Поначалу как будто бы
роздымь
сизоватила в тундре снега,
а когда затуманились
звёзды,
оказалось -
проснулась пурга.
О себе заявляя негромко,-
как и было
во все времена
заунывно - тягучей
позёмкой
начиналась в Сургуте она.
Вдоль тайги послонялась
утайкой,
а потом вдруг с неё
впопыхах
на правах
безрассудной хозяйки
сорвала все лебяжьи меха.
И, гарцуя походкой глыбастой,
обретя безраздельную
власть,
по давно затвердевшему
насту
к Самотлору она подалась...
Улюлюкает,
воет и свищет,
и, себя на простор вынося,
закатила такое
гульбище,
что его
и осилить нельзя!
Всё смешала -
и тундру и небо...
От неё отбиваясь,
тайга,
задыхаясь накатистым снегом, как в ягу,
обряжалась в снега.
Из темна,
из рождественской ночи
ворвалась она
в пропасть ночей...
То её несговорчивый
почерк
и штрихом
не похож
ни на чей...
И тогда-то,
крещённый пургою,
как седое преданье,
возник
с белопенной густой
бородою
знаменитой земли
буровик...
- Может, я, говорит, - ошибаюсь,
только каждый из нас,
как и я,
на земле нефтеносного края
ощущает солдатом себя.
Зачисляйте же ,
добрые люди, в молодую бригаду меня,
где всегда напряжение
буден
означает
бессмертие дня...
И пурга, оседая,
всё тише
голосит,
а дойдя до огней,
к нам крадётся,
пытаясь услышать -
что нефтяники судят о ней?!
Пусть не разом она
изнеможет,
но уже, с перебоем дыша,
пробирается, словно бы
лёжа,
по-пластунски ползёт
не спеша.
Поубавилось силы в бореньях,
и у Карского моря
в ногах
оседает её
оперенье
у ветров
на обмякших крылах.
И , собравшись на временный
отдых,
вперевалку бредут облака...
Но когда растуманятся
звёзды?!
Неизвестно в Сургуте
пока.