Когда-то один очень близкий мне человек сказал: «Лучшее, что есть в жизни – это воспоминания ». Сказал – и ушёл…а я ему руки не подала. Не поверила…
Тот год был особенный. Почему соседи молчали? Так, иногда….а вообще – молчали. Я играла каждый день после четырёхлетнего перерыва с одиннадцати до двенадцати ночи – вдохновение приходило именно в это время. Сначала старые подобранные, а потом его мелодию – одного композитора, который тоже случился в тот год. Он прислал мне её только написанную, едва-едва, для какого-нибудь фильма. Я влюбилась сразу и через день уже наигрывала её соседям на счастье.
В тот год я летала без перерыва. Без зонтика. Без ветра. Год моего случайного поступления. Хотя случайного ничего не бывает. Но тогда я этого не знала. Я просто подумала: а почему бы мне не прикоснуться к кино? И поехала. И уже там, через зелень ботанического, за толстыми стенами учебного заведения поднялась ещё выше. Экзамены! Какие чудесные экзамены, какое лето!
Каждый день лили дожди, каждый день была радуга, каждый день я ложилась спать с рассветом или не ложилась вовсе. Я жила тогда русской литературой, поэзией и моей мелодией. Точнее, его.
Раз в неделю мы стояли под большой доской объявлений в поисках фамилий и оценок.
Первый экзамен: литературный этюд ( письменный) – ура – лечу дальше. Помню, как принимала сочувствующие вздохи: шесть часов в аудитории! Непрерывно! Подождите, неужели уже шесть? Вы не ошиблись? А я едва-едва успела, надо же! Я мчалась домой, а через неделю с удивлением наталкивалась на многочисленные неуды в тех же списках, где числилась моя фамилия. На этюде всегда валят круто.
Второй экзамен: рецензия. Фильм К. Серебренникова «Изображая жертву» – писала, жертву не изображая: не умею писать рецензии по правилам. Четыре часа тянулись – жуть! Потери в баллах. Ничего, повоюем!
Третий экзамен: литература устно. Наконец-то! Я оторвалась. Шла туда как на праздник. Сейчас вспоминаю – удивляюсь. Ну, положим…половина билетов…ну, поэзия…а вот попадись мне, например, Твардовский? Но Твардовский не попался.
Утром, наконец, солнце. Перед аудиторией, где проходил экзамен, обстановка была…. сидели всюду: на полу, на подоконнике, нервно ходили с книгами, что-то повторяли, не слышали…я взглянула – удивилась. Ждать тяжко. Очень. Рванула внутрь, не занимая очередь. Впрочем, меня легко пропустили - молча. А я отчего-то знала, что мне повезёт…легко взяла билет - чуть не вылетела в окно: Тютчев – Шукшин. Отвечу! Я сейчас Вам всё отвечу, товарищ Мильдон! Это Вами меня пугали там, за дверью? Про Вас говорят, что одному студенту Вы поставили десять баллов за то, что он спел Высоцкого, хотя его не было в билете? А другому неуд за то, что не спел? Держитесь, я тоже люблю стихи. Я тоже без них пропаду. В эту секунду Мильдон освободился, расписавшись в зачётке у ответившего. Я приземлилась на стул, уронила билет и сказала: «Зима недаром злится – прошла её пора…
У него сверкнули глаза. Эти молодые, внимательные глаза зажглись тотчас, как только я это сказала.
Рука у ассистентки дрогнула. Она, видимо, хотела напомнить мне, что по правилам принято готовиться, но не успела, а я боялась, что не выдержу предварительного сидения и меня разорвёт.
Я читала детский стих, как когда-то в саду, размахивая рукой в ответ на блеск его глаз.
- Взбесилась ведьма злая, и снегу захватя,
Пустила, убегая, в прекрасное дитя…..
- И что? – равнодушно пожал плечами Мильдон, когда я закончила. Он спрятал блеск, он мне ещё не верил.
- Ничего, - ответила я и стала читать другое….
Когда дошла до «Умом Россию не понять» он поморщился:
- Ой, умоляю Вас…не надо…поэтому так и живём…поэтому и бардак…
Впервые я услышала новое отношение к избитым строчкам.
Я прочитала всё, что знала у Тютчева…
Он внимательно слушал, иногда вставляя каверзные словечки, а я уже увидела единомышленника, я уже поняла, что мы «банда» и даже забыла, где я. Совсем. Я читала для него.
О Шукшине говорили безбилетно. Просто говорили о Шукшине. О его личности. А потом, когда он вдруг глянул на часы, я испугалась:
- А Цветаеву? Можно?
Разведка донесла, что он её любит. Впрочем, как и я.
- Читайте, пока не стемнеет, - улыбнулся Мильдон.
И я начала « Моим стихам».
- Ну, это все знают!
Тогда я перешла на белые. Это было верное решение. Я получила девять балов. Это была высшая оценка, которую только можно получить на вступительных. Десятки не ставили. А девятка была только у меня. И она спасла меня – девятка. Перекрыла хлипенькую рецензию. С
К. Серебренниковым у меня до сих пор так себе. А без поэзии я не живу.
Потом был ЕГЭ по русскому – бедные дети! Не знаю, кто придумывает все эти задания, но тесты на грамотность составляли процентов тридцать. А то, что входило в семьдесят - вряд ли пригодится когда-нибудь даже тем, кто сильно любит русский язык.
После экзаменов местная птичка со смаком отметилась по все длине моей ноги – и мой знакомый композитор на это сказал: «Лады»
Несколько дней можно было гулять. И я решила смотаться в Клин. К Чайковскому. Клин я помнила ещё со времён музыкальной школы: наша очень продвинутая для тех времён teacher показывала слайды. Красивый дом в листьях, крышка фортепиано – закат…столовая и стулья – я почему-то больше всего помнила резные стулья.
До Клина от Москвы на электричке два часа или около того.
Я обожаю Подмосковье! Пятна света сквозь листву. Ещё вчера была гроза, листва свежая, молодая, хотя конец июля. Деревья Подмосковья всегда такие. Зелено…
Смотрю на этот зелёный бег и думаю: ну, как же Пётр Ильич мог работать строго по расписанию? ( если верить тому, что о нём читала). Прогулки, чтение, работа. Работа, чтение, прогулки. Общение с народом. Чай по вечерам – а потом Па-де-де из Щелкунчика. Я до последнего не догадывалась, что это обыкновенная гамма. Такая же простая, как его жизнь в Клину…. Нет, не верю! Только призвание не надоедает. А это уже не работа. Это….дыхание.
Клин – тихое, приятное место. Там нет времени. И люди простые. Вот надень на них какой-нибудь аксессуар из 19 века – не удивишься…и тройка не испугает. Только маршрутки всё портят.
И не говорите мне о пыли – её там нет…
Иду, ищу Петра Ильича. Знаю, что он часами гулял по окрестностям, и это прекрасное однообразие его не утомляло – ещё один секрет…кажется, это признак счастья: любить место, где живёшь.
Конечно: он сбегал сюда от этих обязательных встреч, рукоплесканий, от блеска и мишуры, туда, где больше искренности, больше тишины, больше света…
Хотела бы приехать сюда в конце апреля. Наверное, свой 1- й концерт – мой любимый, он придумал в апреле, когда всё шло в рост, набухало и рвало, когда у природы сносило крышу. У меня её каждый раз сносит, когда я слушаю его Первый концерт.
Захожу в дом. Обычно тоскую внутри какой-нибудь дачи знаменитости. Они часто похожи: внутренности. А здесь и аудиоэкскурсию брать не надо. Просто смотреть и слушать: грозу, тишину, пение птиц, мух ( не видела, но наверняка же они там есть), мухи над какой-нибудь банкой мёда.
К слову сказать, аудиоэкскурсия была плохая. Пустая, что ли. Не зацепила. То, что я успела понять на английском, присоединившись к группе, было намного полнее и интереснее. Чайковского любили. Книги, цветы, нотные листы на рабочем столе, снова цветы, окно в лето…
Никто никогда не сможет заглянуть на дно души человека, никто никогда до конца не поймёт, что там…на дне…со стороны у Петра Ильича всё чудесно: признание, гений, дом в Клину, пусть съёмный, не так важно. Но только буря внутри способна толкать на Шестые симфонии. Такая, с которой не всем дано уметь жить…
Удивительно: людей много, а толпы будто нет. Английская, немецкая группы. Даже свадьба. Прикоснуться к роялю композитора. На счастье…
Уходить не хочется. Ну, совсем не хочется. Бродить и бродить. Какие всё-таки в Подмосковье деревья!
А памятник маэстро – живой. Никогда до этого не видела живые памятники. А этот – живой…
Ну, что, Пётр Ильич? Июль – «Песня косаря»? Сколько Вы проходили в день? Бывало, что и 10-15 км? С блокнотом в руке….
Уже точно не вспомню, где мы пересеклись. Кажется, в маршрутке…этот большой полицейский из Лондона в яркой оранжевой рубашке всё время улыбался. Он походил скорее на американца, чем на коренного жителя Лондона. Хотя это мои книжные предрассудки. Коренных жителей Лондона да ещё и полицейских я почему-то представляла по-другому.
- Куда Вам? Ах, до Москвы?
- До Москвы.
Мы очень удачно познакомились. Потому что на обратном пути наша электричка застряла на дороге и простояла часа полтора. Книгу свою я прочитала ещё по дороге в Клин, мороженое не носили, а он…( Господи, я забыла как его зовут…возможно, Джон…прости меня…) поражал меня знаниями.
- Что Вы говорите? Мусоргский? «Картинки с выставки»? Да-Да…конечно, знаю…кто, простите? Ах, Балакирев…
Иногда я его не понимала. Или плохо знала русскую классику. Я улыбалась, кивала, непосредственно пожимала плечами.
А он, казалось, ничего не замечал. Он лихо шагал по головам писателей.
- Толстой? «Анна Каренина»? Да, мне тоже больше нравится, чем «Война и Мир»…
Он даже знал, как фамилия актрисы, которая сыграла главную роль в фильме Герасимова «Тихий Дон». Даже – потому что я-то её забыла.
Нет, ну это слишком! Он только с Эльбруса! С вершины – и сразу Анна Каренина. Да. Тур такой. Да, весь отпуск. Две недели Кавказ. Восхождение. Неделя на Санкт-Петербург. Неделя на Москву. Завтра уезжает. Решил съездить в Клин…к Чайковскому…
Уже темнело…мы, наконец, тронулись…я исчерпала весь свой словарный запас и только кивала, кивала…а он говорил, говорил…
А в метро беспомощно застрял у экскалатора. Такой большой, немного неловкий, поднявшийся на Эльбрус, вдруг застрял и растерялся. Он прикладывал карточку и так, и этак, а автомат почему-то его не пропускал. А я уже прошла. И рядом с ним – никого. И на лице – растерянность. Я вернулась. Я провела его по своей. А дальше – эта московская суета…
Вагон метро. Две остановки…мой выход. Всё! Я говорю «Спасибо» Не зная, что ещё добавить. Мило улыбаюсь. Поезд подъезжает к станции. За нами – толпа. Сейчас двери откроются, сейчас я пропаду – и он, этот полицейский из Лондона вдруг взял меня за плечи и поцеловал совсем не невинно – я даже моргнуть не успела. И сунул визитку, когда двери-таки открылись. Вот это скорость! Вот это серия книжек «Ах, эти чопорные англичане» Кто их пишет? Явно, не жители Альбиона. Хотя…я ж говорю, тот год был особенный.
Он пролетел - я всё ещё в полёте, но почему-то больше не играю – опять перерыв или увлечена другим. Иногда я вспоминаю ту мелодию, как что-то необъяснимо прекрасное, что-то не со мной. Неужели это я играла её в двенадцать часов ночи, а соседи почему-то молчали?
А Чайковский – реальный. Он существует. Всегда. И не только в Клину.