девичьи щебетали, сплетничали об ушедшем лете.
       Мимо проплывали обжаренные якутским солнцем до золотистой хрустящей корочки террасы. Кое-где, на обнажениях, остались после нас геологические подписи -  расковырянное расчистками мясо земли.  Ох, сколько же его родимого, этого мяса земного, геологу за свою жизнь приходится перелопатить. Героическому солдату стройбата и не снилось. Каждый сезон по Курской магнитной аномалии перекапывали. Только обходились без тяжелых грузовиков и экскаваторов. Ручками все, ручками, только кайло и лопата - вечные друзья вкладокопателя.
    Мы плыли между небом и землей. Хотя настоящие капитаны говорят, что плавает только то, что… в проруби не тонет. Но мы именно плыли, как НЛО по воздуху между Отцом Небесным и Матушкой Землей, то ускоряя свой бег на ревущих перекатах и порогах, то затихая и затаиваясь на плесах, практически прекратив движение и закручиваясь в таежном вальсе вместе с лодками на почти невидимых водоворотах. Река, будто падишаха опахалом, щекотала нас винегретным ароматом мокрой осенней гальки всех цветов и размеров, рыбьей чешуи, речного водолаза - ручейника, журчащих из воды притопленных кустов и свежего шустрого якутского хулигана -  хариуса. Этот компот куда вкуснее по насыщенности, радужным оттенкам и глубине, чем мягкий запах нежнейшего парфюма вашей невесты в первую брачную ночь.
     По берегам встречались редкие березовые и тополиные рощицы, изломанные холодами листвяшки, заросли легкомысленного молодежного тусовщика - тальника и редкие вкрапления стланика. Но куда чаще стояли, накрепко сцепившись в круговой поруке ветками и корнями, могучие гиганты-самураи - Якутские Ели. Из-под нависших у комеля мшистых бровей сучковатыми дулами глаз они наблюдали за порядком в тайге. Местные непререкаемые авторитеты. Мимо незамеченным не проскочишь - таможня. Веет от них ароматом буддистского спокойствия, вперемешку с северной глубиной и силой. Попробуй после этого похулиганить в тайге – сразу выгонят.
    Так мы и пробирались, крадучись, на надутых красных пузанах-вертолетах, то стремительными рывками бросаясь вперед в атаку на перекатах, то зависая на плесах, покачивали над мокрой бездной лопастями-крыльями самодельных сращенных торцом дюралевых весел.      Когда удавалось выскочить на спокойный и длинный плес, я, по укоренившейся привычке, вытаскивал прижатый к грузу веревкой спиннинг с игривой сверкающей колебАлкой на конце лесы и пять-семь раз успевал провести по омуточкам шуструю блЁсенку, швыряя ее в разные от лодки стороны. Нет-нет, да и удавалось соблазнить из щедрой реки за переход парочку трех-пятикилограммовых ленков, а то и небольшого таймешонка.    Тогда я пропускал у них сквозь жабры тонкий, но прочный капроновый фал и   принайтовывал добычу к лодке. Весь переход они шли двуоконь, сопровождая обозленными субмаринами наш караван, свирепо скалясь и шевеля плавниками. Зато на чаевке, или уже вечером, к ужину, в меню бывало   не вчерашнее лежалое, а свежее, парное, вкуснейшее и тающее во рту мясо. В лучшем ресторане мира вам точно такого не подадут. Откуда у них живые и нежные якутские хвосты?!  В лучшем случае уха из искусственной семги. Да и то, готовить её хваленые повара с международными дипломами не умеют. Не ходите больше туда, пожалуйста. Приезжайте лучше к нам, на Лену или Енисей. Я вас, так и быть, угощу. Не то что пальчики оближете, а руки себе по локоть отгрызете.
       Опять отвлекся. Итак, последний переход приближался к концу. Сашка Коваленко, пока я блеснил, ушел вперед и уже наверняка к этому времени начал разворачивать лагерь, натаскивая для вечерней ухи и чаЁвки дров. Нам оставалось с Моби Диком пройти до последней, намеченной рядом с удобной вертолетной площадкой стоянки, километра три, не больше, когда меня Водяной Леший за болотный сапог дернул раздающимся вдали - из левой протоки - ледяным водным ревом. На любопытство и «слабо» взял, мол давай, сплавай, посмотри, как там интересно, что это такое рычит. То ли в сговоре с водяными авторитетами – тайменями был, решив отомстить за съеденного камикадзе, то ли просто из удальства и ухарства, но подцепил он меня лихо. Ну что я, опасных перекатов, прижимов, бурунов и порогов, что ли, в своей жизни не видел?! Мальчик ли я любопытный, шестой сезон за плечами. Должны же были у меня уже если и не разум, то хоть какие-то мозги на базе веселого геологического опыта появиться. Так нет. Гордыня помешала.
Резко ударив по воде от себя левой лопастью, и тут же с силой крутанув к себе правую, я развернул тяжело просевшую лодку и повернул налево, в узкую протоку. Так вот зачастую походы налево и заканчиваются весьма печально для настоящих мужчин. Моби Дик увидев мой дурацкий маневр заорал, что было мочи: «Не смей, сопляк, не смей, потонем нахрен в протоке этой!!!» Но было уже поздно.
Едва нас леший завел в узкий рукав - тут же течение, как полярный волк в глотку оленя, вцепилось в лодку и потащило на своем загривке. У меня засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. И, как выяснилось буквально через пятьдесят метров, не зря.
Меня достаточно сложно чем-то напугать. Но от увиденного я на доли секунды замер, как монументальная статуя Будды у города Лэшань в Китае. Вывернув из-за резкого, ломаного поворота, я глазами приговоренного к смерти увидел лицо разводящего расстрельного взвода перед командой «Пли!!». Узкий желоб природного водосброса на крутом вираже упирался в нагромождение пней, сучьев, коряжин, валежника и деревьев. Завал щетинился выставленными отточенными пиками обломанных веток, очищенных течением от коры и напоминающих торчащие из открытого перелома острые кости, но к самому моему ужасу, между ними плотно сидела брошенная лесными разбойниками – старателями или бурильщиками, железная бочка из-под соляры. Она была намертво вбита рекой между двумя обнявшимися поваленными в воду обломанными елями. И только страшный располосованный валуном бок у бочки вывернутыми рваными краями, как казацкой шашкой, распарывал хлеставшую сквозь завал воду. Что произойдет через две-три секунды, я понял мгновенно, но что-либо сделать было уже поздно. Узкая воющая от предвкушения протока несла нас обоих точно на торчащие пики ободранных от коры веток и рваный кусок железа. Сейчас хлестанет нежный резиновый бок Моби Дика об этот противогеологический еж, и сразу придет и ему и мне обоюдный конец. За эти оставшиеся мгновения я даже сапоги снять не успею. А попасть в откатанных болотниках под завал - все равно, что из нагана себе в рот выстрелить. Самоубийство лихача-одиночки. Хотя почему одиночки. Умрем вместе, с Моби Диком на брудершафт. Друзья все-таки.
Казалось, все, надо сдаться и в состоянии внутренней нирваны со счастливой улыбкой на обросшей за лето физиономии уйти под завал. Мало ли геологов не вернулось из полевого сезона в город, к семье. Одним больше, одним меньше. Но характер заставлял меня бороться за жизнь до последнего. И вовсе не потому, что умереть боюсь, бывало уже, ничего там страшного нет. А скорее так, из скорпионьей противности – сам все должен решать, а не какой-то завал из мертвых равнодушных бревен на моем пути к цели.
    Моби Дик прошептал обреченно «Я ж тебя предупреждал…». Я заорал как капитан эсминца, углядевшего вспарывающую волны торпеду: «Полный назад!!!» и сколь было силы, попытался дать обратный ход. Но сращенные по типу байдарочных весла великолепны для того, чтоб подправлять груженную, как тяжелая баржа лодку на течении, а вовсе не выгребать этот перегруженный танкер вверх по стремнине.
Завал хищнически в предвкушении добычи чавкал и клацал по воде отполированными ветками как белая акула-людоед зубами. Окровавленный на закате бок Моби Дика, несмотря на мою отчаянную борьбу, приближался к оскаленной пасти бочки. Три метра, два, один, десять сантиметров, последний отчаянный удар веслом по воде… Все. Конец.

                10.
             Отточенные пики еловых сАрис [16] навылет прошли сквозь лодочные ребра - заводские швы, в его оранжевую грудь, а бочка ржавыми нечищеными зубами-алебардами полоснула нежное резиновое мясо. Моби Дик громко охнул на выдохе, в последние секунды своей надутой геологами жизни. И в тот миг, когда сознание его стало гаснуть, в последнем уже судорожном напряжении, как лошадь надоевшему седоку Дик врезал мне по пятой точке своей кормой, подбросил вверх и вышвырнул из себя друга-наездника в якутский воздух. Я вылетел ласточкой и, прокувыркавшись метров пять, шмякнулся уже за завалом на гальку на косе. Разодрал себе в кровь щеку, разбил бровь и здорово повредил ухо, но под завал не ушел. Моментально вскочив на ноги, я бросился обратно к реке, но хоть чем-то помочь товарищу уже не мог.
Дик булькающее хрипел простреленными легкими, выпуская воздух. Его хрип перешел в едва слышное шипение, потом в сип, он конвульсивно дернулся и затих. И только разодранный лодочный бок колыхался течением, прощаясь со мной резиновой оранжевой ручонкой, будто ребенок. «Пока-пока».
  Не знаю сколько, стиснув кулаки и зубы, я смотрел на это безжизненное трепыхание. Что-то жгло разодранную щеку. Потом уже понял, что слезы.
  Груз, образцы, шлихи, пробы, моя гордость – ГДРовский фотоаппарат «Практика» со всеми запасными объективами и пленками, полевые дневники и еще куча ценных вещей погибли вместе с Моби Диком на дне Аима, притока реки Мая. Ни достать образцы, ни похоронить спасшего меня старика я потом не смог. Снять его безжизненное, обвисшее тело с торчащих пик на стремнине было не реально. А весь груз ушел на дно омута, под гибельный завал. Почти половина кропотливо собранных за весь сезон материалов погибла. При этом да, я остался жив. Благодаря Моби Дику. Да, громадная часть проделанной работы легла на дно. Благодаря мне. Но разве это было важно. Я понял, что в этот день потерял пусть ворчливого и зачастую несносного, но настоящего друга. Навсегда.    

[1] бУтор (бУторь) – старорусский, сибирский, возможно украинский диалект. Означает имущество, пожитки, утварь, дорожный скарб.
[2] Кенгуру - переделанная в домашних условиях заводская штормовка. На грудь ей нашивается самодельная «полевая сумка» со множеством карманов для карт, карандашей, компаса, полевого дневника и пр. – для удобства передвижения по таёжным зарослям, чтоб не цепляться за кусты.
[3] Колода, она же проходнушка - самодельный промприбор позволяющий промывать значительно большие объемы грунта, чем обычный лоток. Состоит из трех досок с деревянной или железной решеткой на дне, улавливающей тяжелую фракцию минералов и крупицы золота.
[4] Поле - сокращение от полевого сезона, или полевые работы
[5] хОдя - пренебрежительное, а скорее ласково-шутливое название китайцев.
[6] КурУмник - "КуруУмы (древне-тюркское gorum — «каменистые россыпи», «нагромождения острых камней», «обломки скал, валуны») — термин, которым оперируют физическая география, геология и геоморфология. Отличительные особенности курума: это обычно крупные глыбы до 1—2 метров имеющие вид свежеобломанных, но никогда не окатанные. Ходить по ним даже в сухую погоду опасно. В дождь - крайне опасно. Грозит переломами ног от вывихнувшегося из-под ноги камня, а возможно и смертью.
[7] Карамультук — длинноствольное фитильное ружьё у азиатских народов примерно XIX — начала XX века.
[8] трАппер – изначально охотник-следопыт. Trapper (англ.) = охотник, ставящий капканы. В русском охотничьем сленге тропИть - идти по следу, выслеживать зверя.
[9] Дионис (Вакхос, Бахус) - в древнегреческой мифологии бог растительности, виноградарства, виноделия.
[10] КамерАлка, камеральные работы – это работы, проводимые в закрытом помещении, как правило в обычной палатке изредка в балке. Этим они и отличаются от полевых работ. Они включают в себя проведение лабораторных исследований и экспериментов. Также к ним относят обработку полученных в маршрутах данных и результатов.
Камеральные работы по геологической съёмке включают палеонтологическое, геохронологическое, литолого-петрографическое, минералого-геохимическое, структурное, геофизическое и др. изучение образцов и проб горных пород для выявления их состава, строения и возрастных взаимоотношений с последующей систематизацией и занесением оной в полевые дневники и журналы.
[11] курЯлись, курЯться – нырять, плавать (сибирский сленг)
[12] нодьЯ, где-то называют нОдья — таёжный долго и слабо горящий, тлеющий костёр, сложенный из брёвен. При грамотной установке не требующий регулировки или подбрасывания дров. Хватает его на всю ночь.
[13] бУчило - омут, водоворот, глубокая яма
[14] кукУль – спальный мешок, сшитый из оленьих или собачьих шкур, который и ныне используют оленеводы Севера. В нём можно спать на голой земле, без коврика и палатки, в пятидесятиградусные морозы, прямо на снегу. Прекрасная, теплая и неимоверно грамотно сработанная штука, но утром ты вылезаешь из кукулЯ в такой шерсти, что олени или даже медведи тебя вполне могут за своего принять      
[15] ПлотИк - коренные породы (осадочные, магматические, метаморфические), на поверхности которых и залегают «пески» (пустые породы) и золотые россыпи
[16] сАриса - (др.-греч. ;;;;;;, ;;;;;;;, лат. sarissa) — длинное ударное копьё, пика длинной до 14 локтей
               
                Москва, 2001 - 2019               
                ©Митислав Кальниченко               
                mitislav@gmail.com   
                +79055240223