Мы тут лежали на песочке, в тени подвыпивших берез,
Чехонь зубами рвали в клочья, Толян арбуз с собой принес.
Культурно, значит, отдыхали: девчонки, карты, все дела…
Я задремал, когда очнулся – Айгюль, в чем мама родила.
Никто особо не напрягся, – не парил Гулин целлюлит,
Она, как выпьет, – всех пугает, чего-то у нее болит.
Плюс тридцать семь! Я, карамелька. Плевком отмечен мой полет.
На озере тела всплывают. Мозгам и пяткам нужен лед.
Мы вяло резались в картишки, под крики чаек и шансон.
Вдруг бабий визг. Я сразу в штопор. Визг переходит плавно в ор.
Чего-то про детей и нравы… Я, право, сразу не просек,
Кому пацанские забавы, души и тела, поперек:
Наш перетер, арбуза хлюпы, разбитый Борей бутылек,
Оргазменные вскрики Гули, ее кудрявый мотылек.
Не люб Андрейкин торс в наколках, его прикольный красный чуб,
Дуб исполин, что поджигали, и я, в панамочке, не люб.
Подумаешь, пивные банки, пустых бутылок бастион,
– Валяется здесь чей-то ужин, в песок зарытый миллион!
Мы заработать помогаем! Ты, мать и бабушка давно!
Включила мудрость – и заглохла! Бухло ей наше – не бухло!
Ползи в окоп свой, тетка злая, и паранджу вяжи крючком,
Зимою вспомнишь, замерзая, изгибы Гули, и толчком
Тот свет тебя срыгнет обратно, и ты поймешь, как не права,
Топор возьмешь, и дуб наш вечный презренно пустишь на дрова.
Забудь Тургенева, деревня! Сменил одежки новый век!
Давным-давно шагает гордо - не существо, а человек!
Мне лирика твоя – изжогой, хотя я классику люблю:
За «балтику» – порву любого, за «три медведя» утоплю.
Вот мой кинжал. – Он открывалка, мужского племени тотем,
С ним не знакомы наши предки – ни Кий, ни Щек, ни грозный Рэм.
И, корками пометив место, арбузными,– здесь Петр лежал! –
Приду сюда я завтра снова, и лягу в них, держа кинжал.
24 июль 2011