.
ОДНО БЕЗДЫХАННОЕ ЛЕТО. ПОЭМА ПАМЯТИ
Когда исконному повесе
наскучит долгий разговор,
острот оскомина и прессинг,
вокабул выстрелы в упор,
цитат скучнейших синекура
и цитадели эпиграмм,
и клавишных фиоритуры,
и мандолины филигрань,
когда стрельба по манекенам
и вскачь на розовом коне
не прибавляет вам презренных
на депозит и в портмоне,
когда дантист, как пьяный кучер –
клиент by Hilton и Lido –
как альпинист штурмует кручу
и мерседеса передок,
когда банкир с фальшивой почкой
потягивает Эннеси
(а был когда-то между прочим
незаурядный теннисист),
когда умолкли менестрели,
а терпсихоры в neglige
(они немного надоели
к седьмому месяцу уже),
и разворачивает свиток
сиречь указ очередной –
каков наряд – таков пресвитер –
вчера пиджак сегодня свитер,
а послезавтра – кимоно,
когда курзал в изнеможенье
и гардероб загоревал
мы остановим предложенье
на тридцать третьей, arial…
1.
гром литавр и звоны струн еще далече,
детвора покуда прячется в квартирных,
лягушата в коробках, а мы – беспечны
невзирая на призыв и отзвук лирный...
и раскачивало боны невской зыбью
те, что плесенью по кромки зарастали –
зелена была и бархатна, и визгом
только доски под ногами, только тали…
только ванты пели ветрено и нежно –
струн стальных не перечесть – не хватит пальцев
поселились наши души где-то между –
серым небом и вигвамами скитальцев...
наши девушки курили папиросы,
пили спирт из фляги если холодало –
настоящие соленые матросы –
молодые – рулевых недоставало,
наших девушек узнаешь по повадке
оступился – засмеют, не перестанут…
фиолетовым корабликом в тетрадке
наша юность рисовала капитанов –
торопились моряки ловили ветер,
это лето им отмеривало сроки –
научились разворачивать на шверте
неуклюжие тяжелые «сороки»!
не робей на фордевинде! ветер в спину
белый «стриж» стрижет волну, срезая пену –
это молодость – почти, наполовину –
и глиссируют стрижи попеременно,
это юность – оглянуться не успели –
улетела словно стриж расправив крылья
это счастье на одно прикосновенье,
это сказочное лето стало былью…
2.
когда-то и мы на исходе под занавес
подтянем гитар костяные колки,
натянем штормовки чтоб сдохли от зависти
шансоны шиньоны духи парики…
мы вспомним гитары тревожные звоны
в ночи под медведицы малым ковшом,
свистки паровоза и крыши вагонные,
ремни, сапоги и заплечный мешок,
мы вспомним холодную сталь аквалангов –
привычную тяжесть и жизни глоток,
и танцы наяд, и подводное танго,
скорлупки палаток и тот локоток
настырный…
и клеть обгоревшей ковбойки –
решетка и сеть – паутина из снов
озерной воды и росы алкоголиков –
шатры и костры, и брезент парусов…
палатки ладонями хлопали ветрам,
срывались как аисты с утлых колес,
как тот адресат на истлевшем конверте…
– безумное лето и речка, и плёс,
перрон, суета, толкотня электричек,
щемящий дорожный вокзальный слегка
дымок тепловоза, и поручней вычурность
у узкоколейного паровика,
и панцири крыш жестяных и коричневых
как рой принимали назойливых пчел…
столбов хоровод и построек кирпичных,
свисток паровоза и поручней шелк –
вы нас принимали с оглядкой на всхожесть,
на прочность, как шкот поверяет волна,
на шелест кулис – и как сырник творожный
над задником звездным висела луна, –
на строк и аккорда последнюю ноту,
на срок до рассвета, на почерк творца
до станции высадки, до поворота
до дна, возвращения до… до конца
3.
поэма ждет как дирижера
и как по вызову такси
дождей и грез, и платьев шорох,
и партитуры Дебюсси,
поэма замерла как мима
пассаж, как старые часы
молчат, переживая климат
прохладной средней полосы,
поэма теплится как память
и кот на страже золотой
цепи отсчитывает дань ей
мотивом песенки простой
. . . . . . .
не полно ли? ведь мне так сладко,
так хочется воспоминать
сырой рюкзак и борт палатки,
и удивительную гладь
воды... как сон, как звон гитары
и ночи синие, и дни
я вспоминаю... нет, недаром
со мной товарищи мои –
нас жизнь учила не по книгам
и кажется дала ответ –
здесь начинается интрига
нам было по семнадцать лет…
. . . . . . .
поэма начиналась лесом,
завалом, просекой, травой –
сияла россыпями Креза
и земляники полевой,
поэма полнилась дождями,
грибными тропами вела,
звала сердца на покаянье
дождю и тяжести весла –
сердцам взыскующим о небе,
порой на ты переходя,
поэма даровала небыль
ненастья, паводка, дождя!
. . . . . .
…отвековал отпел откапал
достойнейший из горемык:
мы стали осторожней в лапах
колючей пригородной тьмы,
мы стали пристальнее, строже
и осмотрительнее, и –
мы мудрецы, нас думы гложут
и уважают муравьи
за все, за пригорошни крошек
за поклонение огню,
который в ночь как в воду брошен,
где даже дна не достают,
где борт о борт не стукнет глухо
и не ударится в причал –
там проходили мы без звука,
чтобы никто не замечал…
…дни начинали не с газеты,
а ночи не с календаря –
мы, разбазарившие лето,
и получается – не зря!
нас только ели укрывали,
на нас наталкивались пни,
мы никогда не забывали
родной нехоженой земли.
. . . . . . .
...когда пропахшие кондером,
отвыкшие от городской
еды и шума полотеров
мы доберемся до Ланской,
когда отвыкшие от шума,
переступив через порог
мирка грамзаписей и шубок,
и репродукции Коро
(еще на Съезженской не спали,
а на Введенской бенефис
и шведский стол, и танец бальный
так называемый «каприз»),
но мы, порог переступая
меж днесь и морем травяным,
и вымпелы не опускаем,
и таймеры заведены –
звенят хрустальные, а где-то
полощет парусом фольксбот –
мечта пропащая как лето
не пешеходный переход –
мечта распахнута как ворот,
как перевал переходя,
как патронташ и черный порох,
и шорох серого дождя,
она – зовущая как эхо
и уходящий мателот –
ее рецепт веселый лекарь
в латиницу переведет,
когда наскучат теоремы
и луж презренная слюда
в песок впечатает трирема
печатью жесткого следа
тарана след и профиль ростра,
и трепет чистого листа,
и звон щита – не окна РОСТА,
а грохот звонкого щита –
и плеск волны как блеск булата –
идем на Запад и на «вы»,
как безымянные солдаты
рыдающих сороковых,
когда поземка по брусчатке
и холодеют небеса…
и память жжет как отпечаток –
подвал… вторая полоса...
4.
а локоток… нахальным был он,
настырным, что ни говори –
его еще не позабыли
и капитаны субмарин,
и покорители атлантик –
(не каждый – через одного) –
один чудак, другой – романтик…
и как о самом дорогом
мы вспоминали плёс и чёлны
как псалмопевец тропари,
как пели, но не про девчонок
шутили, но не о любви…
тот локоток впивался в бок и
серчал, проказничал, играл,
не признавал идеи Бокля
и Монтескье не признавал,
ни младший Вельд, ни старший Плиний
не беспокоили пока
не спорят прибалтийский климат
и Гердер Готфрид Иоганн…
тогда и ты, дитя природы,
последняя из героинь
феерии тяжелых лодок
и легкой поступи богинь,
пока весь свет не опостылел
и сроки не подведены
тебя любили постовые
и представители шпаны,
пока во сне шестидесятых
пятиэтажек па-де-де –
мы оставляем отпечаток
и след, и росчерк на воде,
пока дворовых интермедий
не угасает мишура –
ты – коломбина всех комедий
и сказок нашего двора…
. . . . . . .
наш дом! и ты менял названья,
ты был двором и чердаком,
подъездом, стареньким трамваем
и первоклассным ветерком,
ты изменял походку, почерк,
повадки детства моего –
я вспоминаю даже точки,
не только черточки его…
ты нас прости голубоглазых
смешных, нечесаных, живых
и вспомни повзрослевших разом,
и величаемых на вы…
. . . . . . .
мы расставались не надолго –
мы расставались навсегда,
забудет платьице из шелка
шальная невская вода,
и ни рождественские блестки,
ни дед Мазай своих зайчат
не сберегут, когда колеса
по перегонам застучат
назло мостам, вокзалам, речкам,
всех голосов наперебой
проложен профиль поперечный
судьбы и карты полевой...
5.
пока не сломаны подковы
в намет, и иноходь легка,
пока не в кровь истерт суровым
и острым краем тебенька,
пока упрямые подошвы
не прикипели к стременам
назло принцессам всех горошин
и автопарков племенам –
здесь начинается граница
меж «был» и «сбудется», пока
судьба как колея кружится
колхозного грузовика,
пока российская деревня
не приказала долго жить
ты не настолько привередлив,
чтоб дружбою не дорожить
коней, что вскормлены под небом –
под псковским небом, не шути –
ты подари конягу хлебом
и он за все тебя простит,
за надоевшую подпругу
и за железную узду,
за эту иноходь по кругу
уже которую версту…
ты подари себе надежду,
поверь журчанию ручья –
делить на после и на прежде
нам эту Родину нельзя –
она как рана ножевая,
как строгий окрик и приказ –
увидишь, наскоро сшивая
Урал, Прибалтику, Кавказ…
увидишь степь как продразверстку,
церквей напевы, чад кадил
и сотен верст сухую простынь,
и столько сотен позади...
. . . . . . .
.