http://coronelli.ucoz.ru/Sound_files/Manule_Rodeiro-Pereira.mp3 - "Голубка" на испанском в исполнении моего Папы и его сестер.
ПС. В ПРИЛОЖЕНИИ К КНИГЕ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МНЕ НЕ ДАВАЛИ ДЕЛАТЬ КНИГУ КОРОНЕЛЛО
ЧИТАТЬ ПО ССЫЛКЕ:
http://juliyacoronelli.livejournal.com/651855.html
НА ЭТОМ САЙТЕ ДАННЫЙ ТЕКСТ УДАЛЯЮТ, САМИ ПОНИМАЕТЕ, ПОЧЕМУ...)))))))
!!
ВЕСЬ КАЛЕЙДОСКОП С НОВЫМИ ИМЕНАМИ из жизни
В КНИГЕ КОРОНЕЛЛО ТУТ:
http://www.proza.ru/2011/02/07/751
ЧАСТИ ГЛАВ ИЗ КНИГИ КОРОНЕЛЛО:
В тот злосчастный 1939 год, в жизни Коронелли приключилась ещё одна аналогия с историей их рода.
Как вы помните из главы «Французские консулы», в конце XVII века, когда люди Константиноса Коккоса убили Корсино Коронелло, дочь расстрелянного в 1937 год НКВДшниками за шпионаж Виктора Викторовича Коронелли повстречала своего рыцаря. Как и положено, он приплыл из-за моря.
Это был молодой офицер Флота Республиканской Армии Испании Родейро-Перейра Хесус Мануель, с которым она отправилась рука об руку в долгое путешествие «длинною в жизнь».
Автобиографя Родейро-Перейра Мануеля, составлена им самим в 1983 году:
«Автобиография.
Я - Родейро-Перейра Мануэль родился в 1911 году в Эль Ферроле Неда (Испания).
В 1917 г. пошел в школу, где учился до 1925 г.
В 1925 по 1927 г. работал учеником каменщика.
В 1927 по 1930 учился в военной морской академии на парусных судах Наутилус и Галатея. С 1930 г. по окончании военно-морского училища всё время был военным моряком в Испанском военном Морском Флоте в Испании и служил в Главном Штабе Эскадры.
С 1936 по 1937 г. участвовал в боях в республиканском Военно-Морском флоте в Испании. В 1937 г. по спец-заданию добровольно был командирован в СССР на испанском военно-транспортном теплоходе «Августин» в г. Одессу. В 1939 г. по собственному желанию остался в СССР и пошел работать на завод им. Марэти в г. Одесса, в качестве ученика токаря.
С 1939 по 1941 года работал учеником токаря на Автосборочном заводе и заводе «Сельмаш» в г. Ростове-На-Дону.
В 1941 году вместе с испанским коллективом эвакуировался в Орджоникидзевскую Об-ласть, где работал токарем на Садонском комбинате.
В 1942 году вместе с предприятием эвакуировался в
Алматинскую Область Талдыкурганский р-н и так как был болен, не работал.
С февраля 1943 по июнь 1943 служил в Отряде Особого назначения при Обороне Кавказа. С ноября 1944 года член коммунистической партии Испании.
По приезде в Москву, из отряда был передан в войска НКВД, а затем НКГБ, где прослужил до апреля 1945 года. В апреле 1945 года был послан учиться в Ленинградское Красного Знамени, Ордена Ленина Военно-Инженерное училище им. Жданова А.А., которое окончил в марте 1946 года, получив звание мл. лейтенант. В апреле 1946 года демобилизовался и по 1948 работал в Союзвзрывпром при Цементном заводе «Спартак» в Рязанской области, Михайловский район.
В 1966 году в сентябре пошел на пенсию.
Являюсь персональным пенсионером Союзного значения.
В марте 1967 года работал директором клуба «Спартак».
В декабре 1968 уволился в связи с переменой местожительства.
С января 1970 работал в качестве техника-смотрителя в Москве.
В октябре 1978 уволился по собственному желанию.
С мая 1957 г. являюсь членом Коммунистической Партии СССР.
В 1952 году получил Советское гражданство.
Имею медали:
1- «За оборону Кавказа» - июль 1945 г.
2- «За победу над Германией» - ноябрь 1945 г.
3- «20 лет Победы в Великой Отечественной Войне» - июнь 1966 г.
4- «50 лет вооруженных сил СССР» - февраль 1979.
5- «За доблестный труд в ознаменовании 100 лет со д/р В.И. Ленина» - апрель 1970 г.
6- «60 лет Вооруженных Сил СССР» - февраль 1979 г.
7- Ветеран труда - май 1979 г.
8- Удостоверение участника войны – декабрь 1980 г.
Имею два значка отличника соц. Соревнования.
Имею удостоверение ударника коммунистического труда.
Отец каменщик, мать домохозяйка.
Составлено в мае 1983 г.».
(...)
Похолодало на девятое,
И майский снег засыпал кровли.
Черёмуха застыла смятая,
Упав в хрустальные ладони.
Так, медный колчедан из тигля,
Вернётся платиновой кромкой,
Алмазная слеза – позёмкой
Укроет ёлочные иглы.
И похоронка в чёрной рамке
Над журавлиными полями…
И мать заплачет над ребёнком,
А пламя гибельно и тонко.
Старик, ты слушаешь сутулясь,
Сапог бомбежку по брусчатке,
Так молодости отпечатки
Уходят в неизвестность улиц…
Похолодало на девятое,
И майский снег засыпал кровли.
Черёмуха застыла смятая,
Упав в хрустальные ладони.
***
МЕДАЛИ
Мой папа-дед не любил надевать медали по праздникам. Прикрепляя на пиджак планки, заменяющие награды, он говорил: “Нескромно хвастаться: ну, заслужил, не один я такой. Знаешь, защищать Родину было долгом каждого!”.
Дед воспитывал меня с раннего детства, и я называла его отцом, как и бабушку – мамой. Его жене - Валерии Викторовне Коронелли, которая родом из солнечной Феодосии, было на тот момент всего сорок три года, но мне очень повезло! Молодая бабушка приняла меня – пухлое годовалое создание. И стала я для неё любимой доченькой. Её родная дочь Анхела умерла в трёхлетнем возрасте в какой-то захолустной деревеньке под Алма-Атой, куда мама попала с двумя маленькими детьми. В войну из Феодосии испанских коммунистов с семьями эвакуировали в Ростов-на-Дону, и далее, спасая от немцев. Мама провела в эшелонах два долгих года с остановками в разных неизвестных местах. Мой дед-отец, её муж, испанец, Родейро-Перейра Мануель ухитрялся и воевать и сопровождать семью. Когда Анхела погибла, он чуть не попал под трибунал: выхватил из кобуры именной пистолет и чудом не пристрелил коменданта, ответственного за поселение. Этот татарин с самого начала знал, что здесь останавливаться нельзя – все дети до трёх лет вымерли от кори. Моему папе Жене исполнилось пять, и он выжил, а могилу дочери никогда уже не найти.
Потеряв ребёнка, мама утратила всякий интерес к жизни. Она ужасно страдала. От самоубийства её спасла любовь. Ведь у неё остались: маленький сын и нежный, преданный муж. С Мануелем мама познакомилась в феодосийском Клубе Офицеров на танцах. Да-да, именно на танцы посылали старшеклассниц от школы по комсомольской линии развлекать иностранных военных граждан, скрывавшихся от фашистского режима Франко.
В свои слишком юные годы мама уже была замужем за Виктором Иогелем, который старше на восемь лет. Расписали их по блату, ведь отец мамы – начальник. Моего папу Женю она родила в четырнадцать лет.
…И это дочь всеми уважаемого Виктора Викторовича Коронелли? Главного экономиста феодосийского порта?!
Её мама, моя прапрабабушка, Александра Георгиевна снова лежит с сердечным приступом, отец запирает дочь на ключ, а старший брат Ростислав вопит: «Убью дуру такую!». Но всё напрасно. Она влюбилась, но теперь в испанца.
…И скоро у неё будет от него ребёнок – доплясалась!
...Ничего, первый муж Виктор – здоровенный детина! Он одним махом прибьет этого «воробья заморского» – зло шушукается народ в городе. Испанец уплывёт, а она останется с двумя детьми. Останется одна, останется одна, останется…
К удивлению феодосийцев, Мануель побил Иогеля и никуда не уехал. Он женился на Лерочке, и они прожили в любви и согласии до самой смерти. Эту историю мне рассказала мама Лера, когда умер дед. Он воспитал папу Женю и меня, как своих родных детей...
***
Хорошо мне живётся с мамой Лерой и папой Мануелем на моей «маленькой Родине» в посёлке, при цементном заводе «Спартак», где если ветер дует с завода, то вся листва во дворе становится белой, будто выпал первый снег! В двухэтажке двери квартир никто не запирает, все ходят друг к другу в гости когда вздумается. По вечерам в доме становится шумно и весело.
Лучшая мамина подруга – Нина Харитонова. Она мне кажется маминой сестрой – настолько они близки. С большими, как переспелые оливы, глазами, с черными кудрявыми волосами и хриплым низким голосом, напоминает Шахерезаду из «1000 и 1 ночи». Сказочные «рецепты молодости» Нина и мама испытывают на себе каждый день, потому что Нина вечно болеет надуманными болезнями, которых нет ни в одном медицинском справочнике, а мама ей «ассистирует». За компанию. Нинин муж, дядя Павел, работает на заводе вместе с папой Манолем (именно так в посёлке называют деда).
В шестилетнем возрасте я с родителями переехала в Москву. Но каждое лето мы ездили в посёлок «Спартак» и останавливались у тёти Нины. Привозили ей и всем друзьям гостинцы – московские продукты и хлеб. Да-да, московский хлеб для них был намного вкуснее, чем спартаковский: серый, вязкий, как глина и с «устюками». Каждый год, еле дождавшись каникул и, наконец, очутившись у Нины, я с трепетом шла в дом, загадывая желание: «если на полу террасы сохнут самые сладкие в мире яблоки, значит на этот раз соседский Юрка, наконец-то влюбится в меня». Не торопясь, я проходила в большую, светлую комнату, где на трюмо в ряд стоят матрёшки, от самой пухлой и здоровенной, до самой маленькой с полмизинца. «Всё как обычно!», – отмечала я, с удовольствием плюхаясь на уже застеленную для меня кровать, над которой висит гобеленовый коврик, с изображением толстых курчавых детей и узкомордых собак.
А пока мы живём в посёлке. Ходим с родителями в гости к Нине почти каждый день, на другой конец «Спартака», через лесопарк, за которым течёт широченная речка Проня. В такую даль меня водят специально, чтобы мои ножки окрепли. Обратно папа везёт на черном, блестящем мотоцикле, усадив спереди на бензобак и я ужасно воображаю перед соседями.
Другая мамина подруга Кава (Клара Васильевна) Федорова – учительница английского языка в школе: полная, смешливая, любящая над всеми подтрунивать, особенно над своей мамой Катей.
– Юлька, скажи: «Катька-дура»!
Я как попугай повторяю:
– Катька-дула!
И все смеются.
Однажды Клара снова просит меня сказать любимую издевку. Я задумываюсь и вдруг произношу:
– Катюшечка!
Баба Катя улыбается:
– Какая умная девочка, не то, что вы взрослые дураки!
Еще одна мамина подруга Кува (Шура Горшкова) – худощавая, вечно работающая в огороде, где стоит выкрашенная в жёлтый цвет будка, в которой живёт пёс Шарик: черный, огромный, смесь дворняги с водолазом. Он на всех рычит и зло лает, показывая здоровенные, крепкие клыки. А со мной дружит и позволяет кататься на себе верхом. Зимой я запрягаю его в санки, и Шарик, радостно виляя хвостом, возит меня по заснеженным дорогам посёлка. У Шуры есть муж - дядя Коля, дочь Галя и сын Витька – мой «жених», к тому времени уже взрослый парень, заканчивающий школу. Приходя на обед, он дразнит, пугая меня каждый день до слёз стуком в дверь, мерзким голосом произнося неизменное: «Я – Фантомас!».
Мне года четыре. Однажды осенью я возвращаюсь от своей подруги Ленки Леоновой из дома напротив. Дороги раскисли от непрекращающегося уже несколько дней холодного моросящего дождя. Я неосмотрительно наступила на смешно чавкающий под резиновыми сапожками край лужи и неожиданно, словно на лыжах съехала на её мутное дно. Всё. Ноги накрепко увязли в грязи. Без посторонней помощи мне никак не выбраться. Я стою одна посреди дороги и реву-у-у! И тут, к моему счастью, вдалеке замечаю тёмно-зелёный дождевик дяди Коли. Шутник и любитель выпить – он всё время обзывает меня ужасно непонятным словом «хунвэйбиночка» моя. Только бы он меня заметил! Я кричу во всё горло: «Дядя Хунбинбин, вытащи меня!» Услышал... Оглянулся… Подошёл и выдернул как гриб из сапог, взяв подмышку, отнёс домой, хохоча на весь посёлок. Так и прозвали его после этого случая «Красноносый Хунвэйбин».
***
Помню себя даже года в два, когда по уши влюбляюсь в мужа Нининой дочери Лёльки и съедаю целую тарелку нелюбимой противной манной каши, чтобы он меня похвалил.
***
Мне года три. Мы с папой ходим по вечерам к школе «смотреть на Луну», и во время этих прогулок он вслух придумывает сказки: про дворец Султана Паши, про верблюда, который прошёл в игольное ушко, про огромный арбуз – в нём живёт школьный сторож дядя Коля.
***
Мне уже лет пять.
Никто и не догадывается, почему я до сих пор плачу каждый раз, когда смотрю «мультик» про Винни Пуха и Пятачка.
У меня огромный красный бант на макушке в каштановых, кудрявых волосах, новое, сшитое мамой, розовое платье в рюшечках. Тёплый весенний день. Блестят на солнце раскрытые вы-мытые окошки. Первое мая – всенародный праздник и мамин День Рождения!
Нарядная и важная я выхожу во двор, где меня ждет подруга Ирка Леонова.
– Юлька, к нам за дом старьёвщик приехал. Меняет ненужные вещи на пластмассовых кукол-пупсов и шарики.
– Пойдём посмотрим.
Старик-татарин в синей грязной телогрейке, жмурясь, греется на солнышке, свесив ноги в поношенных башмаках с телеги, запряжённой старой худой кобылой, жующей молодую травку. «Меняю вещи! Подходите! Меняю старые вещи!».
– Ирка, у тебя есть старые вещи? — слабеющим голосом спрашиваю я, с тайной надеждой взирая на горку не надутых ещё разноцветных шариков.
– Не-а, зато в огороде у дяди Миши валяются ненужные резиновые сапоги.
– Ты уверена, что он их не носит?
– Точно уверена. Были бы нужные – дома бы лежали.
Надо проверить. Мы идём в соседний подъезд.
– Дядя Миша куда-то пропал, – огорченно вздыхаю я после длительного долбления ногой в закрытую дверь.
– Надо спешить, старьёвщик уедет! – зудит Ирка.
Незамеченными продираясь сквозь колючий крыжовник, мы лезем через дырку в заборе в огород. Ну, вот и сапоги, тяжеленные, болотные. Мне немного не по себе: ведь взрослые учили не трогать чужое. Но старьевщик сейчас уедет, и я не успею обменять эти ненужные дяде Мише сапоги на подарок для мамы – красный заветный шарик! Мы ужасно спешим, хотя и очень устали.
– Дети, это точно ваше? – недоверчиво спрашивает старик.
– Наше, – честно глядя в его узкие щёлки глаз, дружно врем мы. И вот, наконец, у меня в руках красный огромный воздушный шар. Он нетерпеливо рвётся в синее праздничное небо! Я несусь по посыпан-ной гравием дорожке, крепко держа его за нитку. Шарик летит за мной как верный друг. Воздушное чудо для мамы… И тут, я спотыкаюсь о камень... Раздается хлопок!… Я чувствую сильную боль в коленке. На белоснежных колготах огромная дыра с алой каемкой. А где же мой шарик?
Вместо чудесного волшебства в ободранном грязном кулачке нитка и остаток красной резинки… Я уже не ощущаю боль в колене, вскакиваю с дороги и бегу… Я забываю есть ли у меня дом… Я снова падаю, и уже не могу подняться с земли от слёз, бессилия и обиды.
Дома мама долго ругает меня за разорванные колготки и грязное платье. А дяде Мише повезло – он успел забрать сапоги у старьевщика, и может, поэтому нас не выдал?…
***
Только мне дед показывал, как надо правильно "заныкивать" от мамы мизерную тогдашнюю зарплату, зная, что не выдам. Не всю, конечно, рублей, эдак, с десять-двадцать в месяц: в записную книжку со специально приклеенным кармашком. Еще небольшой кармашек был пришит к поясу внутренней стороны брюк...
На скопленные деньги папа покупал гостинцы. Подарки на праздники дарил нам с мамой со "значением", что-нибудь полезное. Мне раз - часы, а обычно - книги, маме - вечно туфли, мягкие, кожаные - у нее болели ноги... Или что-то дорогое, качественное. А я рисовала, как по спецзаказу, праздничные картинки, уж очень они ему нравились, поскольку сам рисовать он не сумел бы никогда, так как был настоящим дальтоником, что не помешало ему сдать на права. Обманул для пользы дела ГАИ, выучив наизусть все цвета и оттенки.
Он был левшой, но хорошо шил. Папа не был ранен на фронте, а в мирное время дважды попадал на карьере под взрыв. Оба раза он закрывал собой разгильдяев-подрывников. И полагал, что в последний, его спас партбилет, лежавший в нагрудном кармане рубашки задержавший в двух миллиметрах от сердца осколок, отрикошетивший от сводов шахты. Папу контузило, и он плохо слышал, ему перебило позвоночник и левую руку, а он – «левшак», так смешно себя называл. Дед научился здоровой правой рукой перешивать костюмы моего папы Жени, который в то время занимал в Москве немалый пост – не пропадать же добру! Когда он шил, то просил меня подобрать нитки под цвет материала. Папа с рождения был дальтоником, что не помешало ему пройти медкомиссию с проверкой цветового зрения. Выучил для ГАИ каким-то образом изохроматические таблицы. Как говорится: «Для пользы дела».
Мы живём в московской, тесной квартирке в Кузьминках. В перешитом костюме, в защитного цвета рубашке из «Военторга», в галстуке и чёрном берете, тщательно выстиранном и высушенном на специально придуманном круге из толстой негнущейся проволоки, и начищенных до зеркального блеска поношенных ботинках – «морской флот Испания – Россия» – шагает на работу в ЖЭК, по привычке отдавая честь:
– Салют!
– Родейро!.. Салют! – отвечают встретившиеся на пути знакомые и друзья.
***
Помню как мы приезжали в гости к моему второму деду Яше в большую московсую квартиру на Соколе.
Мой папа Женя играл на кларнете, его друг - Гендель на трубе, дед-папа Маноль пел «Голубку» по-испански (у него был очень сильный голос), а после на русском, вместе с бабушкой-мамой Лерой: «Ой,Самара, городок, неспокойная я, успокой ты меня!». А потом, устав от пения, дед Маноль и дед Яша неизменно спорили о политике и христианстве. Дед Яша был против коммунистического движения, а дед Маноль – «за!»
Я сижу и слушаю, как папа Маноль доказывает Якову «о вреде попов».
«Когда мне было меньше семи лет, я носил короткие штанишки до колен. Такие штанишки носят все мальчики в Испании до школы. Чем старше класс, тем длиннее брючины». Представляю деда: худой, щуплый пацан из нашего двора, в обрезанных штанах. Девчонки смеялись бы над ним!
«Меня поймал поп, когда я воровал соседские мандарины. Отвел в церковь и поставил голыми коленками на горох», – продолжает дедушка.
«Ничего себе», – думаю я. Страшный толстый поп, с длинной бородой и в черной рясе, склонился над моим маленьким папой и, сверкая глазами, грозно ревел, размахивая вымоченными розгами: «Негодяй! Ты, почему зелёные яблоки воруешь?!».
«Маму Марию позвали соседи: «Твоего Мануеля Хесуса наш падре Игнасио на горох поставил». Мария влетела в костёл. Увидела меня и сказала: «Ты чего Игнасио, совсем озверел?! Хесус больше в твою Воскресную школу не придёт!» – и дала падре пощёчину. И это несмотря на то, что сама была верующей, и ходила каждое воскресное утро в церковь».
«Папа Маноль правильно делает, что он против попов», – думаю я.
И вместе с ним смеюсь над дедушкой Яшей.
– Ну вот, воспитали безбожницу, – сокрушается дед Яша, махая рукой.
Сам дед Яков знал иврит, но об этом я догадалась только, после его смерти, когда нашла среди оставшихся вещей Сидур, с дарственной надписью его мамы Рейзи.
***
Папа Маноль часто вспоминал про свою маму, которую любил и очень уважал. Звали её Мария.
Дома он вечно что-то делает: строгает или точит в своей мастерской, расположенной в тесном коридоре кузьминской квартиры, в которую мы переехали со Спартака, и громко рассказывает мне о ней на ломаном русском языке, немного щурясь от дыма папиросы с крепчайшей махоркой, прилипшей к широкой нижней губе.
– Марррия, одна совсем, воспитывала шестерых мой сестра. Седьмой, самым последним в семья я ррродился, и в нашей маленький городка меня называли Неньо так назовут всех малыша в Испании, пока они не начнут ходить в школа. Отец мой уехал на заработка в Америка, да так и пропал там. В четыре года мать посадила меня на лошадь, хлестнула что было сила кнута, и крикнула вслед: «Держись, Маноло!». Вот и держусь с той поры в седло», – смеётся отец, сверкая белоснежными крепкими зубами, как-то неестественно выделяющимися на смуглом морщинистом лице. Его черные глаза блестят детским лукавством. Я обнимаю его за шею, вися на ней, ерошу кудрявые, седые волосы, и спрашиваю: «А дальше что было? Пап, ну скажи, ты упал?».
– Нет, голубка, я же говорю, держусь. Вот так!
Он хватает меня и легко подбрасывает к потолку.
Ещё, папа рассказывает: про то, как юнгой лазил босиком по реям парусного фрегата, про то, как подошвы ног, ладони рук грубеют до такой степени, что уже не чувствуешь боли от тросов и канатов, про то, как засыпал под звёздным небом и солёными ветрами в качающейся люльке на самой верхушке мачты. И про то, как учил свою жену и сына Женю испанскому, а они его русскому – вот так и общались.
– Па-ап, а как по-испански картошка, а книга…? – спрашиваю я года в четыре, мечтая стать настоящей испанкой и уехать в таинственный волшебный город эль Ферроль.
– Патата, а книга – либро, а зачем тебе? – смеясь, отвечает папа, он не хочет, чтобы я знала испанский. Он уверен – этот язык не может мне пригодиться, но догадывается про мою несбыточную мечту и удивляется моей хитрости. Папа считает, что нам нечего делать в Испании – там буржуи, а коммунисты построят Светлое Будущее, в которое он свято верил.
Это сейчас я понимаю, как трудно ему было морально, конечно же, он тосковал по сёстрам, по Испании, но вся его жизнь и здоровье была отдана этой, неблагодарной, на мой взгляд, родине.
Хорошо говорить по-русски папа стал только после учебы в Ленинградском Краснознаменном Военно-инженерном училище имени Жданова – это было уже второе его военное училище. Первое он окончил в Испании, выучившись на офицера, а после служил в Главном Штабе Эскадры!
Я до сих пор слышу голос моего принципиального отца:
– В тридцать седьмой я был командирован в СССР на Испанский Военный транспортный теплоход «Агустин» в город Одесса, а после я был в Феодосия, где встретил Леру. В тридцать девятый я остался в Россия насовсем и пошёл работать учеником токаря на завод.
Пройдя через гражданскую войну в Испании 1937 года, и Великую Отечественную, имея ордена и медали, папа остался всего лишь лейтенантом запаса. Он тщательно скрывал свою боль. Папа пошел воевать добровольцем в Красную Армию, в Отряд Особого Назначения при Обороне Кавказа, хотя мог бы отсидеться в тылу – он же иностранец.
Наш диалог продолжается:
– У человека должен присутствие чувство долга! И если он считается себя гражданина, то обязан защитить та страна, в которой он находится! Нельзя остаться дезертиром, если кругом война!
– А как же мама, дети, тебя же могли фашисты убить? – упрямо спрашиваю его.
– Леричку, дочь и сына я не оставил. Я следовал за эшелоном повсюду, как только возможно. В разные города побывал: Ростов, Орджоникидзе, Алма-Ата, там малышку-Анхелу похоронили. А после война – учёба на горняка в Ленинград, работа в Москва и на «Спартак».
– Папа! А почему ты выбрал поселок, а не город? – удивляюсь.
– Так послали, – хмурился отец. Он отлично знал, что мама Лера всегда хотела жить в Москве, но он не мог вот так просто взять и бросить завод. Он начальник карьера и его уважают. Но ради своей Лерочки – боготворимой и обожаемой, мы все же уехали со «Спартака».
Такой у меня был папа: прямолинейный, героический и, в то же время, очень чуткий и романтичный. Характером я на него очень похожа.
***
А мама Лера была очень доброй, всёлой, лукавой, и полненькой с юности. Самодостаточность так ей шла, что невозможно было представить эту красавицу иной. Ни кому из постоянно окружающих и восхищенных особей мужского пола, не могло придти в голову, что моя мама может не нравиться. Более того – это не могло придти в голову и женщинам, видевшим её, провожавшим завистливыми взглядами её звонкий смех: «Как она это делает?»: недоумевали её «кузьминские» подруги. Вот она только вышла на улицу во двор. Села на лавочку, которую папа специально для неё сам вкопал около подъезда нашего большого дружного девятиэтажного кооператива, и буквально через пять минут, вокруг неё словно мотыльки вьются кавалеры – «барышню хочут украсть». «А как же мы?», – гремя костями, злились они, не подавая вида, сидя с ней на той же скамейке.
«Всё дело в состоянии души!», – хитро учила их Лерочка, изящно поднося к прелестному рту третий пирожок с вишневой начинкой. «Я тоже пробовала худеть, поскольку мне не нравится носить ту одежду моего размера, что продают в московских магазинах», – говорила она, грациозно вставая со скамьи и аккуратно отряхивая новое, цветастое, пошитое ею платье от крошек.
«Всего неделю ешь только черный хлеб и воду, после чего падаешь в обморок, приобретаешь гастрит или язву желудка и нервный стресс, но худеешь!», – поясняла она. «После чего, целых пять дней модничаешь в роскошном пышном белом платье и снова толстеешь, но всегда становишься в два раза больше прежнего». – «Маноль, после очередной моей по-пытки стать тростиночкой сказал: «Лера, ещё раз узнаю, не пущу даже на лавочку к подружкам» – «Вы же знаете Родейро! Сказал, как отрезал. Ревнует ко всем, не знаю почему?… Хым … Верно, у них в Испании так принято». – «Соня Репина, Сметанина, Тамарочка, чего вы хохочете? Вот дурочки-то».
Лера очень любила готовить. Кулинарное искусство требует не меньшего таланта, чем у художников и поэтов. Стол ломился от холодцов, из свиных ножек, заливной рыбы, украинских борщей, по-особому консервированных томатов. Особенно давались ей огромных размеров пирожки с разными начинками, покрытые для блеска куриным желтком – «Большому куску рот радуется!». Двенадцатислойный «Наполеон» густо пропитанный заварным кремом, так и таял на языке, а капельки янтарного «Царского варенья» из крыжовника, стекающие с боков пузатой вазы пронзительно сверкали солнечными лучами.
Обед всегда был ровно в три часа и не минутой позже.
«Юлька, сейчас же иди кушать!!», – кричала бабушка из окна во двор. И мне приходилось бросать игры и идти есть. Семья дружно садилась за стол: «Еда должна быть наслаждением, а формы тела для большинства мужчин не имеют значения. Главное – это характер, не обязательно мягкий, и грациозность рук... У кавалера всего несколько секунд, чтобы предварительно оценить даму. В движениях женщины мужчина должен угадывать и темперамент, и душевные качества незнакомки. Делает он это автоматически. Если ответ отрицательный, то он и близко не подойдет», – философствовала моя обаятельная бабушка.
Серьезного, упрямого характера Мануэль слушался Лерочку беспрекословно. И никогда не догадывался об этом. Так умело управляла им моя хитрая бабушка.
«Показал черт моду, а сам в воду!», – хихикала она, глядя на худеньких барышень, наивно опуская не накрашенные, длиннющие черные ресницы, спрашивала мужа:
– Вон, наша первая раскрасавица Нюська пошла, тебе нравится её осиная талия?
– У Нюськи твоей, ладони влажные, а рукопожатие как у рыбы вареной. Что до талии, я и не заметил, – отвечал Мануэль. – Мне нравится талия у Анны Герман, потому что у неё удивительный голос и поет она легко и красиво. Когда слушаю, кажется будто бы испанка исполняет, а язык – русский. Удивительно!
***
В Кузьминках кооперативные высотки-девятиэтажки» были тогда довольно престижными домами, стоящими в ряд вдоль Зеленодольской улицы, которая словно наша широкая река Проня плавно текла вдоль плотных зарослей сирени, густой зелени тополей и берез. Мои окна смотрели именно на эту улицу, по которой машины тогда почти не ездили, а важно шествовали лошади в упряжке из Кузьминского парка, звучно цокая копытами по асфальту. Ночами я иногда просыпалась от резкого звука гармони, и, глядя в темноту комнаты, внимательно прислушивалась к пьяным голосам дядек и тёток, орущих постоянно одну и ту же странную, непонятную мне песню: «Ты, моя, ты моя, Сивая Калоша!». «Вряд ли они поют про калоши, которые надевают на валенки»: думала я, но кто такая – эта «сивая Как-лошадь» не знала, и представляла себе маленькую рыжую лошадку, скачущую как Сивка-Бурка из сказки по нашему огромному кукурузному полю за школой в посёлке. На Спартаке мы жили на втором этаже, а я всегда мечтала жить не на шестом, как сейчас, а на первом и прятать от мамы под одеялом малюсенького слоника и собаку, чтобы тихо вылезать в окно, пока она спит, ставить слоника на тротуар, рядом – верного пса Шарика, и чтобы: «Раз!» – и они вырастали, когда я прошепчу волшебное слово «Рямба». Я бы каталась всю ночь на слоне, а рядом бежала моя собака. А утром, я бы возвращалась, и мои верные друзья становились крошечными и сидели тихо до следующей прогулки. Мама Лера не разрешала принести в дом даже котенка, поэтому на подоконнике, в горшке герани цветущей огромными красными зонтиками, жил дрессированный паук, которого я кормила свежими мухами. А ещё, у меня в книжных полках за журналами «Мурзилка» всегда были запрятаны сухари и конфеты «на случай обвала». Почему-то мне мерещилось, что большая комната, где спят мои родители, может вдруг рухнуть, и как тогда я доберусь до выхода? Умру с голоду как многие люди в войну, веря рассказам папы. О съестных припасах знали только мои друзья, которые потом часто приходили в гости и охотно лакомились моей скромной добычей.
Солнечным днем, уютный двор, окруженный пятиэтажками, манил своей шикарной детской площадкой: с деревянной высокой горкой; большими качелями, и песочницей. Рядом с футбольным полем и помойкой располагалось небольшое белое зданьице из кирпича с двумя, всегда закрытыми, огромными металлическими дверьми, к которым шурупами были прикручены таблички с нарисованным черепом и зигзагообразной красной чертой.
Наверное, именно изображение смерти привлекало к себе повышенное внимание нас, детей: «А что внутри? Наверное, там живут скелеты, которые вылезают по ночам и бродят по городу в писках жертвы?».
«Там живет Ток, и лазить туда нельзя – убьёт!», – коротко и, как казалось ему ясно, объяснил мне папа Маноль. Я сразу согласилась, что «Тока тоже надо бояться», вспомнив, как его пугалась мама Лера на Спартаке, быстро надевая калоши и резиновые сапоги на все розетки в нашей квартире, из которых всякий раз во время грозы с треском разлетались синие искры. Но то, что «лазить туда нельзя», взяла под сомнение. Может и не стоит, но когда нельзя – то почему-то ужасно хочется!
Гулять пока мне не разрешали, поскольку недавно возили в ЦИТО, где загипсовали обе ноги, чтобы вытянуть ахиллесовы сухожилья, и я научилась, наконец: «правильно ставить стопу, а не бегать на цыпочках». Торчать в гипсе и терпеть боль нужно целый месяц, а после, надевать на ночь высоченные, жесткие и очень тяжелые туторы на завязках. Они были жутко неудобные, спать в них можно было только на спине, а не на пузе, как я любила.
Я сидела на столе, свесив свои белые гипсовые колодки, и с грустью наблюдала за ребятами, играющими в мяч под табличкой с черепом из окна своей комнаты, понимая, что трансформаторная будка – это классное место. Вот бы и мне туда!
А ещё, в это время вышел новый советский фильм "Тайна железной двери" про мальчика Толика, про волшебные спички, про роботов, и про юного Волшебника олигарха, которого звали Я, жившего в такой же трансформаторной будке. Мне казалось, что этот злой чародей-задавака прячется именно за нашими огромными железными дверьми.
Это потом я с друзьями, с превеликим удовольствием чертила камушком или монеткой на белёсых стенах «нехорошие слова», давая понять всем несведущим в дворовой жизни Кузьминок «последние новости» о том, что «Сидор – дурак, а Димка + Светка = Любовь до гроба».
У будки мы играли с теннисными мячами, которые нам часто бросал прямо из окна восьмого этажа «толстый дядька в трениках». Били ими в чёрные решетки над железными дверьми будки, пытаясь не упустить из рук ровно 21-ин раз. На асфальтированной части площадки, мы прыгали в «классики на строгоньких», ударяя ногой железную битку сделанную из банки из под гуталина, наполненную землёй, скакали через прыгалки или натянутую резинку от трусов, играли в «штандер», или в «баночку» – что-то сродни игры в «городки». А на песчаной территории –резались в ножечки летом, а зимой, катались на картонке с небольшой ледяной горки, по весне отпускали в далекое плаванье бумажные кораблики. Играть в куклы я терпеть не могла, а вот стрелять из рогатки или самодельного лука – это да! А ещё, мы ловили у помойки голубей, подманивая их хлебной дорожкой в центр петли из нитки.
Двор у нас был жестокий. Возможно, потому что в основном там обитали дети заводчан с «Фрейзера» и «Карачаровского» заводов, а может, потому что мы были все разновозрастными.
Я до сих пор так и не поняла, почему? Ведь на Спартаке дети были очень дружны, а тут оказалось вот что…
Прошел месяц, как мы переехали и наконец-то, с моих ног сняли гипсовые кандалы, и ко мне пришла долгожданная свобода. Я впервые вышла на улицу, но как только мой детский сандаль, ступил на нагретый летним солнцем песок дворового кузьминского Колизея, я поняла что «влипла».
Бойцовский дух римского гладиатора видимо, сидел у меня в крови. А пока... Не успев, как следует осмотреться на новой, неизведанной территории я увидела троих взрослых парней, которые торопясь шли прямо ко мне.
- Привет, ты кто такая, на … почему не знаю? – бесконечно сплевывая слюну, сквозь большую щель между передними зубами, спросил меня круглолицый мальчишка в серой кепке, съехавшей на оттопыренное ухо. Тогда было ужасно модно плеваться, произнося через слово понтовое «на».
- Юля, – ответила я.
- Ах, Юля на…?! – ребят, это та самая хромая, у которой дед не русский на...
Пацаны дружно зареготали и один из них стал кривляться, показывая как я хожу.
- Сам ты не русский. Это мой папа, он – испанец, а ты дурак! – крикнула я, сжимая кулаки.
- Ага! Испанец на…. Еврей он, а ты хромая еврейка, – заорал круглолицый.
- Отвали! – ответила я гордо, и хотела было пройти вперед, но ребята встали плотной стеной. Я знала, что убежать не смогу. Не умею. А значит, наверняка придется драться.
Круглый видимо, тоже понял, что драться необходимо и что-то шепнул пацанам, те пошушукались и оба его друга внезапно схватили меня за руки. А кругломордый, приблизил свое веснущатое, грязное лицо к моему, сплюнул мне под ноги и сказал: «Вон, видишь трансформаторную будку. Если ты сейчас же не залезешь на крышу и не спрыгнешь, я переломаю тебе ноги на…, поняла?».
-Ломай! – как можно тверже ответила я, смело глядя ему в глаза, стараясь не выдать свой нестерпимый страх. Ещё никто и никогда так со мной не разговаривал. Ребята были вдвое старше, их было много, и я понимала, что мои слабые, тонкие после месяца растяжки ноги сломаются легко как прутики от веника.
- Значит, ты трусиха и тебе слабО спрыгнуть, тоже мне – испанка на … недоделанная. Тьфу!
- Я не боюсь, – соврала я.— Подумав, что смогу оттянуть время ломания моих "новеньких" ног и может всё изменится к лучшему. Вдруг, меня кто-то спасет?! Ребята, держа мои руки заломанными за спиной подталкивая, подвели к дереву.
Для того чтобы взобраться на крышу надо было залезть по тополю, что рос у помойки и однажды склонил свои могучие ветви на будку, а после спрыгнуть на землю туда, где не было асфальта с довольно большой высоты.
-Видишь тополь на…? Залезешь на крышу и прыгнешь, а иначе, я тебе точно ноги сломаю. Веришь?
- Не боюсь, – снова ответила я и полезла вверх. Лазить по деревьям я умела хорошо, потому что мы с моими друзьями со Спартака часто воровали зеленные яблоки из соседских палисадников.
Но ветви яблонь будто бы приспособлены для того, чтобы на них забираться, а вот тополь…
Взобраться мне было трудно, но когда я все же добралась до верхушки и поставив одну ногу на крышу, посмотрела вниз, то поняла, что очень высоко над землей. И удрать не представляется никакой возможности, а если я не спрыгну, то будут меня дразнить всю мою жизнь. Выбора не было. Крыша будки прогибалась под моим небольшим весом, вся усыпанная осколками от бутылок, которые противно хрустели, впиваясь в подошвы сандалий. Вокруг валялись головы от кукол с растрёпанными грязными локонами, смотревшими на меня пустыми глазницами и дразнящие раскрытыми красными ртами. Другие оплавленные пацанами искореженные пластмассовые остатки их тел чернели, взывая о помощи, рядом пестрели разноцветными обломками мелкие части игрушек с помойки, а большой полосатый драный мяч скалился жаркому солнцу своей огромной пастью. Было очень страшно, но я подошла к краю крыши. Ребята, задрав головы, молча, смотрели на меня. Нестерпимый ком ужаса подкатил к горлу, медленно спустился в живот и сжал его мышцы до тошноты. Ноги стали ватными. Подлые слезы сами потекли по моим разгоряченным щекам. Я присела на корточки и свесила голову над бездной. Мое сердце бешено колошматилось о грудную клетку, то замирало вовсе.
- Прыгай иначе ноги поломаю! – услышала я голос Круглого.
Глубоко вдохнув и набрав побольше воздуха в лёгкие, чтобы стать невесомой как воздушный шарик, я усилием воли оттолкнулась от жестяной нагретой крыши и полетела вниз…
Я лежала на траве и смотрела в небо. Оно было чистое, синее и без единого облачка. Я глядела в его глубину и думала, что хочу лежать вот так всю жизнь, и никогда не шевелится.
- Дуррааа, ты с ума сошла?! – надо мной склонился круглолицый пацан в кепке, сдвинутой на ухо. – Разве надо было прыгать!! – Вставай. Идти можешь?
Ребята подняли меня под локти и отнесли на лавку. Как оказалось позже, самым опасным и почетным занятием для взрослых парней считалось прыганье с крыши. Круглый был уверен, что я в курсе, заплачу как все нормальные люди, и буду молить о пощаде. А я не знала, а если бы и знала, не смогла. Просто удивительно, как я тогда не сломала себе ноги.
С тех пор никому и никогда, сколько я жила в Кузьминках и в голову не приходило меня дразнить. У меня даже прозвища никогда не было.
***
Помню себя четырнадцатилетней московской девчонкой, которую папа Маноль учил драться с сорванцами, показывая «морские приёмчики».
Признаюсь, я успешно их использовала и учила девчонок-рёв нашего шпанистого кузьминского двора биться «до последней капли крови». Мама Лера от этого была в ужасе и говорила, что девочкам не полагается драться, а нужно уметь вязать, вышивать и хорошо готовить, как умеет это она.
Отчётливо вижу себя юной барышней, мечтающей о принце на белом коне. Дед учил меня, что прежде чем выходить замуж, надо переспать с любимым, чтобы лучше узнать друг-друга. И это в стране, где секса не было, представляете? А ещё он говорил, что мой возлюбленный должен быть ответственным и надёжным. И – работать.
– Вот я в десять лет был уже помощником каменщика в Испании, помогал брату своего отца. В семнадцать лет ходил на морских судах «Наутилус» и «Галатея», а деньги посылал матери. Поняла, голубка моя?
– Да, папочка, он будет похож на тебя. Ну что ты смеёшься. Вот увидишь!
Много у меня мам и пап! Все завидовали и говорили: «Богатая ты, Юлька! Счастливая». Да, я счастливая. И хотя никого уже и не осталось – в моей памяти все живы.
***
Однажды, посадив на колени меня, беременную, с огромным животом (вся семья думала, что будет двойня), прошептал на ушко:
- Вот в Испанию собираюсь, прислали бумаги: пенсия приличная накопилась. Поеду.
А я испугалась, зная, что все его друзья испанцы примерно через месяц после поездки умирали. Почему? Родственники говорили - от перемены климата.
- Пап, может не надо, пусть сами присылают? - обнимая за шею теребила его седые кудрявые волосы.
- Нет, поеду. Подпись моя нужна.
Когда отец приехал из Испании, мы его просто не узнали: загорелый, в модном джемпере, новых брюках, в дорогих ботинках, он казался каким-то чужим.
Отец восторженно рассказывал и о том, что у его сестер есть огромный кирпичный особняк, машина - супер! Племянники учатся в престижном университете... И, оказывается, люди там живут не бедно...
А на следующий день, надевая свой старый выходной костюм вместо планок, наконец, прикрепил медали и ордена. Взяв на руки моего новорожденного сына, сказал:
- Хороший человек вырасти должен, береги его, дочка.
Поехал на "Кузнецкий мост" в "Красный крест" за перечисленной пенсией. А часа через два мне позвонили из милиции и сказали: "Умер прямо на эскалаторе, по дороге домой."
Когда его хоронили, мама все плакала и растерянно спрашивала меня, какой костюм отдать, чтобы одели в морге: с планками, как он любил, или с медалями.
- Да, какая разница! - вскрикнула я, а после задумалась и ответила:
- Мам, с медалями.
Ведь папа понял, как он жил в России. Да и умер он вовсе не из-за перемены климата...
Моего отца уважали, любили и знали как очень порядочного человека.
Прошло уже почти пятнадцать лет со дня его смерти, а люди нет-нет, а подойдут ко мне во дворе и спросят: " Как дед?"
Не верится им, как, впрочем, и мне, что его давно уже нет на этом свете.
Вот и вчера, подошла ко мне старушка и спросила: "Вы ведь, дочь Родейро?!.. Хороший был человек...".
Значит, помнят!
А недавно я получила вот такое письмо:
«Уважаемая Юлия!
Спасибо за Ваши замечательные стихи, за очень талантливую прозу!
Меня зовут Виктор Дудихин. Случилось так, что детство мое, до 1967 года, прошло в посёлке «Спартак». Я хорошо помню Мануеля Родейро. Он был другом моего отца, увы, ныне покойного. Дядя Мануель был благородный, чистый, светлый человек. Его, темпераментного испанца, по невероятной прихоти судьбы заброшенного в недра Отечества все любили. Он искренне верил в свои идеалы и очень расстраивался, если «все получалось как всегда». В «Одноклассниках» существует группа людей как-то связанных со «Спартаком». Я набрёл на неё сравнительно недавно. Среди прочего, там есть тема о неустроенности, заброшенности посёлка. Я возьми и напиши, что так было не всегда. Рубеж 50-х и 60-х годов – «золотой век» посёлка. Был проложен асфальт, выложены тротуары, устроены капитальные заборы у домов, помойки были закрыты плакатами с наглядной агитацией, развешены фонари, в скверах вы-сажены клумбы с цветами, в прекрасном парке вечерами играл оркестр, на пляж реки Прони был завезен песок и устроены кабинки для переодевания.
И во многом, если не полностью, это была заслуга Родейро-Перейра Мануеля. Об этом я и написал на форуме. Оказалось, что никто из форумчан ничего об этом не знает. А дело было
так: Родейро стал пенсионером (или был близок к этому возрасту), он однажды спросил главного инженера завода Моисея Никельшпарга (не берусь за абсолютную точность цитирования, все же прошло полвека): «Почему мы так живем? Почему нельзя устроить всё как у людей?».
На что дядя Миша ответил – Вот ты и возьмись за это дело, мы оформим тебя моим заместителем по благоустройству на общественных началах. Далее началась феерия. Это был штурм и натиск. Дядя Мануель, как испанский бык продавил все препоны. За неполные полгода, год было сделано всё, или почти всё. Но в нашем Отечестве красивая сказка не бывает долгой.
Сначала загадили кабинки на пляже. Совершенно непонятно зачем? В первый же престольный праздник колхозники из сосед-них деревень, приехав на тракторах за водкой, раздолбасили асфальт на улицах. Щиты с наглядной агитацией кто-то расписал непотребностями. Очень скоро козы объели цветы на клумбах. Скамейки из скверов пейзане растащили по своим клуням. Мальчишки-хулиганы (каюсь, и я был в их числе) перебили почти все фонари. Весной разлив реки смыл песок. Оркестр, правда еще играл какое-то время, но потом началась «Перестройка». Всё вернулось на круги своя.
Вс; было печально. Дядя Мануель очень переживал. Ситуация сложилась глупая. Ничего нельзя было сделать, ничем нельзя было помочь. Помню, как отец успокаивал его, а он, кипятясь, возмущаясь, всё доказывал что-то, так и не сумев привыкнуть к тому, что «умом Россию не понять». Эта история немного напоминает Салтыково-Щедринские «войны за просвещение» в «Истории одного города». Там несчастных глуповцев, для их же пользы, силой приучали перец и горчицу употреблять.
Почему я пишу Вам это письмо?
Лет десять тому назад я оказался в тех краях. Как-то накатила ностальгия, по местам детства. Решил заехать. Время было мрачное, после дефолтное, лихие 90-е. Так вот – если и были в Старом Посёлке Спартак в тот момент какие-то следы цивилизации и благоустройства, то практически только то, что сделал пол столетия тому назад Родейро-Перейра Мануель!!!
Может быть всё, или почти всё в нашем мире и держится на таких людях как дядя Мануель.
Людях-романтиках, благородных подвижниках, светлая ему память.
С уважением,
Виктор Дудихин».
Коронелли Джулия Евгеньевна
http://coronelli.ucoz.ru/Sound_files/Manule_Rodeiro-Pereira.mp3 - "Голубка" на испанском в исполнении моего Папы и его сестер.
ПС. В ПРИЛОЖЕНИИ К КНИГЕ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МНЕ НЕ ДАВАЛИ ДЕЛАТЬ КНИГУ КОРОНЕЛЛО
ЧИТАТЬ ПО ССЫЛКЕ:
http://juliyacoronelli.livejournal.com/651855.html
НА ЭТОМ САЙТЕ ДАННЫЙ ТЕКСТ УДАЛЯЮТ, САМИ ПОНИМАЕТЕ, ПОЧЕМУ...)))))))
!!
ВЕСЬ КАЛЕЙДОСКОП С НОВЫМИ ИМЕНАМИ из жизни
В КНИГЕ КОРОНЕЛЛО ТУТ:
http://www.proza.ru/2011/02/07/751
Рецензии на произведение «Медали»
На странице отображаются все рецензии к этому произведению в обратном порядке, с 10 по 1
Показывать в виде списка | Развернуть сообщения
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Хороший ты человек...
Джейка 20.03.2004 22:19 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Ну ты сравнила!!!!!!
Джейка 21.03.2004 19:34 Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Так написано хорошо, что даже не хочется что-то специально говорить, чтобы не приземлить настрой от этой миниатюры.
Остаюсь со множеством мыслей,
твоя
Светик
Светлана Кулинич 28.05.2003 15:41 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Юль, я не могу рецензировать это... Ты ведь знаешь почему, не так ли?
Просто, Ты молодец!
Женя.
P.S. Жду
J a k e 13.05.2003 02:08 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Зашла, промолчала....
Стыдно тебе?
J a k e 14.05.2003 18:28 Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
С праздником Вас, Юлия!
Евгений Иванов 09.05.2003 12:43 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Потрясающе.
Спасибо. С наступающим Праздником, Юля. Всего самого светлого. И не забудьте поставить стопочку для Родейро.
Немножко жаль, что Вы меня тогда не поняли. Я писала о том же.
Искренне Ваша
Татьяна Бориневич -Эклога 08.05.2003 11:16 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Юля, очень хороший рассказ. Прочитав его просто хочется помолчать. Слова замирают.
Искренне Ваш,
Евгений Иванов 06.05.2003 08:09 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Верили наши дедушки в уникальность нашей страны. Думали, что живущие в ней счастливы по-особому, что больше нигде и никто в мире не может быть ТАК счастлив. И они были не далеки от истины. ТАК не был счастлив никто.Люди вырвавшись за железный занавес получали шок. Они думали там полная нишета и горе, а видели спокойную, счастливую, обеспеченную жизнь. Мне очень больно за твоего дедушку, и за своих тоже.Мамин отец был в плену, пришел больным с войны, потом запил с тоски и пропал без вести уже в мирное время. И бабушка одна ростила пятерых детей. А папин отец был убит бандитами, которых в 53году по амнистии выпустили. Он склад охранял и его убили. Я так и не знала ни одного из моих дедушек, к моему великому прискорбию:((
С наступающим праздником Победы, тебя и твою семью!!
Твоя, Лена
Лена Шварцман-Нелидова 05.05.2003 22:21 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Юля!
неужели и после пятнадцати лет все так чувствуешь?
http://www.stihi.ru/2003/05/02-709
Юля, ты - хороший человек.
Петр Давыдов 05.05.2003 22:05 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
Ты молодец, Юль. Тронуло очень.
Спасибо.
Katya Nemo 05.05.2003 20:58 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Добавить замечания
Рецензия на «Медали» (Джулия Коронелли)
С наступающим, Днём Победы!
Твой. Майк.
Бильковский Майк 05.05.2003 16:25 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания