В жизни любого из нас может произойти такое, что потом, до конца дней стыдно за случившееся. Говоря штампом «мучают угрызения совести», мучают тех, у кого есть в душе это нераспознаваемое никем состояние самой души.
Произошло это со мною в детстве, в незабываемые дни Великой Отечественной войны, а точнее в конце августа 1944года. Война накладывала свой страшный отпечаток и на нашу мирную жизнь.
По утрам люди с тревогой вслушивались в сводки о военных событиях на фронтах, озвученное незабвенным Ю.Левитаном по радио. Радио было не очень громко говорящим, расположенным на телеграфном столбе возле почты. В сорок четвертом году эти сводки были более оптимистичные, чем до этого, когда сообщалось, что наши войска оставили некоторые населенные пункты, отступив на «запасные» позиции. И голод…. В летнее время, благодаря уникальной щедрой узбекской земле, голод как то сглаживался тем, что в пищу шло все, что росло на огородах и в поле: дикий щавель, травка, именуемая «бурачками», мышиный горох, дикий лук и многое другое. Хлеб…. По карточкам продавалось что-то плохо напоминающее хлеб.
Главное горе тех дней – похоронки. Их приносили в семьи, как правило, в конце дня. Не было, пожалуй, и одного дня, когда в разных частях нашего небольшого поселка, не раздавались бы душераздирающие рыдания детей и женщин, получивших страшную весть с войны. В узбекских же семьях в этих трагических случаях собирались многочисленные родственники и близкие, и до глубокой ночи слышалось протяжное моление и взывание святых.
В поселке с самого начала войны появились эвакогоспитали. С какого – то времени так же госпиталь расположился и в нашей школе. Нас, школьников, перевели в другую, узбекскую школу, где занятия велись в три смены.
По поселку бродили нищие, бездомные. Это были люди страшно исхудавшие, с серыми лицами и горящими глазами. Они и просили милостыню и воровали все, что можно было украсть.
В поселке обустроили два детских дома. В них содержались дети войны. Дети поступали из оккупированных территорий, потерявшие родителей. Какая жизнь была в детских домах, нетрудно было догадаться уже по тому, что все дети были до предела истощены, их личики были одного бледно-серого цвета. Они не резвились на переменах, редко улыбались. Одеты детдомовские были все в однотипную одежду, сшитую из грубой ткани неопределенного цвета.
Свои куцые телогрейки они не снимали никогда, чуть ли, не до самого лета.
Учились и в нашем классе два человека – Коля Кузнецов, щуплый парнишка, небольшого роста с большими черными глазами, немногословен и даже замкнутый. Маруся была, поистине, гадким утенком, маленькая, худенькая. Личико ее от постоянного недоедания имело нездоровую припухлость под глазами. В чем только ее душонка и держалась? Сидела она с Колей за одной партой. Изредка они тихо между собою переговаривались. Училась Маруся хорошо, намного опережала своего товарища.
На переменах мы, в меру своей доброты и щедрости, делились, в первую очередь с Марусей, кусочком кукурузной лепешки, половинкой яблока, парой грецких орехов. Маруся робея, наклонившись головой к парте, отказывалась от подношений, но потом все-таки забирала еду и непременно делилась с Колей.
В отличие от других классов, где между местными и детдомовскими устанавливались неприятные или почти враждебные отношения, в нашем классе Коля и Маруся пользовались у нас уважением.
Детдомовских ребят отличала спаянность, не по возрасту практичность, бесстрашие перед угрозами. Они смело вступали в драки даже в тех случаях, когда противоположная сторона выглядела намного сильнее.
Такое качество проявил и наш тихий и скромный Коля. Примером тому был случай, происшедший в самом конце учебного года.
Учился в нашем классе Ленька Теленов, второгодник, переросток. Был Ленька выше на голову всех нас и, пожалуй, вдвое сильнее каждого. Ленька нагло пользовался своим превосходством, задирал любого, уверенный в том, что не получит достойного ответа.
В тот день Ленька нашел какой-то повод придраться к Коле. Назревала атака на явно более слабого противника. Но в это мгновение прозвенел звонок. Обескураженный и неудовлетворенный Ленька пригрозил Кузнецову:
- Ни че! Я тебя на следующей переменке отлупасю, как миленького!
Прошел урок…. Мы с замиранием ждали, как Ленька будет вершить свою угрозу. Коля шел по коридору между партами на выход из класса. Как только парнишка поравнялся с партой Теленова, тот мгновенно вскочил на парту и с высоты прыгнул в своих тяжелых ботинках на спину Кузнецову. Замысел хулигана был самым жестоким – своим немалым весом повалить детдомовца на пол и потом без особых трудов затоптать его ногами. Коля, как то ухитрился увернуться и остался на ногах. Мало того, ожидая любое вероломство от Леньки, Коля приготовил орудие защиты – половинку лезвия безопасной бритвы. Не успел Ленька пустить в ход свои кулаки, как щупленький, но ловкий пацан полоснул агрессора по лицу огрызком лезвия.
Ленька с криком схватился руками за окровавленное лицо. Верхняя губа и щека пониже уха были разрезаны. Ленька продолжал держаться обеими руками за лицо, неистово орал. Прибежали учителя. Леньку увидели в учительскую. Колю как ветром сдуло. Попытки разыскать его окончились безрезультатно. Через пару дней учебный год заканчивался. Каких-либо последствий этот драматический случай не имел.
Хотя… будет уместно упомянуть о том, что на следующий учебный год Теленов в классе появился. Он еще более прибавил в росте. На губе был еле заметный шрам. Но к нашему великому удивлению Ленька присмирел и даже притих. Учился он по-прежнему плохо и через полгода родители и вовсе забрали его из школы. Отец его, такой же здоровы и рыжий дядька, с бельмом на глазу заявил директору школы:
- Нехай этот шалопай по дому помогает. Нечего тута дурака валять.
Вернемся однако к событиям того памятного мне лета. Как-то в полночь воскресного дня, возвращаясь с базара, к нам зашла тетя Васена. Такие визиты были много раз и раньше, когда распродав на базаре какие-то фрукты и овощи и прилучив на вырученные деньги кусок мыла, соли или что-то другое, тетка наведывалась к ним отдохнуть, попить воды, иногда соглашалась и пообедать. Это была пожилая женщина, высокая ростом, смуглая, с крупными костистыми руками. Тетя Васька была не по годам сильной и работоспособной.
Гостья с матерью сидели на террасе и тихо беседовали о войне, о жизни, о письмах с фронта. Когда день перевалил за свою половинку и зной начал спадать, тетя Васька засобиралась восвояси. И тут она вдруг предложила матери:
- Маруся, давай-ка я заберу с собой мальчишку – пусть поесть вдоволь яблок, груш, персиков. Да и за садом присмотрит – нас ведь целыми днями никого дома нет. А в следующее воскресенье придешь к нам сама, проведаешь нас и заберешь сыночка.
Мать к превеликой моей радости согласилась. Сборы мои длились не больше пятнадцати минут. Мать положила в холщевую сумку чистые трусы, рубашку и старенькие сандалии. После кратких наказов слушаться старших мы с тетей Васеной отправились в путь. Шли не спеша по обочине проселочной пыльной дороги. Большую часть пути тетка молчала, о чем-то думала, изредка спрашивала:
- Ты сынок не устал? Пить хочешь? Скоро на повороте попьем из родника.
Ближе к закату солнца мы были в деревне.
Деревушка эта, основанная русскими переселенцами в далекие еще царские времена, состояла из одной-единственной улицы длинной около километра. Дома
Стояли большей частью по одной ее стороне. По другой стороне улицы протекал небольшой оросительный канал шириной около двух метров. За арыком, против каждого дома, на ширину его двора, располагались сады и огороды. В самом начале улицы стояла начальная школа. Единственное в деревне здание из красного кирпича под железной крышей. А было то в этой школе всего четыре класса. На этом уровне образование деревенской детворы и заканчивалось. Учил всем наукам детей престарелый учитель Арсений Захарович со своей женой Анной Степановной. Детей у них не было. Ютились они всю свою жизнь в крохотной комнатушке тут же в школе. Помимо своей учительской работы Арсений Захарович безотказно помогал селянам во многих их просьбах: составить заявление, разъяснить смысл любого документа, знал учитель, какими лекарствами лечит болезни не только людей, но и животных, был добрым советчиком и помощником.
Подходя к школе, тетя Васена предупредила меня:
- Сынок, поздоровайся с учителем.
Она словно знала заранее, что учитель будет сидеть во дворе за столиком под огромным раскидистым карагачем. Так оно и оказалось.
- Здравствуйте Арсений Захарович, - первой поздоровалась тетка.
- Доброго здоровья Василиса Ивановна, - наклонив седую голову, ответил учитель, - А кто же это с тобой?
- Так это ж мово племянника Матвея – Толик. Поживет у нас недельку, - ответила тетка остановившись.
- Здравствуйте, - робко выполнил и я наказ тетки.
Учитель поклонился и мне.
Когда мы отошли с десяток шагов тетя Васька сказала:
- Каков человек! Таких умных и добрых…. Да нету больше таких! И годы его не берут. Когда я Зинку родила, он был таким же. А вот своих детей им Бог не дал… Охо-хо.
И вот мы дома. Дом Васены был вторым от начала улицы. Строение это было из сырца-кирпича, оштукатуренное и побеленное, с четырьмя окнами, выходящими на улицу, крытое камышом-тростником. Во дворе были сараи для скотины, амбар, погреб и баня, которая топилась «по-черному».
В доме были одна за другой четыре комнаты - первая была кухней и столовой одновременно, три другие просто комнатами. В первых двух, следующих за кухней, стояли кровати, сундуки, столы, табуретки. На стенах висели портреты каких-то престарелых родственников, вышитые цветными нитками полотняные салфетки. Последняя комната, чуть меньшая размером, была помещением особым. В этой комнате стоял круглый дубовый стол, покрытый скатертью, вокруг стола стояли четыре стула из темного дерева с витыми спинками.
В дальнем правом углу висело несколько икон, самая большая из них имела золоченый оклад, таинственно поблескивающий, отражая маленькое пламя никогда не гаснущей лампады. В эту комнату ни кто без дела не входил. Еще раньше, когда мы полгода квартировал у тети Васены, я видел как тетка перед сном подолгу стояла у икон шепча молитвы.
Все в этом старом доме имело свой неповторимый запах, сохраняющийся долгие-долгие годы.
На деревню ложился вечер.
Один за другим домой вернулись дети тети Васены. Первой вернулась Зина. Ей было в то время лет семнадцать, она работала в полевой бригаде. Стройная, рослая, веселая, Зина схватила меня в охапку, хохотала, одновременно спрашивала:
- Почему плохо растешь, почему такой худенький?
Вслед за Зиной пришел Василий, чуть моложе ее, коренастый подросток, вполне по-взрослому управляющийся с парой лошадей и телегой. С самого начала уборочной страды и до самой зимы возил Вася на своей телеге Хлопок из колхоза в Той-тюбу на приемный пункт. Последним, уже почти в сумерках, явился Николай. Этому смуглому, стройному парнишке доверяли в колхозе весьма ответственную работу- полив посевов хлопчатника. Работал Коля с утра до вечера в паре со стариком узбеком Халматом. От него в первую очередь освоил Коля в совершенстве узбекский язык.
Ужинать сели всем семейством в саду. В начале сада под раскидистой яблоней стоял старенький стол покрытый клеенкой, у стола стояли две лавки. Принесли самовар, посуду, домашний выпечки хлеб, молоко. Над столом Василий зажег фонарь «летучая мышь». Мне вся эта обстановка была в новинку. Нас со всех сторон окружали плотные сумерки, а за столом было необыкновенно уютно от тонко шумевшего самовара, света фонаря. После ужина тетя Васена спросила:
- Ну, Толик, спать пойдешь со мной или останешься с ребятами в саду?
Я бросил беглые взгляды на улыбающихся Василия и Николая и не раздумывая и секунды выпалил:
- В саду….
- А не забоишься? Когда шакалы начнут кричать в камышах?
- Да ну что ты мама, Толик уже большой парень. В четвертый класс пойдет,- встал на мою защиту Вася.
Ночевка в саду…. Сколько же в этом было романтического, таинственного и даже чего-то героического.
По причине того, что топчанов было два, мне пришлось спать вдвоем с Колей. К его топчану приставили одну лавку.
Над топчанами опускались марлевые полосы - защита от комаров. Василий из дому принес старенькую берданку и положил к себе под подушку. Видя в моих глазах неуемное любопытство, ответил:
- На всякий случай….
Наличие с нами настоящего ружья превращало нашу ночевку, в саду в какую – то военную сторожевую операцию.
Перед тем как лечь на топчан, Василий отвязал с привязи сторожевого пса, лохматого, угольно-черного, по кличке «Цыган». Собака тут же метнулась в глубину сада, ее злобное рычание перешло в предупреждающий лай.
- Чикалок пугает,- пояснил мне Коля.
Как я заснул, не помню. Не сразу. Еще долго я вслушивался в тишину, но кроме писка комаров за марлей пологом, ни каких звуков не было. Сквозь ветви яблонь с неба мерцали яркие звезды.
Проснулся я, когда яркое солнце, откуда-то из-за школы, находя промежутки в яблоневых ветвях, светило мне в лицо, слепя и пригревая одновременно. В начале, я чуточку напугался того, что я один. Потом я догадался, что вся семья Шпилевых отправилась на работу. На столе самовара не было. Полог над топчаном Василия был поднят и свернут. Свернута и сложена в изголовье и постель.
На столе под холщевой тряпицей стояла кружка молока, рядом хлеб, три вареных яйца, два крупных помидора. Я догадался – это пропитание для меня.
Цыган был привязан цепью к соседней яблоне. Умный пес разглядывал меня, виляя хвостом, повизгивал. Это значило, что я здесь человек свой. Не успел я достать свой завтрак, как ко мне пожаловал мой давний приятель Шурка. С его приходом началась моя счастливая деревенская неделя. Предоставленная нам полная свобода тратилась на лазание по деревьям, изготовление луков и стрел, и стрельба из них по мишеням. Мы исследовали, чуть ли не все деревенские чердаки, делали из катушек из-под ниток, мельницы-вертушки и ставили их в арыке, из веревок делали качели и часами раскачивались под яблонями. Пользуясь тем, что в большинстве дворов ни кого не было, мы совершенно свободно дегустировали все сорта яблок, груш, слив, персиков, оставаясь при этом как бы внештатными охранниками этих самых садов. Ближе к обеду я обязан был появиться дома, приходила тетя Васена кормила меня борщом и убедившись, что со мной все нормально отправлялась на работу. Единственной моей трудовой повинностью было то, что я к концу дня обязан собрать в саду опавшие яблоки и сложить их в ящики, стоящие штабелем тут же в саду. Эту работу мы с Шуркой выполняли за считанные минуты. Вечерами, как обычно вся семья собиралась в саду за ужином. Какое же это было наслаждение. Тот же, поющий медью , самовар, горячий картофель, малосольные огурцы, сало, хлеб, а иногда и свежие узбекские лепешки, которыми иногда угощала жившая через два дома , пожилая узбечка .
За ужином велись крайне интересные для меня разговоры. Говорили и про войну и про колхозные дела и дела домашние; Василий рассказывал о том, что видел в Той-тюбе, о том, что в Ташкент привезли пленных немцев. И о многом-многом другом. И ночлег в саду…. Ничего прекрасней из моего детства я не помню. Эта тишина, мерцание звезд, перед сном интереснейшие рассказы моих старших родственников. И…. атмосфера какой-то неопознанной таинственности вокруг. В завершении ко всему – ружье….
Не заметно пролетела обозначенная неделя. Как было условлено, в воскресенье пришла в деревню моя матушка. Они вдвоем, с тетей Васеной, принялись резать яблоки для сушки. Я носил их на пологую крышу амбара, высыпал на большое самотканое рядно.
Вдруг в саду тревожно залаял Цыган. Лай его был направлен в глубину сада – верный признак того, что в сад пожаловали незваные гости. Мне было поручено разузнать, что там за пришельцы.
Так и есть! Компания детдомовских ребят, набрав за пазухи яблок, на хорошей скорости, покидали сад. Уже кончились деревья, дальше пошли грядки помидор, огурцов, капусты еще дальше начинались заросли дикой ежевики, осоки, камыши, где скрыться налетчикам не стоило большего труда.
С криком:
- Ах, вы, ворюги! Вот я на вас спущу злую, кусачую собаку!
Неожиданно для себя я быстро нагнал последнего. У этого за заправленной в трусы майкой было набрано столько яблок, что он и бежать толком не мог. Догнав воришку с криком:
- Ага! Попался!
Я ухватил его за майку. Все яблоки градом посыпались на траву. И здесь….О, Боже! Воришкой оказалась моя детдомовская одноклассница Маруся. Она была острижена наголо, как все ее попутчики. Одета девочка была в светло-коричневые сатиновые трусы на два размера больше нужного, в такую же майку. Она не стала убегать дальше. Маруся стояла чуть расставив свои худенькие ножки и смотрела широко раскрытыми глазами мне в глаза. Она, конечно же , узнала меня. Чуть помолчав, девчонка заплакала. Вытирая кулачком слезы, Маруся всего то и сказала:
- Что тебе яблок жалко? Вон их, сколько у вас…
Какое-то мгновение мы так и стояли, молча друг перед другом. От такой неожиданной встречи я словно онемел. Она же продолжала всхлипывать, повернулась ко мне спиной и пошла по еле приметной тропе в заросли осоки. Опомнившись, я схватил из травы несколько яблок и бросился вслед за Марусей. Догнал ее, начал упрашивать вернуться, набрать яблок, сколько она захочет. Но девочка не вернулась. Она даже не обернулась ко мне, только махнула, молча рукой, дав этим жестом понять, чтобы я отстал и подавился этими яблоками. Так и ушла. Я ошеломленный происшедшим тупо стоял на месте еще какое-то время.
Это была последняя встреча с Марусей.
Надежда на примирение с Марусей в новом учебном году не сбылась. Детдомовские дети с началом учебного года в нашем классе, как и в школе, не появились. То ли детдом перевели в другое место, а могло быть и такое, что ребят отправили, по мере освобождения территорий к своим очагам.
Так или иначе, отсутствие Маруси вселило в мою детскую душонку сложное и неосознанное чувство досады и горечи, чувство вины, которую я теперь никогда не смогу искупить. Больше того я просто не смогу покаяться за совершенное действие, хотя и совершенное без злого умысла. Приходят и уходят годы…. Я, конечно же, не знаю ничего о судьбе этой девочки. Но всякий раз, когда приходят в память те далекие, детские годы, вспоминается Маруся. Я всегда, мысленно, прошу у нее прошения. Чем я еще могу сгладить свою вину….
Анатолий Сухенко