Когда оттает почва

         
* * *
               
                … и повторится все, как встарь:
                Ночь, ледяная рябь канала,
                Аптека, улица, фонарь.

Дождь открывает счет и далее, без счета
Дробит на части мой постылый быт.
Как терпеливо пчелы клеят соты,
Как терпеливо Время говорит.
Что неудачно солнце освещало
И знать не мне, просить не мне, судить не мне.
Но вижу пред собой я рябь канала
Все в том же ледяном огне.

* * *

Я люблю эту позднюю осень
И ноябрь, как глубокий порез.
Мы сквозь память, как древние лоси,
Бредем, сокрушая лес.

И мне кажется, я понимаю, что в свои юные годы
весьма трепетно, как к тонкому сосуду я относился
к природе и к себе в ней.

Я лепил сосуд, как первый
Огнепоклонник – гончар!
Скорбь – это мысль, что люди стервы,
А душа – это пар.

Скорбь – это дым и звезды сверху,
Падающие в прорехи одежд.
И был я журавлем - стерхом
Без грез и надежд.

* * *

Повзрослеть – суть растеряться
К сорока годам.
Обознаться, обозваться,
Треснуть пополам.
В общей сумме преступлений
Завести раздел
Пылевидных накоплений
Пылевидных дел.
Тело изморить достатком,
Недостатком – дух,
Падким быть, липучим, сладким,
Роем жадных мух.
Повзрослеть – суть расплеваться,
Или спину гнуть.
Уберечься, не сорваться
И не утонуть.
Не цените, не любите
Свой усталый взгляд.
Не взрослейте, не спешите
Отправляться… в ад?

* * *

Чахоточный чайник чихает чаем
В чашку с акульим надкусом,
Чай парит, хозяйка вздыхает,
Пьет чай на пару с кактусом.

О сиротском своем, как корова солому
Жует печенье, глядя в точку
И ночь ей – яма, падение в кому,
И день ей – камень, кочка за кочкой.

А море теплое, южное
Сверкает на экране ТВ.
Там брюнет брюнетку нежно так
Лав, что ли, или лове?

* * *

Ожидая знамения терпим, терпим,
Создавая вновь и вновь
Заблуждений спасительные крепи,
Выдумываем любовь.

Другим страхом страх укрощая,
Глядя в зеркала и зрачки чужих глаз,
На сне зимы или зелень мая
Ждем мы знамения час.

Воображая, что системность знания
Не протез или костыль,
С психопатичным старанием
Глотаем словесную пыль.

И в придуманной системе знаков,
Получая привет от своих отражений,
От обиды плача вступаем с ним в драку
Чтобы знать лишь одни поражения.


* * *

Сквернее яда хлебного вина
Размеренность, линейность яви, сна.
Судьбы хотелось – участь доставала,
Какие-то шумы… Симфония звучала,
Немножко рок, немножко джаз…
И снова шум, обрывки фраз.
Любил я раньше До в мажоре,
Теперь вино и Ля в миноре.


* * *

Много, много в сентябре полетов,
Листья, пауки, птицы,
Облака носятся без пилотов,
Разбиваясь о наши лица…
Вода, вода, ветер, ветер,
Листья, фразы, блики, блики…
Летит кинотеатр летний,
Афиш обрывки, смех, крики.
И сердце мое перемещается
Как ветер, весело посвистывая,
Тоже лететь старается,
Трепеща и перелистываясь.


* * *

Воздух крохкий, легкий и
Светлый, светлый и
Снежок падает тихо.
Кошка встречная с дороги – скок.
Свеж воздух и в поле зрения отличный вид.
Типичный в общем-то
без сожаленья.
Напротив, этим и хорош!
Наверное, с геополитической точки зрения здесь
царит отсталость. Избушки, косые заборы, пьяный
Мужичок.
Туловище перемещает голову,
А голова заставляет туловище перемещаться.
Падает снежок, падает, падает, впереди еще вся зима.
Дрова есть, печка топится…
Мужичок однако же пальцем грозит,
И, топнув ногой,
Иллюзия, иллюзия, говорит, Бог с тобой.


Летом

В массе листьев, в зеленой и душной массе
Ольхи, черемухи, ивняка
Солнце лучи свои гасит,
А поджигает – облака.
И речку. Рыбы выглядывают, всполошились,
Круги, всплески то тут то там.
В истерике рыбаки забились, заметались
Заметались по берегам.
Хороша речка! А ночью,
Она, соревнуясь с дождем,
Молний всплески и многоточия
Зачерпнет своим ртом.
Утром, как ни в чем не бывало
Солнце нырнет в реку рыбкой,
Коровой слижет с лугов росы покрывало,
И одарит нас нежной улыбкой.


* * *

Я думал, лежа в постели,
О белом и черном белым и черным,
Мелом метели.
Жест человека, его взгляд – это часть картины мира.
Это важно.
Мне хотелось превратить мысль в орудие,
Хотя бы в каменное рубило.
Мелом метели лица летели…
Важная мысль тает, становится маленькой-маленькой,
Белой и черной, вздорной
Хлебной крошкой в постели,
Лапами ели, слетевшим снегом,
Стогом,
Другом,
Богом.
Смысл взгляда, слова, жеста
Высечь на камне камнем
И втереть красную охру, огонь развести.
Белым и черным о белом и черном,
Возвышенно о возвышенном,
О странном – странно.
И, засыпая,
Терять нить,
И, теряя нить, вздрагивать
И будить себя мыслью снова и снова,
Думать белым и чёрным о белом и чёрном,
Возвышенно о возвышенном.


* * *

Тонкие сухие ветви ели,
Звон синиц, проталины.
Видел – гуси летели,
Пробиваясь сквозь синь мартовской окалины.

Среди весенних всполохов и всплесков,
Здесь, на свету, среди шумов весны,
Возвышенностей и перелесков,
Не века, но тысячи лет видны.

Я костер жгу, дым обоняю.
Ландшафт постледниковый наш
Радостно обозреваю,
Как неолитический охотник и страж.

Весной.

И они, надо же, прагматичные сукины дети,
Конформисты и соития ханжества и эпатажа,
Ищущие себя в Ветхом Завете, новом Завете, Интернете,
Тоже говорят о любви и с дрожью в голосе даже.

И они, надо же, в избытке своих эмоций
Тоже готовы и очень, очень поистратиться,
Совершать убыточные негоции
Среди этого базара весеннего и сумятицы.

И они, надо же, хозяева жизни, пастухи, волки, и волкодавы
Овец своих на барбекю весеннее приглашают!
Овцы бегут, толкаются, вот не видели забавы!
Ну прелесть, что за весна такая.


* * *

Пахнет дымом, печеным яблоком,
Катится буквами «О»
Осень. Падает облаком,
Умывает мое окно.
Умывает лицо мое… Тает.
В мысль обращается и бежит волной,
Отражениями играя, играя мной.


* * *

Под обильными холодными дождями
Люди уже не люди, а рыбы.
Уже не воздух – толщу вод загребая руками,
Движутся, копошатся у дна. А им бы…

Им бы оторваться от дна и всплыть,
На песке валяться, жуя бананы.
Только приматами и быть,
Бездумно пялиться в даль океана.

И ничего более. Это потом, когда-нибудь,
Там, где уже водоросли на улицах,
Дышать жабрами или тонуть
В рыбацких сетях путаться.


* * *

Когда оттает почва, у растений
Не все побеги влага напитает.
Садовник срежет их, а он науку знает,
И варом смажет те места ранений.

Садовник тих и светел в убеждении,
Что плод несут ему и дерево и куст.
А где мой сад? Лишь под ногою хруст
И заросли желаний и сомнений.

***
Все лучшие и светлые мотивы
Звучат извне. Вот песня соловья,
А вот ручей бормочет торопливо,
Черемуха цветет возле ручья.

Все лучшие и светлые движенья
Свершаются извне. Сперва парит,
Потом прольется дождь. И без сомненья,
Извне классически сверкает и гремит.

И чувства лучшие, какие есть на свете,
Которым предан ты, и мысли и дела –
Извне тебя, в каком-нибудь поэте
Природа воединое свела.

Вот почему, волнуясь и страдая,
Напишет он: Все лучшее – извне.
И, кто-нибудь, мир также принимая,
Приложит эту истину ко мне.


* * *

Стесненность. То сугробы
Справа, слева, то авто
Сигналит, гляди в оба.
Опять же – зимнее пальто.
Мороз. Быстрей, быстрей…
А говорят, мол, русские просторы.
Шажками от одних дверей
К другим. Заборы.
Горбатые от курток, шуб
Прихожие. С мороза да в тепло,
И вот уж ноет зуб.
И пусть его, назло.
Стесненность и на кухне. Кротко
Приладиться бы, как бы за столом.
Пельмени, разговоры, водка,
Тарелка с огурцом
Туманность, воздух спертый,
Стесненность, разговоры, дым…
Вот измерение четвертое –
Мы хорошо сидим.


* * *

Я понимаю вас не понимая.
Не понимая вас, я понял вас вполне.
Я внемлю вам, ни капли не внимая,
Вы обращались, обращаясь, не ко мне.
Гляжу на вас не глядя. И, не глядя,
Глядеть могу так долго, как хочу.
Я впереди иду, а вы идете сзади,
Вот потому я, отвечая, промолчу.
Быть может я нуждаюсь, не нуждаясь,
В общеньи без общения совсем.
И тоже обращаюсь, обращаясь,
Не к вам, и не сейчас, и не за тем.


* * *

Надо как-то жить. Жить, или не жить?
Надо песню спеть. Петь, или не петь?
Все таки любить. Не любить.
И прощать уметь. Не уметь.
Разгадать хочу, не хочу.
Я людей чужих. Не чужих.
Не впопад молчу, не молчу,
Сотни лет моих. Не моих.
Птицей мог бы стать. Нет не стать.
Упростить свой путь. Нет не путь.
Миг рожденья знать. Нет не знать.
Сотни лет вернуть. Не вернуть.


* * *

Как будто жизнь есть только расстояние
Заполненное числами и снами.
Ну что мы можем? Слабое дыхание
Нет, не согреет воздух между нами.

Имен и действий торжество и данность,
Высокий смысл линейного пути –
Весь этот лед, всю эту окаянность
Нам не согреть. И воли не найти.


* * *

Угару в аду до одури, а в саду рая до одури дури.
Дурят на земле грешной бури.
Просто черт побери.
Какие муравьиные хлопоты.
Выхлопы, топоты, топот ног и
И шепоты, шепоты, шепоты,
Помоги, помоги, и, и, и…
В связке звенят ключи –
Немочи, сплошь болячки среди,
В груди, спереди, впереди,
Где же это, где это, где это?
Среди
Коросты железного скрежета,
Сзади.
Отметина, мета, альфа, бета, гамма.
Кама. Кама Сутра.
Человек неумелый, гадкий, падкий,
Кроткий украдкой,
Цепкий, цапкий
С крюком, с лапкой,
С портфелем, хмелем, с икрой,
Со всякой мурой
Во чреве.
С удавкой на шее.
И кровь не греет. Алеет
Прыщ. Нищ, рабья душа. Рыбья туша.
Небо, море, суша…
По суше, по морю, по небу
Ему бы, тебе бы, мне бы…
Беззаботно бы передвигаться,
Осмотреться бы, да осознаться.


Подъезд.

Разбита дверь. И это тоже
Духовной жизни верный знак.
Порою пол здесь унавожен
И бьет фонтаном аммиак.

И здесь страдают, жгут огни
Пустынники в пещере.
Ведь и философы они
В какой-то малой мере.

Здесь знают, что стерильность – яд.
Любви присущи меты.
На чистом гадить норовят
Конечно же поэты.

Зачем вот, стены ковырять,
Язвить бетон металлом?
То узник хочет показать,
Что жизнь его достала.

Здесь трансформация вещей,
Их генезис – сакральны.
Мы зрим явление корней,
Основ весьма брутальных.


* * *

Какие множества прекрасных откровений
Нам представляют мир
Как ткань из лучшей пряжи,
Из золотых и платиновых нитей.
Но посмотрите! Есть и грубый холст.