С абсурдом я столкнулась классе так в восьмом, ближе к лету, когда между контрольными и ответами у доски мы жили только мыслью о каникулах, скрупулезно подсчитывая остающиеся до них дни и часы, и на переменах упивались бесконечными планами вылазок на речку, экспедиций в дельту Дуная, поездок к бабушкам, походов в горы. Сейчас мне надо сделать над собой усилие, чтобы воскресить ту предельную напряженность ожидания, доводящую чуть ли не до галлюцинаций, на какую способно только детство: тебя отпустят, ни узды, ни вожжей, иди куда хочешь; нужно сделать усилие, чтобы мне, сегодняшней, привычной к постам, понять то, что я почувствовала, когда нам объявили, что после окончания учебного года нас не распускают, а что в школе, на все время каникул. будет устроен дворовый лагерь, каждый день с восьми до тринадцати.
Нет, ощущение абсурда появилось не сразу. Сразу была только оторопь, изумление, нежелание верить и подозрение, что все это только шутка, которая к тому же совсем не нравится учителям — судя по выражению их посуровевших лиц; потом наступил ужас от крушения надежд, то ощущение краха, которое в малых, постепенно добавляемых, гомеопатических дозах можно выносить всю жизнь, но которое тогда, в детстве, было невыносимо и могло убить, если бы не вылилось в бунт; и только потом, в ходе долгих, пропавших зря дней пришло понимание и обозначился абсурд.
Мы по-прежнему, как будто занятия не прекратились, рано вставали, брали сверток с завтраком, бежали, точно так же боясь опоздать, в школу и в последнюю минуту, запыхавшись, влетали на школьный двор. Двор был большой, квадратный, разделенный на две неравные части асфальтовой дорожкой, соединяющей проходную будку ворот с входом в здание. В левой, меньшей, части был разбит прилизанный садик: на тропинках торчали таблички «Проход воспрещен», на траве — «По газону не ходить», а цветы едва виднелись из-под художественных плакатов с надписью «Цветы не рвать». Правая часть, плотно убитая, приютила волейбольную сетку, рваную, в узелках, и яму для прыжков. Таков был двор, который вместе с двусмысленным словом лагерь образовывал таинственное сочетание дворовый лагерь. Чем дальше, тем яснее я понимала, что никто, даже учителя, еще более недовольные, чем мы, не в состоянии определить это понятие. Указание было одно, но категоричное: с утра до обеда не выходить со двора и играть. В первые часы нам еще удавалось, разбившись на команды, играть в классики и в прятки, но постепенно обязанность развлекаться и быть веселыми вытравляла из нас веселье, игры замирали, распадались сами собой. Раздраженные понукания дежурного учителя, который уныло присматривал за нами, не помогали, и полдень заставал нас сидящими в пыли, на узкой полоске тени у стены, в летаргии, прекращающейся только освободительным звонком колокольчика в час дня. Легче было бы высидеть пять уроков, но школа не работала; легче было бы читать книжки, но библиотека на лето закрывалась; мы имели только одно право — быть счастливыми.
Перевод с румынского Анастасии Старостиной