(Из цикла "Времена года")
На дружеских пирушках и один,
Разнеженный вином и сытой ленью,
Люблю смотреть в растопленный камин
На золотом облитые поленья.
Вначале тих и вкрадчив нрав огня.
Но вот уже с шипением и гулом
Он дерзко сыплет искрами в меня
И знойно дышит, опаляя скулы.
Как властно привораживает взгляд
Сторукий танец красного шамана,
Творящего в движенье непрестанном
Свой древний очистительный обряд!
Как яростно бескостная рука
Терзает чёрный бубен кругляка –
То виден он, то скрыт в слепящем мраке...
А влага и пахучая смола
Пузырятся на ссадинах ствола
И каплют пеной бешеной собаки.
И всё же иссякает страсть огня.
В белёсой мгле, под тараканий шорох
Угрюмо прогорает головня.
Порою, будто кто подсыпал порох,
Два-три лимонно-жёлтых язычка
Взметнутся, фукнут и исчезнут разом, –
И головня налитым кровью глазом
Сверкнёт из-под нависшего сучка.
А вот и головня, сгорев дотла,
Варанью тушку в пепел погрузила.
Она мертва. И мёртвая зола
Её чешуйки сединой покрыла.
Камин погас.
Кладбищенский покой
Обосновался в прокопчённой нише.
Ты, гомона друзей почти не слыша,
Берёшь щипцы расслабленной рукой,
Разравниваешь тёплый слой золы
И, глядя полузрячими глазами,
В которых всё не утихает пламя,
Выводишь знаки странной каббалы.