Кладбище! Кладбище! Люди согбенны.
Их речи тихи и нескладны.
Чугунное,гулкое, тяжкое небо
сыплет дождем, как окалиной.
Я слушаю кротко печальный рассказ
о том, как корабль не нащупал фарватер:
смерть с недалекого вовсе песка
раскрыла козырные черные карты.
Что делать! Что делать! Пред ней мы равны.
Да вот и сейчас в ожиданьи дележки
дымятся медленные враны,
как безобразные головешки.
Как не гони, как не ненавидь
этих воронов неуклюжих,
они будут ставить все точки над "и"
отполированным клювом.
На белой, на белой, на белой скатерти
водка слезами еще горька;
полуметровым латунным якорем
играют мальчики моряка.
Пусть делит добычу пернатая свора,
усевшись на жуткую грядку;
что эти вороны- черные клоуны!-
на опустевшей ярмарке.
Мы уходим, уходим в дождливое лето
всю жизнь подтверждая собой,
уходим по полю, в поля, где целебно
и тускло цветет зверобой,
уходим туда, где кромсают стрижи
предгрозовое лоно,
где тропка изломанная лежит,
как отсыревшая молния,
где ласкает дорогу бордовая даль,
где тепл предзакатный дерн,
мы трудно идем, хоть не знаем куда,
в точности, но идем...