Андрей Лукьянов
-----------------------------------------------------------
КРУГОВАЯ ПОРУКА ПЛАНЕТ
Зачем круговою порукой планет
Связал меня страшный обзор телескопа,
И луч пониманья тревожно продет,
Сквозь всю мою жизнь, до второго потопа?
Ну что же за грех – растекаться пятном
Бесцветным на ткани воскресной и чистой,
Прислушиваясь, как поёт метроном
О смене событий размеренно-быстрой?
Мне нужен лишь верности хлеб голубой,
А свет пониманья – скала преткновенья!
Я грыз бы всю ночь камышиный прибой,
Купаясь у страха в торжественной пене…
80-82
В ЛЕСУ
Я с шеи ольхи не сорву талисмана
Из лунно-ленивой лианы луча.
Мне только деревья прошепчут: осанна!
Лишь ливень поверит, по стёклам стуча.
Малиной лесною обласкан – исколот,
Измолот на крыльях зелёных стрекоз,
Я не возвращусь в громыхающий город,
Покуда сомнение не улеглось.
В бесхитростных елях, в объятьях чащобы,
Быть может, я силу и свет обрету.
Их нелицемерье мне ближе, ещё бы!
Они мне даруют свою доброту.
Я высплюсь не в логове сытого дома,
Но в дебрях, где ясно как день, что уже
Сомненье моё – под глухой паполомой
И сам я – с копьём на лесном рубеже.
Спаси меня, невыносимо, восстану
Из веры в неверье, где травят детей
Сомненья, где женственный оклик: – Осанна! –
Сотрётся из памяти пыльных ветвей…
80-82
РАЗРИСОВАННЫЙ ЗАНАВЕС
Памяти Н.В.Хорева
Я не понимаю шороха и света,
Гладкими словами полон мой шалаш.
Ночь, и под обрывом всплёскивает Лета.
Ночь холсты июля сдёргивает с глаз.
Я не помню хвои, вымысла лесного,
Так черно пространство, и не видно стен.
Мгла предвечной ночи, а вокруг ни слова,
Сон друзей в палатках крепок и смирен.
Попросту я вижу, преодолевая
Смутное теченье незаметных лет,
Всеоружье мрака, и я сна не знаю,
И ничьим дыханьем воздух не согрет.
Кистью заблужденье на холсте напишет,
Позабыв объятья тьмы и пустоты,
День потусторонний, зной ненаступивший,
Блеск лесной протоки, ветки и кусты.
Лодки уплывут, и, в зыбких стенах спрятан,
Поклянусь сомненьем, что незыблем Свет.
Словно голый глаз, стеклянный и мохнатый,
Шмель сверкнёт в проёме, и ответа нет.
И опять обман, и солнечная ересь,
И ни сна, ни всплеска, полдень глух и тих.
Только синий вереск, стелющийся вереск,
Только след осоки на локтях моих.
80
ПРОЧИТАВ ЕВАНГЕЛИЕ
Не создаю, не узнаю и не раздариваю,
Когда кидаюсь под струю аллитераций.
Бегу из жизни, как из сауны распаренной,
Чтоб в море звуков затеряться, растеряться.
Чьим произволом невозможнейшее делается,
Когда и логика ни в чём не убедилась?
И мне на подступе к таинственному веруется
В Армаду Алую и чувств непобедимость.
И будто Бог во мне, и я на клавикорде Его
Играю музыку безудержных иллюзий.
И разрубаю себе сердце, будто Гордиев
Всех мыслей-чувств моих запутаннейший узел.
Над суетой, над городскими заведениями
Я проношусь, на взгляд нанизывая лица,
Как будто вместе с сыновьями Зеведеевыми
Я исполняю предсказание Провидца.
80
СТЕПЬ
a mia madre
Седая зелень степи, зелень взгляда.
Сквозь тополи Урал съедают мели.
Сквозь толпы тех, кто вырасти сумели, –
Седая зелень глаз твоих и взгляда.
Вскользь по полю – залётный ветер степи,
Сквозь тополи – играющий Уралом.
Урал и степь, вы никогда не спеты,
Сквозь топоты, сквозь тяжкий зной хорала.
В жару июля контуры неясны,
Неуловимы очертанья степи.
Далёкий ветер рассыпает пепел,
Играя нами, как судьбой в пасьянсе.
Не снег же степь осыпал, о, не снег же –
Зной добела прожёг полыни стебли.
Плыву полынным небом, небом степи
По лунным теням памяти несмеркшей.
Зелёное течение вод – за чёткой,
Голубоватой сединою листьев.
Зелёное теченье вод. И мыслей.
И я дрожу, словно студент с зачёткой.
О стольких память плачет, о – о стольких,
О стольких невосстановимых звеньях!..
И зелена зола в зелёных стёклах –
Зола любимых и зола забвенных.
За рощу тополей, где красный берег,
За рощу тополей – тропой полыни,
За рощу тополей зелёно-белых,
Как целый лес купин неопалимых!
Как при отливе меркнет прелесть гальки,
Так при отрыве от любви ты меркнешь,
Как Золушка, вернувшаяся в век наш
От принцев дальних, от иллюзий бальных.
От степи детства – через мост и в город.
Сквозь город детства – к запахам вокзала.
Сквозь ту же степь неумолимо гонит
Нелепый поезд по бетонным шпалам.
Седая зелень степи в пыли окон…
Сплывает в ночь натруженное солнце,
Косясь на степь от ветра красным оком.
И ты в купе досматриваешь сон свой…
И это так – не поезд единичный,
А бесконечный поезд мирозданья…
Сон прошлого – и давеча, и нынче.
И вечный сон, и мчащаяся Тайна…
80 (Оренбург)
В ПУТИ
"В пути я занемог.
И всё бежит, кружит мой сон
По выжженным полям" (Басё).
Вагон в середине состава.
И келья купе. И луна.
Подольше б луна не устала
От медленного полусна…
Поляны малиновых ягод
Над книгой – в окне голубом.
На лето, а может, и на год
Покинул я близких и дом.
И, древнему внемля пророку,
Тройного луча полоса,
Ложится на стену, как хокку,
Слегка приоткрыв Небеса.
Сапфирово-нежный цикорий,
Засушенный между страниц,
Остался от мира, который
Не помнит цветов и криниц.
Вагон мой, наверно, отстанет,
Но монстром не встанет в степи,
Где всюду – серебряный танец
Полыни, куда ни ступи.
__________
Над степью, над ночью, продавшись
В небесную схиму – туда,
Где хочется глубже и дальше,
И чтоб никому – ни следа!
Где звёзды поют о полыни
И молятся в чёрную мглу…
Я больше органной латыни
Язык их бесстрашный люблю!
Но всё же смогу ли понять я
Не зиму, а вечный мороз,
И где же исток, и проклятья
Тому, в ком забрезжил Вопрос?
Вот так упадёт марсианин,
Заблудится в поле степном,
Повадками, мыслями странен,
Ненужен в смятеньи земном.
Но если вагона не вырвать
И краток земной этот путь,
Не морфий меня окурил ведь,
Застлав эту ночь, эту суть?
Очнусь ли от тряски в вагоне,
Тоской ли взорвавшийся вдруг,
Пойму ли, что я проворонил
И жизнь, как пронёсшийся луг?
Не снова ль под поезд утихший,
Куда-то плывущий, – опять
Слова отрешённых трёхстиший,
Забывшись, глазами глотать?..
80-81
ПАРК
Брейгелева кисть была здесь –
На холстине захолустья.
К ней удушливый Веласкес
Брезговал бы прикоснуться.
Не задумалась испанка,
Алая, как сон камелий,
Но толпой стволов из парка
Паства тянется – ко мне ли?
Но я хлопаю калиткой.
Может быть, и я б добрей был,
Если б пасмурной палитрой
Не плеснул по парку Брейгель.
ПАРК (2)
Опрокинута урна из серого гипса.
Снег лежит на глазах. Испаряется грех.
Опрокинута урна. И голос Калипсо
Вдоль всего тротуара летит в ноябре.
Урна праха и мусора. Снег тротуара
Ненасытною пастью глотает тоннель.
Утро Баха и музыки – словно утрата –
Подступает, дымясь, словно утро теней.
Чёткой грустью домов не побрезговал Брейгель.
Может, здесь его лёгкая кисть пронеслась.
Может, спектр задохнулся в сиреневом снеге,
Как во мраке барокко погиб Ренессанс.
Здесь живут, умирают, хоронят. Без звука
Вымирают эпохи, заблудившись в толпе.
И лишь только в час-пик здесь рассеяна скука,
Когда толпы толкаются в затхлом тепле.
Мне с аллеи слышна канонада из тира.
И мне кажется голосом неначавшихся эр,
Дымной тяжестью в громе погрязшего мира
Этот отзвук грядущего, слышный теперь.
80-81
ЗЕРКАЛО ТРОТУАРА
Москва, придавленная ливнем,
Убежище от ярких звёзд.
Смех листьев приглушён, и вы в нём –
Шарниры смеха – грусть и злость.
Как дождь сплетается из сплетен,
Совьют бессмертье языки.
И говор струй уже не тщетен,
И небеса невысоки.
Об этом шепчут тротуары,
Глотая влажный спектр огней.
И топят страх грядущей кары.
И из-за веток смотрит Змей.
В толпу постигнуть не сумевших
Надменный кеннинг кинет скальд…
Обложкой книги эр умерших
Фосфоресцирует асфальт.
Как будто истину прочёл в ней
Иль чьё-то имя, – из-за туч,
Как женский взгляд в оправе чёрной,
Глядит сквозь ливень звёздный луч.
…Я грыз века, как плиты кладбищ,
И корни дерева подгрыз,
Чтоб ветви не скрывали взгляд ваш,
Миры, ваш взгляд, сквозь слёзы,– вниз.
Меня колёса переедут,
И вам не нужно сильных луп,
Чтобы увидеть короеда
Фосфоресцирующий труп.
81
ВЕЧЕР
Блестящий вечера обман – опять,
За горечь грубую и скользкий полдень,
За то, что тусклых глаз не сосчитать
И пьяный Вакх в правители не годен.
Лишь вечерами ярче свет свечей,
И радости всегда ярка завеса.
Дыханье спящих за стеной моей –
Подспудных чувств глухонемая пьеса.
И слов незатруднённый водопад,
Лишь им благодаря – хрустально-гладкий.
Но – чёрные помарки наугад,
Как нервный рой, томятся над тетрадкой.
И не постигнуть до скончанья сна:
Сомненьем пахнут на столе ромашки,
И розовая музыка грустна
У неуклюже-лёгкой неваляшки.
80-81
МНЕ ОДНОМУ…
Мне одному, среди весёлых стен,
Не вслушиваться в скудный шум отлива.
Каких печаль не знает перемен?
А ночь над нами царствует глумливо.
Как душно – в чёрных стёклах утонуть
Лицом недвижным… Мой тяжёлый шорох
В трясине простыни – ещё чуть-чуть –
И в страх расплавит лёд умолкших споров.
И всякий ум, возвышенный на час,
И свет земной утрачивает силу.
Одной воды не исчерпать запас,–
И в море голубок найдёт могилу.
И о бесцветном После, о листве,
Опавшей и не знающей об этом,
Ещё вода у старца на весле
Помедлит, прежде чем мы канем в Лету.
И слов пустых безумный кипяток
Нахлынет и оледенит мне спину:
Мне одному – и вечности потоп,
И жизни разноцветная стремнина.
80-81
КОГДА-НИБУДЬ…
Когда-нибудь я стану одинок
В пустых стенах – вне времени и мира…
Не отзовётся мёртвая квартира
На телефонный чей-нибудь звонок.
Здесь омертвеют сотни тысяч строк,
Чужих и недоступных. Чья-то лира
Здесь заржавеет, и зрачки вампира
Мне в зеркале откроют смерти срок,
И трепета, и страха. И – вне веры,
Вне опыта, где боги пьют восторг,
Узрею я, как Шива вечный танец
Танцует для меня во мгле пещеры,
Где в обмороке сведенборгианец
И вечный ад пророчит Сведенборг.
86
МНЕ ДО СИХ ПОР…
Мне до сих пор неведом Путь Богов,
Семь поколений сотворенья Света.
Но иногда простая сигарета
Даст утешенье в несколько глотков.
Прозренья нет – и разве ж он таков,
Как кажется, манящий Крест Завета?
Кто – проповедует, кому за это –
Сгнить суждено под музыку оков.
Час-пики толп восприняты как данность.
Но тяготит меня судеб обманность,–
Распроданы счета и календарность
Тщеты, и пунктуальность “мира мер”;
Как тяжко сознавать свою бездарность
Пред первобытной росписью пещер!
85-86
СПЕЛОСТЬ
Не ветер ли безликий виноват,
Что так светлы обветренные лица,
Что спелых глаз упругий виноград
Любовью букв едва ль рискнёт излиться?
Кому ж грозит небесный камнепад,
Чья, как не наша, сожжена страница?
Как мужественно меркнет женский взгляд!
Какой же повод петь, дышать, страшиться?
И я зажёг в печальной кружке спирт
За горечь грубую и мёртвый полдень,
За вечный бунт, за мой уютный скит,
За пустоту жеманных чьих-то глаз,
Чей блеск – угрюм и чей призыв – бесплоден,
И спелость их бессмысленна для нас…
80; 99
ИДЕАЛ
Я взора не встречал лукавей и невинней
И плакал в суете, органный помня гром.
Ты мне мерещилась всю жизнь чужой богиней
И вечной пленницей в хитоне шерстяном.
То нимфой, то святой, то лунною Астартой,
Чей взгляд меня ловил безумно-голубой…
В глумливом танце дней я веровал в кошмар твой,
В грех целомудрия целительно-слепой.
В угрюмом городке, за трубами и дымом,
Слепою нищенкой над царством фетишей,
Ты всё ждала меня на берегу любимом,
Где в детстве я курил у диких камышей.
Невоплотимая, как смерть, когда накатит!
Ах, жить ни для кого, ни с кем и ни при ком…
Пусть мир-чудовище опять меня обхватит,
Словно слона удав, тугих колец клубком!
81-82
ЗАМКНУТЫЙ КРУГ
Дороже мне родная серость,
И тишины глухой капкан,
И боли странная неспелость,
И мыслей спящий караван,
Чем патетические шпили,
Направленные в Пустоту,
И запахи соборной пыли,
И лоб священника в поту.
Когда ж на мелководье страсти
Сомненья разум расплескал,
И скачут скользкие запястья
Вдоль жарких и кривых зеркал,
Припоминаю в громе джаза
Тоскливо-непонятный сон,
Как встретил жизнь и как я сразу
В смятенье красок был влюблён.
Но счастья остывает нива,
Распаханная новизной.
И переулки спят пугливо.
И предстоит мне путь домой.
А там по закоулкам страха
В заснувшей комнате брожу
И, как наказанная пряха,
Узоры тусклые вяжу.
И слов сизифов труд бесплоден.
Успехи сбросит с высоты
Гремучий каждодневный полдень
В казённом доме суеты.
И так смешны мои напевы,
И так нелеп, навстречу им,
Назревший дождь глухого гнева,
Что хлещет по глазам пустым!
80-81
БОЛЬ
Выйду из дому на волю,
Чей-то взгляд случайный встречу –
Преисполнюсь тихой болью,
Излечусь беззвучной речью,
Загляну в глаза обману,
Спорить с хитростью не стану.
И толпы немая свита
Будет смята и забыта.
Ни на что не променяю
Эту зиму, эту Майю,
И судьбы не удостою
Вновь прельститься Пустотою.
85
ЗА ВЗМАХ КРЫЛА
Долго-долго правоты колючей
Мучили меня слепые сны.
Свежей гроздью взвившихся созвучий
В горний мир слова унесены.
А по мне – спокойный луч сознанья,
Свет сирени в зимних зеркалах
И, быть может, чёрное изгнанье
И крыла неповторимый взмах.
Умиранье тихое и злое
Я приму за сердца страшный стук
Сквозь прикосновенье золотое
Женственных неутомимых рук.
81
ОТ ЛИЦА ХРАМА
Крапива и чертополох,
Устлавши путь, ожгли ступни.
Ко мне – твоя тропа эпох
Средь серебристых трав степных.
Какою эрой ты пропах –
О путник вековых страниц?
Не чудятся ль тебе в ветвях
Внимательные взгляды птиц?
И, синей пылью звёзд пыля,
Не чувствуешь, как за спиной
Твоей шевелятся поля,
Как водоросли под волной…
81-82
КВАЗИМОДО
Не воздвигнется ничего нам,
Нищим зодчим невольных слов.
Мчат овчарками по следам
Ветры ненависти, и в тон им
Воют вороны с куполов.
Я взбираюсь на Нотр-Дам
За букетом колоколов:
Тонны музыки томным доннам!
Одного я лишь не отдам:
Поле синих колоколов,
Просыпающееся звоном.
82
ПРИЗЫВ
Кому, чьей отваге Реквием
Над алым убранством зал? –
Войны поголовным рекрутам,
Которым конец – вокзал.
Обманутым и оплаканным –
Начало: вокзал, вагон,
А ночью – предсмертный вакуум,
Где чудится дух погонь.
Проводит вас кукареканьем
Шальная толпа невест,
Напишут вам славный реквием,
Казённый закажут крест!
Нам – кельи читален, книги Царств,
Настоянные на снах…
На чей альтруизм откликнутся
Трюизмы в чужих речах?
Поведай, прохожий, гражданам
О рекрутах Фермопил.
Поведай манишкам глаженым,
Водящим автомобиль.
Сеть времени перекручена.
Любому придёт Канун:
Отчаянная рекрутчина
Отстаиванья коммун.
И нас переловят временем
За тысячи наших слов.
И нам приготовят Реквием
За щедрую нашу кровь.
80
ИСПОВЕДЬ ТРУПА
Душа, ты помнишь час моей кончины?
Как ржавчина, мне выжег бронхи страх.
И силы не нашлось для лебединой
Изящной музыки. Ты помнишь страх?
Пролей на стол поминок кровью вина,
Виновной кровью, – налагает штраф
Непостижимое – и топит тина
Небытия – неоплатимый штраф.
Привык я жить – печальны мысли Мурра.
От бездны не спасёт веселье флейт.
Не подарив минуты перекура,
Уносит Мойра – гаснет хрупкий рейд –
Моя тюрьма и чья-то синекура…
И, улыбнувшись, торжествует Фрейд.
82
СУМЕРКИ
Падает книга из рук, испаряется лёгкая прана.
Лепит из сумерек снег зыбкий дворец полусна.
Снова и снова лепить идеалы задумчивых дзёро,
Снова и снова тонуть в синем дыму сигарет…
84
СНЫ ИШВАРЫ
Сегодня в сердце снег нескончаемый
На свитки снов неласково падает.
Просвечивают сны Ишвары
Сквозь наслоенья густого снега.
Напластованья детских отчаяний,
Улыбки страха сердца не радуют,
И – необъятные кошмары
Чёрных планет, в пустоте летящих…
84
СУПЕР
Кто – супер-за, кто – супер-анти,
А я люблю лишь книжки с супером.
Мне хорошо с бокалом кьянти
И с Джеймсом Фенимором Купером.
Среди столичной супер-пьяни
Меня накормят супер-пиццею.
Последних баров могикане,
Я вас покину супер-птицею!
Вам – супер-сюр и супер-шлюхи,
Слова супер-абстрактно-бранные,
Супер-урчанье в супер-брюхе
Под глюки супер-фортепьянные.
Супер-Абсурд с метлою в ступе,
Супер-безбожная Религия, –
Изображу, как супер-Купер,
Последних могикан вериги я.
Я напишу на супер-совесть
О супер-будничной усталости,
О сером сюре супер-повесть,
О самой серой супер-малости.
85
VIA DOLOROSA
Не удержать отрешённого взгляда.
Дико уставился город-бульдог.
Я и виновник, и жертва распада,
Раб и слуга, повелитель и Бог.
Боже, мерещится вера в глазницах,
В ризницах чёрных шаров черепных,
В грубых глазницах, в солнцах-власяницах
И в окровавленных лунах глазных.
Смотрит из глаз их кровавое мясо,
В белых глазницах – желтки слепоты.
Полночь, укрой меня чёрною рясой,
На пустоту меня облокоти!
Что ни прохожий – не в силах, не в силах
Перебороть я оскаленный лик.
Тысячью глаз я зажат в Фермопилах:
Что же, звучи, торжествующий крик!
84
MAYA
Где ещё громыхают трамваи,
И, распятые на перекрёстках,
Фараоны судачат, мечтая
Угодить в пирамиду Хеопса! –
Где всё дремлет и дремлет, лаская
Недра тел на извечных подмостках,
Зачумлённая сила людская
В перезревших, как время, подростках,
Где, чернила из горл заливая
В бездны глоток, чей голос оброс, как
Сердце – плесенью, блеют о рае,
Распластав своих женщин громоздких,–
В этом городе мёртвого мая,
Подсекая всей жизни их остов,
На заборе я выведу: MAYA –
Синей кровью заблудших подростков…
84
МОНОЛОГ ДЕРЕВА
Я слышу явственно порой,
Когда смолкают листья жёлтые,
И впитываю всей корой
Веков погибших перешёптыванье.
За всех калик, за всех калек,
Задавленных дубами павшими,
Проклятье листьев шлю над пашнями
Тебе, о падший человек!
Когда в овраг с моих высот
На лоно снега я низвергнусь,
Мой грохот эхо разнесёт –
Проклятье за твою неверность.
Когда, мне ветви обрубив,
Меня в поленницу распилят
И я увижу, оттрубив,
Твой – в пустоту – пугливый вылет,
Я стану клясть, как еретик,
Твои ракетные паренья –
За жертвы тех, кто улетит
К другим лесам для покоренья…
С меня сдерут мою кору,
Как с Жанны д’Арк – её доспехи.
Я буду продан за копейки
И в чьей-нибудь печи сгорю.
И смерть, копящий дни куркуль,
Услышит, настигая старость,
И стоны гибнущих культур,
И хищный крик грядущих варварств.
81
МОНОЛОГ
Ну, вот и я, матёрый господин,
С тоскою сказочной и болью драгоценной
Вхожу во храм сверкающих гардин,
Как паруса летящих над Вселенной.
Вот гладкий, девственный я созерцаю взор,
И грязной мысли всплеск до боли мне привычен.
Как жажду я тогда, векам наперекор,
Ломать и жечь тот мiр, где я взращён приличьем!
Усядусь где-нибудь один и, свой коньяк
Потягивая, там под гром гитар забудусь.
И вдруг мне грезится прозрачный березняк
И деревенских хвой сиреневая скудость,
И снежным молоком, оранжевым ли мёдом
В дому бревенчатом, блаженствуя, напьюсь, –
Но всё колючей след веселья с каждым годом,
И я не знаю, где в последний раз проснусь.
Днём я вершу свой долг, а в предвечерний миг
В воспоминаний я закутываюсь сети:
Наплыв пространств и далей временных
Так трогателен мне в минуты эти.
И вот в окне кафе сверкнули купола,
И снег на улице, я словно горя не пил, –
Чаинки белые летят, как бы зола,
Как писем матери давно прохладный пепел…
81-82
ЁЛОЧНЫЙ ШАР
Я сжился с весёлою смертью своей –
Мне с ней вечерами намного уютней.
Всё ласковей сердце, и память хмельней,
И добрые призраки тихо живут в ней.
Мне сладок ума карнавальный задор,
Не стану я нищего полдня страшиться:
Вся жизнь – запылившихся струн перебор,–
Ах, что мне колючие, голые лица!
Я слышал вчера несмолкающий дождь
Визгливых подков, каблуков непреклонных…
Была мне печальна их пленная мощь,
И солнце глумливое пряталось в клёнах.
Но спас меня сумерек призрачный пар,
И – светлых виол перелётные звуки…
И круглая Вечность, как ёлочный шар,
Всё в детские, хрупкие просится руки.
82
ХРИЗАНТЕМА И МЕЧ
Снова падаю в этот оскаленный глаз
Самурая, занёсшего саблю кривую,
В это озеро смерти, глядящее в нас,
Умираю и к детскому трупу ревную…
Искривлённой водой закопчённых зеркал отрази,
Как стоит эта статуя с кодексом, вбитым в печёнки,
Неуклюжею баржей печали меня отвези
В море глаз, отчерневших в постигнувшем правду ребёнке, –
Обрасти, моя глупая жизнь, иероглифами коры,
Обложи меня мхом, пережитое памятью завтра,
И последние угли в зеницах перебери,
Чтобы тлела над жизнью глухая тоска динозавра!
…Хризантема и меч – ах, утешит ли гейша его?
Как устал он внимать тонких губ её странным укорам!
Словно дзельква над морем шуршит обожжённой листвой,
Словно ласточки крик, словно каркает утренний ворон, –
Хризантема и меч – между вами пролёг его путь,
Только мучит его неотвязный один иероглиф…
Переходит душа, и нельзя её в сердце замкнуть,
И глаза динозавра от смеха столетий продрогли.
85-86
ПРИПОМИНАНИЕ
Воспоминания о клёне,
Легчайшие влеченья к лени,
Глядят малиновые кони,
На пруд отбрасывая тени,
Слеза в голубоватой тине
И водорослей сквозь теченье
Влечения немые к сини,
Сиреневые озаренья,
Летящие теченья к тайне
Сквозь путы неземного быта,
И среди алых трав скитанья,
Где тают тонкие копыта,
Всесветная невоплощённость,
Недоуменье, ожиданье,
Светящаяся всепрощённость
И горы тишины бескрайней,
И тёмными глазами лани
Тревожат зыбких гор пустоты,
И шепчется, как заклинанье:
Непросыпающийся, кто ты?
84 (written in the smoke-room of a Soviet mad-house
while snow was falling behind the window-bars)
ТИХИЙ МИР
Я на веков дремучий труд,
Кипящий пламенем и кровью,
Сквозь глаза мудрый изумруд
Гляжу с доверчивой любовью.
Всех неуклюжих свар содом
И стоны женщин ненароком –
Всё умещается в моём
Пруду забвения глубоком.
Порой лишь грянет чувств обвал,
Обломок мощного событья,
И среди книг, среди зеркал
Вновь букв бальзам спешу испить я.
В больших мещанских зеркалах
Веков, как комнат, анфилады,
В них глубже мiр, в них тоньше страх,
И слов прозрачней водопады.
От вечности закован в дым,
Едва я слышу грохот будний,
Но скрытым зрением своим
Гляжу всё злей, всё изумрудней.
Где прежде цвёл Геннисарет,
Теперь лишь голая пустыня.
И только тонких сигарет
Мне добрый мир остался ныне.
Из круглых звёзд, как из яиц,
Вселенной вылупятся сказки.
И маленьких моих убийц
Краснеют, вспыхивая, глазки.
81-82
ПРОЩАНЬЕ
“Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.”
(О.М.)
Она сказала: ”Подожди”, – и скрылась,
А я сидел на камне и курил.
И грусть уже таинственно глумилась
Над ласковым спокойствием могил.
Она ушла в церковную ограду,
И в сумерки вела её тропа.
За чёрную безмолвную громаду,
Где гулкие белеют черепа.
О предвкушенья миг перед прощаньем,
Когда весь мiр волшебно-чист вокруг!
Пред тем как мы неповторимо канем,
Чтоб никогда не пить вина разлук.
Я размышлял, она себе молилась,
Чтоб дал нам Бог красиво доиграть.
Она вернулась, и в глазах таилась
Прощальных слов немая благодать.
Мы в темноте стояли на перроне,
И медленно она входила в роль.
Что может быть блаженно-непреклонней,
Чем вымысел самолюбивых воль?
Так трепетно, так нежно прижимала
Мою ладонь к своей пустой груди.
Так хорошо, так чутко ворковала, –
И это непременное – “Прости…”
Она в любви к Природе признавалась,
И помню я божественный упрёк:
“Не бойся жить – тебе ещё осталось
Так много дней, так много милых строк”.
Ещё спросила: “Ты хотел бы верить?”
И, помолчав: “В тебя”, – я отвечал.
Но тайно и привычно лицемерить
Упрямый разум жизни начинал.
Мы до конца испили эту чашу
Поэзии и грустной доброты.
Всё остальное память перепашет,
Измучат дней железные кусты.
Шум поезда, как музыку, запомню,
Последнюю улыбку за стеклом.
И станет так торжественно-смешно мне
Ждать жизни под вокзальным фонарём.
83-84
*
Я вверил страсть тоскливому Эроту,
Чтобы упасть в пустые облака
И, гулких чаш забывши позолоту,
Осенней ночью пить из родника.
Я верю слов немому перелёту
В края, где смерть нелепа и легка
И Библии тугому переплёту
С любовью внемлет женская рука.
И память-то уже нерастравима,
И суета во сне нерастворима.
Растратил стрелы робкий Херувим.
Одни глаза сквозь изваянья дыма
Следят покорно и неисцелимо
За безответным обликом Твоим.
83
О, если бы я мог…
“Je suis l’Ange gardien,
la Muse et la Madone!”
Baudelaire
О, если бы я мог глядеть в провал бездонный,
Забыть о памяти, смеяться ни о чём…
И мне была она и Музой, и Мадонной
И с лёгким шелестом в чужой входила дом.
Когда в обычный день, за цепью слов бессонной
Меня бы не влекло слепым забыться сном, –
Вернуться бы в тот миг (покинув дом казённый),
В тот монастырский двор, где мы ещё вдвоём…
Как не было веков, ни светлых риз, ни грязных
Лохмотьев нищенских, ни веры, ни греха, –
И я себе смеюсь от мыслей несуразных,
Твой виноватый вид, и жизнь ещё легка…
И страх, и доброта, – а ты уже с другими.
Забыв о памяти. В неумолимом гриме.
83
ТОСКА
Ничего не проходит – и перстень окажется лживым,
И, куда б ни увлёк меня мысли бумажный корабль, –
Никогда не спастись от привязчиво-едких ужимок…
Что ж искать, пилигрим, перелётный, как слово, журавль?
Улетевший от стай, серокрылый небесный паломник,
Разделил ты со мной голубое пространство Мечты,
Чтоб в тумане времён, ничего больше в мiре не помня,
Всех забытых могил мы с тобой сосчитали кресты.
И кому рассказать о безумстве залгавшихся буден,
Как хотел развязаться я с вечною детской тоской?
И – за то, что полжизни я не был как бог безрассуден, –
Я наказан безликою, гулкой как смех тишиной.
Я забыл её голос и глаз её нежную силу,
Да и что теперь значит букет запоздалых гвоздик!
Как при встречах со мной постоянно куда-то спешила,
Только это и помню – и прелести тайну постиг.
Жуткий перечень чувств, и всегда, о, всегда возвращенье,
Повторенье всего, кроме детского плача навзрыд.
Только сглазу прохожему буду я верной мишенью,
И грядущей тоски неуклонный, как смерть, монолит.
Ничему не пройти, ничему словно снег не исчезнуть,
Дым далёких костров и вот эта тягучая муть, –
Исцели меня, боль, обойми моё сердце железным
Неуклюжим капканом, чтоб не было силы вздохнуть!
83; 99
В КЁНИГСБЕРГЕ
Твои глаза – прощально-голубы…
А впереди лишь ночь и суета плацкарта,
И мёртвый Кёнигсберг к пустому дну судьбы
Асфальтовых улик придавливает карта.
Ещё над плитами приплясывает тень
Курфюрстов, герцогов, а след Иммануила –
Лишь выдох на стекле, и нам тащиться лень,
Чтобы охапкой роз укрыть его могилу.
И, за руки держась, как за мгновенье – Фауст,
В чужбину странную беспомощно вцепившись,
Читаем перечень в кафе казённых яств,
Всей памятью ловя блаженство прошлых пиршеств.
Как яхта – якорем, стараясь удержать –
Всей памятью – тот смех, от валунов, как эхо,
Отскакивающий, – и не пересчитать
Всех отблесков в глазах таящегося смеха.
Я – помню о своей, ты веришь – своему,
И критикует Кант рассудочность полёта,
И зыбкий колокол раскачивает тьму,
Как первый детский плач, упёршийся во что-то,
В неведомую грань, тревожа в глубине
Паучью сеть надуманных барьеров…
Всей памятью – над ней, в последнем нашем дне,
И – светлой слепотой – во всех бессмертных эрах!
Скамейка. Парк. Такси. Сплетенье рук. Вокзал.
И – поездом ночным к раздельным судьбам мчимся.
Как брата и сестру, нас этот миг связал, –
А всё, что ждёт потом, похоже на бесчинство.
Пусть приголубит нас всего один момент
За тяжесть скользкую имён и плен молчаний,
За глаз голубизну, за минский твой акцент,
За горечь верности в полупустом стакане,
За то, чтоб умереть, покорно всех простив,
Мы выпьем рислинга, – за Кантовы законы,
За безразличных звёзд слепой императив,
За северный курорт, где были мы знакомы.
Меня глаза твои зовут назад – из мглы
Полузабытых встреч – в безумную разлуку;
Пусть даже кровью в кровь мы слиться бы смогли –
В залог сомнения тебе целую руку.
Свобода выбора, словно Дамоклов меч,
Нависла надо мной, и вечною легендой
К той детской тишине, где чистых чаек речь,
Смычком заржавленным зовёт из гроба Гендель…
84; 2000