"Самые прекрасные люди - это мрази".
Otto Dix
Под дикую клубную музыку он танцевал с невиданной грацией. Зал эпатажного клуба пульсировал как готовое остановиться сердце, в огромном пространстве сотни людей бились в пьяном угаре словно в агонии и только он один был воплощённой музыкой - тем, что называют музыкой здесь. Он был центром всего этого сборища, моральным и идейным вдохновителем его, гуру для жаждущих молодости, красоты и жизни прямо сейчас.
Иллюминация поражала своим великолепием: рельефные стены с лепниной, арочные своды залов и балконы были украшены разноцветной подсветкой, танцпол и люди на нём переливались фиолетово-голубым. Я наклонилась над чугунными перилами балкона, чтобы выцепить его взглядом из калейдоскопа вспышек.
А там, внизу, в душном аду, он танцевал свой языческий танец на небольшом мостике, предназначином для go-go, возвышаясь над толпой обожателей и учеников, молодой Люцифер, украшенный сталью и платиной, весь в белом, с иссиня-чёрными кудрями до плеч. А какие у него чудесные порочные глаза - только чтобы вглядеться в них спускаются в самое пекло.
Будь его воля, он бы окрасил весь этот зал в один цвет, он бы утопил его в крови, наполнил стонами и плачем. Потомку грязной династии кровосмесителей и убийц нет никакого дела до челяди. Так же, как две сотни лет назад, его титулованные предки, мимолётом оглядывали уличный сброд из окон своего экипажа, бросает он быстрый взгляд поверх толпы и наши глаза встречаются, но только лишь на миг - ведь я всего-навсего одна из серой массы. Как и мать его ребёнка, как и каждая из тех девушек, что считала себя сильной, как и люди, взывавшие к его благородству - значимы до тех пор, пока не выполнили свою миссию, а потом - кажется, они становятся невидимыми физически, с такой естественной непринуждённостью они игнорируются своим божеством. Может быть, с ними даже будут говорить, как с комнатным попугайчиком, откровенно умиляясь, если птичка ответит.
Здесь многие знают его имя и оно летает с губ на губы как мотылёк. У меня выработалась дурная привычка произносить его вместо молитвы. Такое обманчиво-мягкое, что хочется произносить его нараспев тихим голосом, а получается иначе - оно вырывается из груди как крик о помощи, особенно в такие ночи, как эта.
Сначала кажется,что хватит сил уйти вовремя, соскочить, пока ещё не поздно. Но музыка становится быстрей и иллюминация мелькает как в карусели, и вот, ты уже оказываешься на обочине, выброшенный этим безумным торнадо, нищий, измученный, лишившийся всего. И вместо стенаний и угроз, ты, сжимая кулаки до крови, неожиданно выплёвываешь только одно, до боли знакомое и горькое слово, на размытую дождями землю.
О, как он танцует, словно ожидая, когда же принесут голову Иоанна на блюде!
Сапфировый крестик поблёскивает в вырезе полурастёгнутой рубашки как насмешка.
Я бы убила его, убила с почти детской простодушной радостью, как ядовитого гада. Меня бы линчевала толпа его ревнивых фанаток, тех самых, о которых он отзывался так высокомерно, к которым не испытывал элементарного человеческого сострадания и издевался всегда жестоко и изощрённо. Да, они бы разорвали меня на мелкие кусочки, такую же второсортную девицу, а чего ещё ждать от холопок?
Как он прекрасен в свете искусственных огней, девушка бросила ему лифчик и он усмехается, как обычно,
когда остаётся со своей жертвой наедине и видит как она нервно сглатывает слюну и тревога на её лице перетекает в панику. "Господи, детка, это же не смертельно..."
Он любит украшать себя холодным металлом, но ему не хватает свинца. Моё место идеально подошло бы для выстрела. Я бы многим оказала неоценимую услугу, избавила бы мир от этого чудовища - сколько бы людей вздохнуло с облегчением. Говорят, когда любишь - встречаешь каждое утро с улыбкой, от осознания того, что где-то в мире, далеко или близко, обретается твой возлюбленный и с ним всё хорошо. А мне, пожалуй, стало бы легче, знай я, что его больше нет. Даже странно, какими приятными могут быть мысли об убийстве.
На самом деле, не столь важно, кто кого убьёт. Зачем мне жить, если моя душа отравлена