Триптих
Ю. В. Сафрошкину
1.
Позавчера,
в картинной галерее,
куда забрёл не знаю почему,
подумалось с уныньем:
здесь, как всюду,
сограждане мои разобщены,
увы, разобщены и чужды
друг другу…
Да притом ещё они –
в боязни ошибиться огляделся –
взаимно… да, враждебны.
И ещё
мне показалось, что они скрывали,
скрывали друг от друга интерес
к одной картине.
Так, чиновник с папкой
/сам, словно папка, однотонно строг/
поглядывал на ту картину мельком,
вполоборота, будто просто так.
А дама,
недовольно /оттого ль
что на часок осталась без эскорта?/,
очки надела, модные весьма –
зелено-золотистые, стрекозьи –
и, бестия, глядела, будто в щель,
туда ж, куда косился – мимоходом –
косматый тип –
на ту – чтоб мне пропасть! –
ту самую картину!
Лишь один,
всего один из доброго десятка
забредших в галерею земляков,
чистюля в аккуратненькой бородке,
нисколько интереса не скрывал:
так,
постояв недолго пред картиной,
он отходил – ну, будто бы гоним…
И что ж?
Спустя минуты возвращался.
И я, нежданно вдруг повеселев,
с чистюли взял пример,
пред той картиной
стоял и отходил, и возвращался.
Да, возвращался /с вызовом!/ я к той
Ничуть не эпатажной,
даже рамы
резной не удостоенной,
в углу
висящей /даже наискось!/ картине.
Название «Дорога» разглядел
не сразу.
Как не сразу я расслышал
и музыку, зовущую тихонько…
Куда?
Бог весть…
Почудилось в смятенье,
что необычный тихий тот мотив
исходит от самой картины.
Бредишь! –
я осадил себя. –
Проста, скромна
и не эзотерична та картина.
Судите сами –
От разноцветных, низеньких домишек
дорога,
обогнув лесистый холм,
по плоскогорью,
меж камней,
в бурьяне,
всё дальше забирается и выше…
И вот уж – дымчата,
в краю глухом…
И вот уже – на синей грани
земли,
уже – бескрайня…
2.
Вчера меня нежданно потянуло
в ту галерею вновь,
меня-то,
кто
бывает в культпросветоучрежденьях
по случаю,
не чаще раза в год.
Пришёл.
В тот самый зал и тот же угол,
Где явно многолюдней…
Чёрт возьми!
Знакомые – весьма приятно! – лица.
Чин чопорный без папки,
но с сынком
/такого б приняли в кавалергарды/,
он на отца похож и… не похож –
казалось, покажи ему два пальца
и тотчас засмеётся…
Удивил
и некто –
накануне так богемно
да и бобыльно пылен и космат –
явился с причесавшей и умывшей…
А с дамою,
тогда недокомплектной,
пришел лощёный смуглый бонвиван.
И тот, с бородкой чеховской, чистюля,
единственный, кто не скрывал тогда,
свой интерес к некрасочной картине,
пришёл с приятелем себе под стать
и девушкой из ряда вон /вдруг всплыло
с заилившегося давно уж дна,
дна памяти моей словцо «курсистка»/.
Неужто же – я ахнул про себя –
такие сохранились экземпляры
до наших, до попсово-пошлых дней!
И всё же, всё же осознал я вскоре,
что и обрадован, и удивлен
я глубже тем,
что наше отчужденье
истаяло весенним снегом…
Да!
Что ж до враждебности – о той и речи
быть не могло!
Ещё заметил я,
что не скрывал уже никто –
никто! –
к картине пресловутой интереса…
Напротив – сгрудились пред нею все.
И тут в мозгах моих циничных, каюсь,
возникло подозрение: а вдруг
какой-нибудь охальник исхитрился
в картину врисовать –
ну, в те ж кусты
обочь дороги –
фавна и пастушку
в объятьях упоительных,
а то
и современную порнуху?
Боком
придвинулся поближе…
Нет как нет
врисовок пошлых!
Есть зато – расслышал! –
та ж музыка, зовущая тихонько…
Так что ж, она исходит от холста?!
Конкретней же…
Мембрана где? Должна же
вмонтирована где-то быть она!
Но как ни вглядывался я, прищурясь,
не разглядел вкраплений никаких
технических…
Всё то же –
От разноцветных, низеньких домишек
дорога,
обогнув лесистый холм,
по плоскогорью,
меж камней,
в бурьяне,
всё дальше забирается и выше…
И вот уж – дымчата,
в краю глухом…
И вот уже – на синей грани
земли,
уже – бескрайня…
3.
Сегодня же с утра,
как говорится –
я деятельность бурную развил,
чтоб устраниться –
ну, хотя б на время –
от всяких вроде неотложных дел,
которые, как оказалось, вовсе
никчёмны.
Устранился.
Кой от каких.
На остальные плюнул.
И, конечно,
подался в галерею.
Подходя,
услышал ту же музыку…
Откуда?!
Да изнутри…
Выходит, что ж? –
Во мне
та музыка, зовущая тихонько.
Прибавил шагу…
Подхожу.
В углу
ещё, пожалуй, многолюдней.
Наши
/да как же их назвать иначе, а?/
все тут.
Здороваюсь.
В ответ – улыбки.
Ей-ей, я даже не предполагал,
Что может быть улыбка –
Да мужская! –
столь солнечной и это несмотря
на строго-аккуратную бородку.
И прежде чопорный отец с такой
улыбкой говорит: «День добрый!»,
что в этот миг совсем-совсем похож
на сына…
А красавец южно-смуглый,
кого я бонвиваном окрестил,
мне улыбается чуть грустновато,
приобнимая спутницу свою.
Неряха ж бывший и его подружка,
что, будто дети, за руки взялись,
и улыбаются мне, будто дети.
А та, кого курсисткой я нарёк,
с рукой своею под надёжным локтем
того, кто с нею приходил вчера
и кто мне улыбается так славно,
так вот – «А мы вас заждались!» -
мне говорит она и, чуть подавшись
ко мне,
под локоть мой –
свою другую руку…
Так стоим мы.
Стоим? Да разве мы стоим?!
Стоим.
Пока. Ведь –
От разноцветных, низеньких домишек
дорога,
обогнув лесистый холм,
по плоскогорью,
меж камней,
в бурьяне,
всё дальше забирается и выше…
И вот уж – дымчата,
в краю глухом…
И вот уже – на синей грани
земли,
уже – бескрайня…