Петрович, Палыч, замов пара
Главреда после семинара
Зашли в ближайший ресторан,
По стейку взяли и нарзан,
Ну и (Петрович был зачинщик)
Для настроения графинчик.
Вино, политика и спорт,
Куда поехать на курорт,
Про дачи и автомобили
Вели беседу и курили,
По рюмке выпили и ждут,
Когда второе принесут.
Второе блюдо в ресторанах
Приносят, поздно или рано,
Но раньше чем чрез полчаса
Смотреть внимательно в глаза
Официанту все ж не стоит,
Вниманьем вас не удостоят,
Иль зря коситься часто в зал:
«Куда, мол, парень запропал?»,
Когда со времени заказа
Прошло едва и четверть часа.
А вот когда, махнув рукой,
Нальют сначала по второй,
Затем, когда нальют по третьей
И в оживившейся беседе
Увлекшись, будто и не ждут,
Глядишь, его и принесут.
Второй графин будил остроты,
Травил Петрович анекдоты,
И с каждой рюмкой все лютей
Похабил наш прелюбодей,
На своего конька уселся
И разошелся, раскраснелся,
Дай волю, плел бы до утра.
Сказали замы: «Нам пора.»
С официантом расплатились
И, попрощавшись, удалились.
Сказал Пал Палыч: «Что ж, и нам
Пора, пожалуй, по домам.»
Петрович молча наливает,
На рюмку Палычу кивает:
«Да брось ты, Паша, перестань,
Куда домой в такую рань!»
И тот, не споря, выпивает,
А уж Петрович наливает
По новой: «За прекрасных дам!
Еще по сто и по домам.»...
В дыму мелькают смутно лица
И хмель у Палыча стучится
В висках, кружится голова,
И рвутся легкие слова
Из уст; а тот все не пьянеет
И только рожа все краснеет,
С прищуром хитрым мутных глаз
Смолит ядреный «Партагас».
«Скажи, Петрович, как выходит,
С тобою пьем мы вровень вроде,
Вот я давно уж закосел,
А ты как будто только сел?»
Тот отвечал, разлив по чарке:
«Международная закалка,
Прием иль раут – наливай!
А хвост трубой и не зевай.»
«Да, повидал ты мир; не скрою,
Тебе завидую порою,
Европа, Африка, Париж!
А тут вот так и просидишь
Всю жизнь в конторе затрапезной,
Упершись в занавес железный.»
В глазах хмельной огонь блеснул,
И он про «пражскую весну»,
И про права, и про свободы,
Про угнетенные народы
И прогрессивных сил протест:
«А Васька слушает да ест.»
Сказал Петрович: «В самом деле,
Как кот, что знал, чье мясо съел он,
Забился в угол и молчит,
И принимает грозный вид.
И не поймешь, то ли стыдятся,
То ли они чего боятся,
А те без умолку жужжат
И за ушатом льют ушат
Дерьма, а наши рот разинут,
Состроят праведную мину
И в оправдание опять
Начнут невнятно лепетать.
Не на закрытых семинарах,
А громко, на телеканалах
До всех подробно б донесли,
Откуда ноги там росли,
И без стеснений, политесов –
Что защищали интересы,
Режим в союзной нам стране
От посягательства извне,
Что смуту сеяли не в Праге,
В Брюсселе, Бонне и Гааге…»
«Ну ты, Петрович, и даешь!
Тебя, пожалуй, не поймешь,
Столь лет в Европе жил, и все же
Так рассуждаешь толстокоже.
Ведь без подспудной воли стран
В них не раздуешь ураган,
Постыл режим тоталитарный.»
«Тут, Паша, все элементарней –
Коль в силах твердости лишен,
Так жди неверности от жен.»
«Ну, как всегда, ты верен теме
И глух к этической проблеме,
Я говорю – жених не мил,
А он про слабь интимных сил.»
«Так, может, в том как раз и дело,
Что к жениху-то охладели?
И о морали, не шутя,
Ты, словно малое дитя
Толкуешь. Чтоб там ни вещали,
Чужда политика морали.»
«Нет, не согласен я с тобой,
Мы ее сделали такой,
Все врем и врем, не зная меры,
Свою навязывая веру,
Людей стремление поправ
Под сенью жить свобод и прав.
А Запад чтит права и личность,
И им совсем небезразлично,
Коль скоро маленький народ
Восстал для права и свобод.»
«Да наплевать им на «свободы»
И «угнетенные народы»,
Они гнут линию свою,
Как подложить бы нам свинью,
А все затем, что нас боятся,
В правозащитников рядятся,
А сами тянут за гужи
Любой ублюдочный режим,
Самоса, Baby Doc с Папашей
Иль Маркос - «Сволочи, да наши!»…
Петрович видит, тот молчит,
Не возражает, не кричит,
И понимает - дело худо,
Пора закончить пересуды,
Уперся Палыч взглядом в пол,
Руками держится за стол,
И галстук лег в тарелку гибко,
И идиотская улыбка
Скривила сладко пухлый рот.
Готов. Петрович просит счет.