мизансцена:
Он: «Я сам по себе, я свободен и никому ничего не должен»
Она: *думает*
Я: *молчу*
I
Мы не сможем из слов своих слепить хлебный мякиш, чтобы пережевать его в революцию
Мы не сделаем шаг назад, чтобы сделать два прыжка вперед
Мы переоцениваем собственную значимость и этот колосс когда-то должен рухнуть ведь основа его глиняные ноги
И глиняные ноги больниц
Глиняные ноги детских садов
Глиняные ноги богоугодных учреждений
Глиняные ноги ментовок
Глиняные ноги семейных завтраков
И глиняные ноги парков аттракционов
Глиняные ноги университетов
Глиняные ноги вонючих казарм
Глиняные ноги медицинских страховок
Глиняные ноги счастливой пенсионности
И глиняные ноги этого проклятого города
Рухнут.
Но мы...
Мы ни слова не молвим на эшафоте, ведь
Мы не сможим слепить из слов хлебный мякиш, чтобы сделать из него бомбы и два десятка острых ножей
И мы будем медленно умирать с гордо сгорбленной головой и неизменной ухмылкой
За экранами мониторов, тускло мерцающих
В наглухо заваренных квартирах:
"Ваши руки всегда чисты
За четырнадцать с половиной рублей".
II
вынимал последние письма из почтового ящика
уезжая
и так и не нашел.
двадцать четыре тысячи триста двенадцать секунд полного одиночества
и молчания.
искал противоядие
но во мне его нет
а внутри
только мякоть,
внутри
полное примирение:
оружие сложено.
щеколды подняты.
мысли оставлены.
глаза
запечатлены.
как снова сделать свои
плечи обнятыми?
пальцы сжатыми?
вечер прожитым?
веревки развязанными?
мы ходим исхоженными маршрутами
голодные призраки, скользящие по глади свинцовых рек
эти дороги из свинца
и они пахнут свинцом
эти дома из свинца
и они пахнут свинцом
эти поезда из свинца
и они пахнут свинцом
эти мысли из свинца
и они пахнут свинцом
эти люди — из утробы
из кондиционированных гробов
из городов,
полных скрежета металла и деревьев в промежностях
и они пахнут пылью
люди пахнут пылью
III
О, Мария, свято имя твое и благословенна буде поступь твоя
Где твоя черно-белая молодость?
Где твои красные маленькие глаза?
Где твой бритый затылок
и розовая кожа головы?
Где это буйство красок, которыми мог я нарисовать пейзаж столь полыхающий и волнующий, что хватило бы его для освещения всех комнатушек нашего маленького мирка и всех самых черных тупичков души моей?
Как Врубель пытаясь отыскать под толщей пана лик любимой женщины
Я всё ещё вижу:
Одна ты знаешь истинный путь наружу сквозь дебри обломков того, что некогда грезили мы своим иллюзорным будущим
мягким как кость истлевшего зверя
Одна ты мановением руки своей раздвигаешь моря как Моисей и я готов пасть оземь пред тобой, целовать ноги твои и принять честь быть раздавленным оными
Одна ты способна заставить меня разомкнуть веки
и только тебе пою я песнь одинокого журавля
Ведь только ты точно цеппелин, столь редкий ныне
порхаешь над хаотично расставленными лапами улиц и грязными переходами метро
Одна ты готова терпеть любые мучения в моменты моей отчаянной ненависти ко всему вокруг и к самому себе
И лишь ты знаешь как прогнать бесов
но никогда не можешь прогнать их сама
Одна ты поешь песню последнего штурма неприступной крепости
и сжимая зубы готов я вести тебя за собой
словно танк
словно ледоход
словно торнадо
куда угодно
и неважно зачем.
И ты одна ведь одна ты.
IV
Он:
"быстрорастворимая гангрена
опутывает проводами
нежно затягивается удавка на шее"
Она:
"шелохнуться уже невозможно
глаза отказались закрыться
веки стёрты до дыр"
*свист*
V
Сгорбленный, изможденный старик
ногами желтыми топчет яблоки
точно воспоминания свои
сгорбленный, отчужденный
напополам разрезанный водоразделом своего безумия
сгорбленный, сгорбленный старик.
позади — бесконечность
впереди
бесконечность ;