Название книги:"ЛЯЛЯ:Почём стоит щастье?"
Хотелось чувств. Их хотелось всегда. И в юности, и в зрелости, и в перезрелости. И любилось… И казалось... И воспринималось, как хотелось. Долго. Очень долго. До самого «ягодичного» периода, когда сорок пять – «баба ягодка опять», и все происходящее до ягодицы. Мне пришлось продлевать наступление периода еще на пять лет, потому что дети. Дети растут долго, иногда всю жизнь, если вообще когда-нибудь вырастают. Как любила говорить моя старинная приятельница Ляля: «Дети – это, в лучшем случае, цветы на наших могилах». И то, если повезет. Мне повезло. Я еще живая. Я выжила, преданная придуманной любовью и ягодичным периодом одновременно. Все рухнуло в одночасье. Кроме умных, печальных собачьих глаз, и все менее сопротивляющегося старению тела, не осталось ничего. Я смотрела в зеркальное отражение этих глаз и пыталась изменить их выражение. Получалось слабо. Вернее совсем не получалось. Неожиданный звонок вывел меня из прострации. Звонила Ляля и, совершенно таинственным голосом спрашивала:
- Созерца-аем собственное выражение лица? Все гадаешь, когда оно изменится? Так не Ра-аждество ведь! Быстро держи па-аходку на дверь, буду лечить от душевного уродства.
Как настоящая одесситка, Ляля никогда не унывала. Она обладала большим умом, большим телом, и напевной одесской речью, которую тщательно пыталась скрывать растягивая слова на певучий московский лад.
-Шо-об я так жила-а, если мы аккурат за два дня-я не приблизим тебя к обра-азу, достойному покл-а-анения!
Внезапно Ляля изменила интонацию и грозно прошипела в трубку:
-Есть жертва-а! Па-атрясающе приличная!
Я попыталась вяло сопротивляться, хотя понимала, что это проходит со всеми, только не с Лялей. Ее темперамент, может сравниться разве что с ее собственной грудью, на которой часто и с удовольствием усыпали молодые любовники. Гонимая материнским инстинктом, она любила всех искренне и, так же искренне, выпроваживала их, накормив умопомрачительным завтраком.
-Боже мой – почти стонала Ляля, обращаясь ко мне.- Как ты можешь разва-аливать та-акое тело простоем!
С телом у Ляли всегда были проблемы. Тела было много и оно напоминало о себе многочисленными натираниями во всех доступных и недоступных местах. Когда вечером я пыталась съесть свой забытый в сумочке завтрак, ее глаза приобретали очень печальное выражение и, минут десять, она сокрушалась о своем неуемном аппетите. После этого, с чистой совестью, она быстро садилась со мной и честно съедала половину моего завтрака.
-Ка-ак вкусна-а!- блаженно закатывала глаза Ляля. - И как ты можешь на-асить такое целый день и не помнить, что а-ано там лежит? Дай рецептик да-арагая, - просила она спешно поедая последний кусок.
Я уступала и, уже через три минуты, на моей кухне все булькало и шипело. Это Ляля воплощала в жизнь мой рецепт на завтра. Завтраков Ляля не пропускала. Она вообще никогда ничего не пропускала ни в своей, ни в чужой жизни. Ее присутствие было неизменным атрибутом моей жизни. Противостоять Ляле было все равно, что сопротивляться цунами.
- Ты что не слышишь? - мощный голос подруги вытащил меня из раздумий. Больше всего я опасалась ее взрывного характера, который при любом моем сопротивлении, неожиданно разражался грозой с, самыми что ни на есть, настоящими слезами и громоподобными причитаниями.
« Как будет, так и будет» - подумала я, и уже совершенно спокойно спросила:
- Когда надо быть?
- Ах, ты моя курочка! – радостно запричитала Ляля.- Сегодня! Неприменно сегодня!
- Но, сегодня…- вяло попыталась сопротивляться я.
-Никаких но! Ты что, не па-анимаешь? Приличная жертва сейчас такая же редка-асть, как ха-арошая кефаль на а-адесском «Привозе»!
И совсем тихо добавила.
- От него ушла жена...
« Лучше бы она умерла» - неожиданно подумала я, и эта крамольная мысль развеселила меня. Впервые за все годы я так неожиданно среагировала на Лялино сватовство.
«Ну, ну! – подумала я. Надо что–то с собой делать». Уверенная в своей внутренней красоте, я обворожительно улыбнулась своему жалкому, непричесанному отражению и стала раздеваться. Раздевшись до половины, я неожиданно поняла, что если я разденусь совсем, то все задуманное мероприятие рухнет. Романтичность настроения исчезла. Уже под душем, натирая докрасна свой безудержно размножающийся целлюлит, я напряженно представляла, как с каждым движением полотенца он исчезает. Так, во всяком случае, советовала мне Ляля, которая была собирательницей советов всякого рода. Я даже могу сказать, что многие советы, приживались на мне как незыблемые традиции моего жизненного уклада. Это случалось не потому, что я была ленива по натуре, а потому, что Ляле было присуще врожденное чутье, которое помогало всем, кроме нее самой. Я любила эту большую взбалмошную женщину с ее суматошным характером и постоянным желанием, чтобы у всех все было хорошо. Мне казалось, что наше суррогатное время, напрочь избавило нас от людей, которым не присуща зависть и корысть. Ляля была именно такой. Она искренне отдавала все свое и, так же искренне, не спрашивая, забирала все чужое.
Этажом ниже что-то гремело, скрипело и перемежалось крепкими словами великого русского языка.
-О, привет, соседка !-на тусклом лице радостно блеснули глаза.
-Привет! Опять ключи потерял?- спросила я.
-Опять - как то обреченно выдохнул воздух из тощей груди сосед. Когда то образованный, талантливый человек ,с размноженной в наше время специальностью- стоматолог, он обладал совершенно нелепым эпохальным именем Авангард. Пережив большую личную трагедию и потеряв всех близких, он пристрастился к спиртному. После перенесенных стрессов у него открылся дар предвидения, за что окружающие называли его сокращенно Ванга.
-Что, уговорила тебя таки Лялька? - неожиданно для меня сказал он. - Не твоё это. И хитро улыбнувшись, прошептал:
-Твоё оно ещё только зарождается. А можно я через твой балкон по трубе, а?
Я никогда не разрешала ему попадать в свою квартиру таким образом и зная это, он намерено тянул время и просящее заглядывал в глаза.
-А хочешь, скажу, когда твоё будет?
Я вытащила полтинник и на ходу всунула ему в руку:
-Не хочу. Ты бы поесть купил…
Звук визжащей пружины защемил его притихшую фразу:
-Жди Рождества… Рождества-а...
-Вот еще,- подумала я и шагнула на раскалённый асфальт.
Фраза скорректировала моё настроение и я с удовольствием вылавливала своё улыбающееся отражение в плывущих мимо витринах. Показалось, что знакомый манекен, понимающе подмигнул мне.
Ляля жила в большом старинном доме с выходящими окнами на Патриарший пруд.
-Сподобил же Господь жить в таком святом месте, всё грехов меньше- часто повторяла она. -Вот выпровожу кавалера, выложу грудь на подоконник и мысленно -бултых все грехи в пруд. Вода, она ведь все грехи на себя берёт.
А потом виновато добавляла:
-Может поэтому лебеди здесь такие печальные…Грешница я великая.
Ляля была верующим человеком, но грешила и каялась одинаково неистово. Из церкви она выходила счастливой и умиротворённой. Это состояние длилось до момента, когда в оконном проёме своей квартиры, она снова могла видеть вечно влюбленных лебедей. Опечаленная Ляля, к одному из ее зеркал, в котором ее отражение заканчивалось уютной ложбинкой на груди, максимально вытягивала укороченную годами шею, и застыв на несколько секунд, игриво водила глазами вправо-влево. Затем с несвойственной ей грацией, к следующему ,в котором отражалась только её грудь…В этом зеркале её не могла затмить даже сама Памелла Андерсон. Здесь Ляля задерживалась подольше, вздыхала, после чего начинала на чём свет стоит чернить мужской род, неспособный ценить женскую красоту. Как то я спросила ,зачем ей эти странные четыре зеркала ,на что очень серьезно Ляля ответила:
-Милочка, поживёшь с моё -поймешь, что части тела конкурируют друг с другом и искажают действительность. Мужчина он ведь тоже не всем телом сразу владеет, а частями…
Дальше наступала многозначительная пауза, против которой аргументов не могло быть.
Не знаю почему, но всякий раз минуя пруд, я тоже поддаюсь таинственной грусти лебединой любви. Я не люблю гулять там, узнавая себя в многочисленных скульптурных персонажах И.Крылова, которые так не вяжутся с этими птицами и их незыблемым укладом. Дверь открыла Ляля и я сразу упала на её необъятную грудь, на которой висело невообразимое количество бусин.
-Шикарно выглядишь, даже жалко отдавать- сказала она со вздохом. Затем свела в пучок нарисованные бровки и выдохнула:
-Он здесь. Быстренько наполни глаза призывом- едва прошептала она.
-Вениамин Петрович,- встрепенувшись защебетала Ляля голосом, явно противоречащим её массе,- встречайте!
Меня всегда безумно развлекало умение Ляли наполнять глаза призывом. Она внимательно вглядывалась в своё отражение, затем делала глубокий вдох, выпучивала глаза до схожести с лягушкой, на которую наехала телега, и шумно выдыхая воздух увлажняла их слезой собственного умиления.
Пока Ляля спасала фирменный пирог, из комнаты выплыл маленький человечек. Короткие ручки и ножки никак не совмещались с размерами его головы. Большая ,сидящая на крепкой шее и лишенная всякой растительности голова, занимала всё коридорное пространство. Но глаза: большие, обрамленные длинными ресницами…Они нежили, ласкали и обволакивали гипнотической дымкой. Вениамин Петрович внимательно посмотрел на меня, помог снять пальто и опустившись на колено, помог снять туфли.. От этого жеста стало как то тепло и доверительно.
-Аврора, -почему-то сказала я и протянула руку.
Вениамин Петрович галантно приподнял плечо, давая мне возможность взять его под руку. Сватовство началось.
Лялин рай был заполнен диванчиками, тахтушечками, подушечками, рюшечками и многочисленными безделушками, по которым можно было проследить всю развивающуюся промышленность бывшего Советского Союза. НА центральной стене висела старинная, инкрустированная перламутром гитара, которую Ляля купила на «блошином рынке»и на которой никто не играл со времени покупки.
-Продай. Зачем она тебе? -как то неосторожно сказала я Ляле, лицо которой внезапно обрело решительное упорство. Это случалась тогда, когда она вспоминала о своём благородном происхождении, мгновенно менявшем весь её облик.
-Ни за что!- чётко разделяя слоги, произнесла она. В каждом приличном доме должен быть музыкальный инструмент. Эта гитара - молчащие струны моей души…
Единственной фундаментальной мебелью был стол, доставшийся ей в наследство от соседей уехавших в Израиль. Резные ножки мягко переходили в изящные торсики ангелочков, которые играючи держали на себе большую малахитовую плиту столешницы. Ляля безмерно гордилась этим столом и всегда умиляла меня рассказом о своём дворянском происхождении. Искренне роняя слёзы, она повествовала всем трогательную историю о своей родовитой бабушке, после чего нежно поглаживая малахит, изрекала:
-Вот всё, что осталось от былого величия. В этот момент она свято верила в придуманный ею миф, и мне всегда было жаль её, маленькую девочку, найденную в блокадном Ленинграде и выросшую в детском доме Одессы.
Вениамин Петрович галантно отодвинул стул, подождал, пока я привстану поправить платье, и очень аккуратно подвинул его вместе со мной. Меня это развеселило -тонкостей такого рода, я не встречала уже много лет. Всё упростилось и в сервировке, и в отношениях, и в правилах хорошего тона.
-Ах, мне кажется, что я сейчас захлебнусь собственной слюной -заворковала в двери Ляля. На большом блюде лежала большая фаршированная щука. Она глядела на меня тусклыми глазами, густо убелёнными майонезом и веточка петрушки кокетливо свисала из ее зубастого рта.
-Господи, - подумала я, -на какие жертвы надо было пойти ради меня, чтобы убить сутки на это творенье…Ляля словно прочла мою мысль, победоносно-величественно подняла подбородок и произнесла:
-Да, дорогая! Подруги не собачки, в нашем возрасте они уже по желанию не заводятся…А ты у меня единственная -уже вдохновенно добавила она и смахнув щедрую слезу, водрузила блюдо на стол.
Обилие еды неожиданно улучшило настроение Вениамина Петровича. Он то и дело сыпал анекдотами и поговорками, успевая сьедать всё, что заботливо подкладывала ему Ляля. После второй рюмки, Ляля охнула и неожиданно умчалась в спальню. Вениамин Петрович притих, а я, зная Лялю, замерла в ожидании. Через 15 минут она выплыла втиснутая в блестящий люрексовый корсет, на который небрежно возлегала прозрачная кроваво-красная туника. Зная свои «сильные места»,Ляля обнажила грудь, набросав на неё уральские самоцветы в тон столешнице.
-Простите, но моё происхождение не допускает небрежности, когда в доме такие дорогие гости -изменив голос на полтона и придав ему очаровательную хрипотцу, произнесла Ляля.
-Ну, что ? За хозяйку дома?!
Вениамин Петрович поперхнулся, после чего вся оставшаяся часть вечера всецело принадлежала Ляле.
Наступление сумерек смягчило напряженность и с последними бликами уходящего солнца, Вениамин Петрович уже смотрел на Лялю с обожанием. Обычно пунцовая Ляля была торжественно бледна от обрушившегося на нее внимания.., и только блеск маслиновых глаз выдавал то удовольствие, которое впервые было ей доступно. Вениамин Петрович вопросительно взглянул на Лялю и бережно снял со стены гитару. И в этот момент на её лице отразились: боль, недоумение, восторг, ликование и ещё что-то неуловимое, что заставило Лялю плотно запахнуть тунику и сообразить -что же произошло на самом деле.
-«В час роковой, когда встретил тебя» -неожиданно приятным баритоном запел Вениамин Петрович, очень внимательно глядя Ляле в глаза. Последующая метаморфоза озарила эту уставшую от жизни женщин, и она стала неузнаваемо хороша. Её манеры приобрели совершенно не свойственную мягкость и стыдливость. Она больше не вытягивала шею и не кривлялась, выставляя напоказ свой одесский жаргонный темперамент. Ляля сделала глубокий вдох и вдруг в наэлектризованной эмоциями комнате, выкраивая спасительную нишу, зазвучал её голос:
-«Сколько счастья, сколько муки!
Ты любовь несешь с собой….»
Но, в тот же миг баритон заполнил и эту нишу: соединяясь, растворяясь, он дополнял и рождал необыкновенную гармонию созвучия. Я была лишней. Эти двое пребывали в своём новом обретенном мире: мире Любви и Гармонии, принадлежащей только им…
Словно извиняясь, подо мной грустно скрипнул старинный паркет, но эти двое уже ни на что не реагировали.
Столичное августовское небо было необычно ясным и звёздным. Сонно покачиваясь на пруду и, прижавшись друг к другу, скульптурно застыли лебеди. Глядя на них, память споткнулась о произнесенную Вангой утром фразу: «Жди Рождества! Рождества!». И захотелось верить! Верить и ждать прихода этого восхитительного праздника жизни с веками неизмененным именем - Любовь!
«Воистину: везет тем, кто сам себя везёт»-вспомнилась Лялина фраза. И ,в то же мгновение на небе вспыхнул росчерк падающей звезды.
-Будь счастлива, подружка ! Будь счастлива…-выдохнула я загаданное счастье Ляли и почему-то заплакала. До Рождества оставалось четыре месяца надежды…