Автор - Дмитрий Тартаковский
http://www.proza.ru/avtor/metrika
РАССКАЗЫ СТАРОГО МЕТРОЛОГА
Часть 5
Новгород
Первые впечатления. Наш дом
Июнь 1946-го года, учебный год закончен, можно ехать к родителям. Чтобы попасть в Новгород, доехал до Чудова, сел на поезд Чудово-Новгород. Проезжаем станцию Спасская Полисть. Вокруг множество разбитой военной техники: повозки, орудия, автомашины. Это остатки разгромленной армии генерала Власова. В Новгороде на вокзале меня встретил отец с машиной. Грузовик везет нас мимо пустырей и развалин, мимо новгородского Кремля с полуразрушенной аркой входных ворот, мимо небольшого огороженного низенькой оградой, стадиона с деревянными трибунами. Миновали невысокий крепостной вал, и вот он, наш дом. Это финский, стандартный щитовой домик с двумя входами. Половина дома – наша. Это две крохотные комнатки. Первая комнатка, она же и кухня, проходная. Наша улица называется Зверинской. Напротив дома, через дорогу, сильно поврежденная церковь Никиты Кожемяки, невдалеке за каменными стенами виден Зверинский монастырь. Через один дом от дороги отходит поперечная улица, на которой, тоже в финском домике, живут Нагулины. Только их домик рассчитан на одну семью. Между нашими домами большой огород, к ним можно пройти прямо через огород.
Отец и мама работали. Отец – в строительном тресте, мама – в поликлинике. Друзей здесь у меня еще нет, и мы осваиваем город вдвоем с Юрой Нагулиным. Новгород сильно разрушен. После освобождения города от немцев, целыми в нем остались всего 40 домов. Кругом развалины, остовы зданий с обрушившимися перекрытиями, полуразрушенные церкви и монастыри. Общественного транспорта в городе нет, все передвигаются пешком. По Волхову ходит несколько пароходов, самый большой из них, колесный пароход, называется «Всесоюзный староста М.И.Калинин». Мост через Волхов, соединявший когда-то Кремль с торговой стороной, взорван, и обрушившиеся стальные фермы моста почти перегораживают реку. Лишь неширокий проход у правого берега позволяет проходить речным пароходам и лодкам. Ниже по течению построен деревянный мост. В самом Кремле разрушены или сильно повреждены многие здания, участки крепостной стены, некоторые башни и церковные постройки. В центре Кремля, восстановленный после освобождения города, памятник «Тысячелетия России». Немцы разобрали памятник на части, намереваясь вывезти его в Германию, но не успели. Когда советские войска вошли в Кремль, фигуры и детали памятника лежали разбросанными на земле. Сильно поврежден и разграблен Софийский собор. В годы оккупации немцы устроили в нем конюшню. Позолоченный главный купол собора ободран, остался один каркас. На стенах следы от осколков и пуль. В северной стене собора большая, в рост человека, дыра, по-видимому, от разрыва снаряда. Ворота в собор закрыты, но мы с Юркой свободно пролезаем через дыру внутрь, охраны никакой нет. Около колокольни собора, на бетонных площадках, большие и малые колокола. У самого большого колокола сломано ухо. Когда советские войска оставляли город, колокола Софийского собора спрятали, утопили в реке Волхов. После освобождения города их вытаскивали танками, тогда и повредили большой колокол.
В соборе пусто. В одном углу в полу собора раскопаны могилы, по-видимому, здесь недавно работали археологи (а может и не археологи). Извлеченные гробы стоят рядом с могильными ямами. Гробы – прямоугольные, обитые тонкими окислившимися медными листами. На крышке и по бокам гробов что-то написано славянской вязью. Подняли крышку одного из гробов, – там мумия женщины с длинными светлыми волосами. Из надписи на крышке гроба поняли только, что это жена какого-то новгородского князя. Смотреть, что в других гробах не стали. Вскоре лаз в собор заложили кирпичом. Но к тому времени мы уже облазили весь собор до самых куполов. На пустырях среди развалин можно было найти множество полезных в послевоенном хозяйстве вещей. Так в результате «раскопок» в нашем доме оказались кровать, электрический утюг, что-то из посуды.
В отведенной нам половине домика некоторое время мы жили одни. Но вскоре в проходную комнату, строительный трест, которому принадлежал дом, вселил женщину. Потом эта женщина выехала, а комнате поселились молодожены, молодой парень и девушка, строители. Все это, конечно, создавало огромные неудобства и им и нам. Так прожили около года. Потом, к счастью, уехали и молодожены.
С Нагклиными мы жили как бы одной семьей. У них на участке огород, вишневый сад, оставшийся с довоенных времен, и хозяйственные постройки: хлев и дровяной сарай. К тому времени они обзавелись хозяйством, держали корову, поросенка и кур. Поросенка откармливали пищевыми отходами до осени. Осенью забивали. С кормом для коровы также не было проблем, сено покупали на базаре и хранили на чердаке дома. Так что было мясо, молоко и свежие яйца. Трудное время настало, когда в 1947-м году членам партии (а Семен Филиппович был членом КПСС) запретили держать скот. Корову им пришлось зарезать. Выкармливать поросят тоже стало нельзя. Опять, как в Башкирии, знакомое, нельзя!!!
Город строят заключенные и пленные
После окончания войны вышло Постановление ЦК КПСС и Правительства СССР о восстановлении разрушенных старинных русских городов, в числе которых был и Новгород. В городе был образован трест «Новгородстрой» (в нем почти до конца жизни проработал отец). На строительстве в те годы, в основном, использовался труд заключенных и военнопленных. По утрам колонны заключенных под охраной солдат с винтовками наперевес, тянулись на стройку, к вечеру обратно в лагеря. Солдаты знаками и окриками отгоняли встречных прохожих в сторону от конвоя, как бы чего не вышло.
Военнопленные немцы появились в городе наверное, в 1946-м году. Их лагерь располагался недалеко от нашего дома, за Зверинским монастырем, в корпусах какого-то разрушенного предприятия. Утром и вечером колонны пленных шагали по дороге мимо дома. Охраны у немцев было значительно меньше и, в отличие от угрюмых колонн советских заключенных, немцы обычно шли с веселой песней, припев которой помню до сих пор: что-то вроде - «Айли! Айлю! Айля!». Среди пленных были и т.н. расконвоированные, высшие офицеры, имевшие возможность по выходным дням свободно, без конвоя выходить на прогулку за пределы лагеря. Их часто можно было видеть на большом лугу возле Волхова, где они встречались с женщинами.
В лагере у немцев я впервые увидел, как играют в гандбол. Тогда считалось, что это типично немецкое увлечение, и мы иногда ходили к лагерю, чтобы через заграждение посмотреть игру.
Школа
В 1946 г. в Новгороде было всего две средних школы. Одна находилась на правом берегу Волхова, другая на левом. В августе меня приняли в 9-й класс 2-й средней школы. Школа располагалась в центре города рядом с Кремлем и размещалась в одном из уцелевших в войну кирпичных зданий. Фасадом здание школы выходило на огромный, заросший бурьяном пустырь с торчащими обломками кирпичных стен, левее – центральная площадь, здание обкома партии (бывшее дворянское собрание) и Кремль, окруженный глубоким рвом. На краю площади гранитный постамент памятника В.И.Ленину, со следами от немецких пуль, а в центре деревянный помост-трибуна для торжественных случаев.
В сентябре в школе начался второй послевоенный учебный год. Девятый класс, в школе был один. Десятый, набранный в предыдущем году, тоже один. С ребятами в классе я познакомился быстро. Постепенно привыкал к новым учителям и к более высоким требованиям, чем были в предыдущих школах. Учителя здесь подобрались замечательные. Классным руководителем у нас была Анна Николаевна Гореликова, учительница литературы. Математику преподавала Варвара Григорьевна Васильева («Варвара»), физику – Васса Дмитриевна (вот фамилию не помню), химию – Белла Борисовна Блюм («БББ»). Замечательно излагал материал по истории Квятковский, - наш «Аркаша-шепелявый». У него был дефект речи и говорил он, как бы набрав воды в рот, очень неразборчиво. С непривычки понять его речь было трудно. Почему к нему пристало имя Аркаша, неизвестно; звали то его не Аркадием.
Лишь с учительницей немецкого языка у меня не сложились отношения. Дело в том, что ни в одной из предыдущих школ, где я учился, не было иностранного языка, т.к. не было учителей. Здесь же в школе изучали немецкий язык, и преподавала его пожилая, и как говорили ребята, очень вредная, учительница. Получилось так, что в сентябре, в тот день, когда по расписанию был первый урок немецкого языка, меня назначили дежурным. Ребята объяснили, что по заведенному «немкой» порядку, дежурный должен встать и доложить ей на немецком языке – «Я сегодня дежурный. Сегодня такое-то число, такого-то месяца и года». И обязательно добавить, – «22 года без Ленина, по ленинскому пути». Фразы эти мне написали на бумажке русскими буквами и, чтобы не ударить в грязь лицом, нужно было успеть выучить текст до начала урока. Звонок на урок. В класс входит учительница: все встают, садиться нельзя пока дежурный не отрапортует. Я начинаю: - «Ихь бин хойте орднер (я сегодня дежурный …) Что там дальше? – Забыл! Лопочу что-то уже по-русски, про Ленина. Положение безвыходное, и я честно признаюсь немке, что никогда не учил немецкий и ничего не знаю. Этим я почему-то ее страшно рассердил, она устроила мне разнос на немецком языке, поставила двойку в дневник и выгнала из класса. Больше на ее уроках я не появлялся ни в девятом, ни в десятом классах. В классе оказалось еще двое «не обученных языкам»: Юрка Иванов и Валька Морозов. Морозов, пропустивший несколько лет учебы из-за войны, кажется, действительно никогда не учил языков. Иванов же, сын высокопоставленного областного партийного чиновника, в предыдущей школе изучал английский язык, но, сообразив, что к чему, тоже перестал посещать уроки немецкого, отговариваясь тем, что он, де, англичанин, а не немец. Каждый раз, вместо урока немецкого языка наша троица отдыхала. Зимой, в закутке за школьной вешалкой играли в «маялку», когда становилось тепло, гоняли мяч на улице. Маялка – небольшой свинцовый кружок, обернутый тряпочкой и перетянутый крепкой ниткой, нечто, подобное волану для бадминтона. Этот волан нужно было, как можно больше раз подбить внутренней стороной стопы одной ноги, не давая ему упасть на пол. Кто продержит маялку в воздухе дольше, тот победитель. Уйдя с урока, приходилось прятаться от вездесущего директора школы Мишина, который имел обыкновение по несколько раз в день проверять все школьные закоулки, вылавливая нерадивых учеников. Особенно гонял он курильщиков. Любители покурить прятались обычно в уборной, стоящей на заднем дворе школы. Курили махорку. От внешней территории уборная была отгорожена полуразвалившимся забором из досок и колючей проволоки. Однажды, вместе с друзьями там попробовал покурить и я. Свернул, как сумел цигарку с махоркой, сделал несколько затяжек и выбросил, – не понравилось, тошнит. Неожиданно во дворе появляется директор, идет в нашу сторону. Курильщики разбегаются. Я, в панике лезу на улицу через дырку в заборе, но зацепился рубахой за колючую проволоку: стою, согнувшись, ни вперед, ни назад. А директор, вот он рядом! Сейчас схватит, рванулся я от него, оставив на проволоке клок новенькой белой рубашки и разодрав ее от воротника до пояса. Больше ни разу в жизни курить не пробовал.
Физкультурного зала в школе не было, поэтому зимой и летом на уроках физкультуры занимались на улице, во дворе школы или на стадионе. Новгород только начинал восстанавливаться, но, несмотря ни на что, на стадионе кипела жизнь. Летом тренировались футбольные команды и легкоатлеты, собирались любители поиграть в баскетбол и волейбол, устраивались соревнования. Зимой поле заливали, можно было покататься на коньках, поиграть в хоккей с мячом. Со школьных лет сформировалась наша дикая волейбольная команда, просуществовавшая до окончания нами институтов. Когда наступали студенческие каникулы, приезжая домой, мы каждый вечер собирались на стадионе. Там же на стадионе летом 1947-го года я тренировался в группе школьников у приехавшего в город, знаменитого тренера, создателя самбо, Харлампиева. Получалось не очень, не хватало физических сил. Осенью тренер уехал, и тренировки прекратились. Тем не менее, некоторые из начинавших у него ребят, достигли в самбо больших успехов. Помню, уже в институте мы проходили морскую практику на крейсере «Жданов». Крейсер идет в Финский залив на стрельбы. Мы, группа студентов, стоим на мостике, над орудиями главного калибра. По громкой связи объявляют учебную боевую тревогу, внизу матросы бегом занимают свои места у счетверенных зенитных пушек. Кто-то из матросов, сидящих у пушки, машет мне рукой. Оказалось знакомый парень из Новгорода, тренировались вместе у Харлампиева. Он уже мастер спорта.
Девятый класс. Очень много увлечений. Люблю мастерить, особенно что-либо связанное с электротехникой: трансформаторы, электромоторы, модели и т.п. В продаже нет ни материалов, ни деталей, почти все необходимо делать самому, руководствуясь распространенными тогда книжками типа «Сделай сам» или «Как самому сделать электромотор». Самый волнующий момент, сделав модель, включить ее, убедиться, что она работает и возгордиться оттого, что именно ты смог ее сделать. Первыми моделями были миниатюрные электромоторы, потом захотелось сделать модель трамвая. Где-то прочитал, как самому сделать кипятильник. Это очень просто, убеждал автор. Нужно взять две металлические пластины, подключить их к сети и опустить в сосуд с водой. Электрический ток, проходя между пластинами через воду, быстро нагреет ее до кипения. Попробовал. Действительно воду в полулитровой банке можно вскипятить за несколько минут. Увлечение экспериментами с кипятильниками окончилось катастрофой. В заброшенном колодце, находившемся неподалеку от нашего дома, вода была сильно соленой. Пить ее было нельзя, но иногда, когда уличная колонка с обычной водой не работала, воду из колодца брали для хозяйственных нужд. Снова из любопытства, как когда-то с конденсатором, захотелось посмотреть, будет ли кипятильник нагревать такую воду. Посмотрел! Только опустил кипятильник в банку с водой, как все в ней загудело, провода в комнате задымились, и свет погас. Короткое замыкание! А поскольку вместо пробок-предохранителей у меня были поставлены «жучки» из толстой проволоки, то перегорели предохранители на уличных столбах, и без электричества на несколько дней оказалась вся улица.
После войны очень мечталось о радио. Но в послевоенные годы радиоприемников у населения, за очень редким исключением, не было. Те приемники, которые люди сдавали в начале войны, пропали безвозвратно, новых же промышленность еще не выпускала. Радио можно было слушать только по трансляционной сети от единого, городского радиоцентра. Радиоточка в нашем доме имелась, однако нужен был репродуктор. Как-то, когда уж очень я надоел родителям просьбами о радио, отец предложил мне взять ведро картошки, продать на рынке и на вырученные деньги купить репродуктор. И вот я на рынке. Продаю свое ведро картошки солдатскими котелками. Покупатели подходят, спрашивают, сколько стоит? Мне почему-то неловко перед ними, называю цену меньшую, чем рассчитывал дома. И, наоборот, накладываю в котелок картошки с верхом. Быстро продал всю. Торговец из меня оказался никудышный. Так проторговался, что денег на репродуктор не хватило. Родителям пришлось еще добавить и в доме появилось радио. Репродуктор никогда не выключали и радиопередачи звучали в доме с шести утра и до часа ночи. Это никому не мешало.
Очень хотелось самому сделать радиоприемник. Один из школьных знакомых принес мне старый детекторный приемник. Такой был у нас дома до войны. Но в нем отсутствовал главный элемент - детектор, так что никаких радиостанций приемник принимать не мог. В брошюре для юных радиолюбителей, вычитал, что детектор можно сделать самому, нужно только получить кристалл сернистого свинца. Для этого, писал автор, свинцовые опилки надо сплавить на огне с порошком обычной серы. К моему огорчению, потратив много времени на химические опыты, кристалл так и не получил. Зато получил небольшой взрыв, забросавший мне физиономию горячими брызгами расплава, после чего экспериментировать как-то расхотелось. Первый свой радиоприемник я сделал позже. А пока завидовал однокласснику Герке, собравшему простенький ламповый приемник, принимавший довольно много радиостанций на длинную антенну, растянутую между двумя деревьями. Хороший прием был только вечером, и, чтобы послушать разные станции, я зимой, по вечерам хожу к нему домой на дальний конец города. Поздний вечер, на улице темно. И вот мы сидим в его крохотной комнатке, выключив свет, светится только лампочка на шкале приемника. Вращаем ручку настройки; при приближении к волне радиостанции из динамика слышится свист и завывание, потом возникает голос или музыка. Идем дальше, снова посвистывание и новая радиостанция, возникающая, как бы, из ничего. Говорят на разных языках. В темноте комнаты все это производит какое-то завораживающее впечатление.
Конечно, все эти увлечения сказывались на учебе не в лучшую сторону. Помню, в начале 10-го класса классный руководитель Анна Николаевна даже пришла к нам домой, чтобы поговорить с родителями по поводу моих «успехов». Родителей дома не было, а я в этот момент как раз занимался опробыванием модели электрического вагончика. Может быть эта модель, бегающая по рельсам, проложенным на полу, повлияла на настрой Анны Николаевны, и вместо того, чтобы попенять мне на провалы в учебе, она стала расспрашивать меня об устройстве модели.
Суд над немецко-фашистскими преступниками
В 1945-46 гг. в освобожденных от немецких оккупантов городах проводились открытые судебные процессы немецких военных преступников. Приговоры были жесткие – смертная казнь через повешение или лишение свободы на сроки до 25 лет. Смертная казнь проводилась публично, на главных площадях городов. Сюжеты об этом демонстрировали в киножурналах. Последний из таких процессов, начался в Новгороде осенью 1947 г. и проходил в Кремле в помещении городского театра. Подсудимых человек десять, – от генерала, командовавшего дивизией, действовавшей на Новгородчине и осаждавшей Ленинград, до ефрейтора-карателя.
Пропустить такое событие мы, конечно, не могли, сбегали с уроков и правдами и неправдами проникали в театр. Удавалось уговорить охрану на входе, пробраться через черный ход и т.п. Попав в театр, в судебном заседании сидели от звонка до звонка. В фойе театра на стендах фотографии разрушенного города, церквей и сожженных деревень, на столах простреленные иконы, портсигары и безделушки, сделанные из позолоченного металла купола Софийского собора. Само судебное заседание проходило на сцене театра: в центре сцены за столом судьи, справа за барьером подсудимые. Ответы и выступления подсудимых переводил переводчик. Немцы на процессе держались по-разному, кто-то надменно, кто-то заискивающе покорно или равнодушно. Запомнились генерал и один ефрейтор. Генерал – подтянутый, прямой, держался надменно и на вопросы отвечал кратко. Яволь! Противоположностью ему был ефрейтор-каратель, отличившийся особой жестокостью в карательных экспедициях. Крупный, рыжий, в потрепанном мундире, в суде он был тихим и угодливым. Но вот суд вызывает на допрос одного из свидетелей, сгорбленного старика с седой бородой. Старик стоит за небольшой трибуной. Суд просит его рассказать о том, что делали каратели в его деревне. Старик рассказывает, как немцы пытали и расстреливали жителей деревни, как потом деревню сожгли.
– Узнаете ли вы кого-либо из подсудимых, спрашивает председательствующий в суде полковник.
– Вот этот немец был в нашей деревне, указывает пальцем на рыжего ефрейтора старик; командовал солдатами и сам расстреливал наших жителей, деревенских.
Председатель суда задает вопросы ефрейтору, тот все отрицает. И тут старик выбегает из-за трибуны и прямо на сцене перед судом, расстегнув ремень, спускает штаны, задирает рубаху до груди и показывает суду свой живот, весь в шрамах.
– Вот этот фриц пытал меня! Заливал мне в глотку воду, а потом бил дубинкой по животу, так, что лопалась кожа! Подтянул штаны, подошел к барьеру, где сидели немцы, и плюнул в рыжего. Охрана даже не успела среагировать.
В последний день суда ожидали вынесения смертных приговоров, но суд приговорил генерала к 25 годам лишения свободы, а остальных к меньшим срокам.
Выпускные экзамены и выпускной вечер
Лето 1948 года. Начались экзамены на аттестат зрелости. Экзаменов много. Одиннадцать. Одна из проблем для нашей троицы (Ю.Иванова, В.Морозова и меня) как сдать экзамен по иностранному языку. Весь класс изучал немецкий язык и сдает соответствующий экзамен. Мы же, как уже было сказано, никакого языка не изучали, и уроки иностранного языка прогуливали. Перед экзаменами проблема языка заволновала и школу, поскольку оценки по иностранному языку входили в аттестат зрелости. Чтобы выйти из положения к нам прикрепили одного из учителей, который кажется, немного знал английский. Для каждого из нас он составил персональный экзаменационный билет и примерно месяц натаскивал, как на него отвечать. На экзамене наши билеты были помечены условными знаками, и все окончилось благополучно. Иванову поставили пять, Морозову четыре, а мне тройку.
Очень тяжелым оказался экзамен по истории. Необходимо было сдавать экзамен по всем этапам истории, за все классы, начиная с истории древних веков. Таким образом, набралась целая кипа учебников, материал которых, по сути, надо было не повторить, а выучить заново. Забрав несколько учебников, я уходил читать их на свою любимую протоку за монастырем. Немного почитаю, немного порыбачу, половлю ершей. А иногда еще и поклеймлю нехорошими словами женщин, гуляющих на другой стороне протоки с немецкими офицерами, благо они не могут перебраться через нее и надавать мне по шее.
Конечно же, в памяти остался выпускной вечер. С утра мы подготавливали свой класс к торжествам: выносили парты, расставляли столы и скамейки, девушки занимались украшениями и угощениями. Кто-то подал идею пригласить на наш выпускной вечер артиста Сергея Столярова. Концерты популярнейшего Столярова, сыгравшего главную роль в фильме «Цирк», проходили тогда в Новгороде. Идея понравилась всем, и мы, несколько человек, во главе с отличницей Светкой Нестеровой, отправились в театр. Приняли нас хорошо, и артист обещал после концерта быть на нашем выпускном вечере.
В назначенный час директор школы открыл вечер и произнес торжественную речь. Начали выдавать аттестаты зрелости; сначала отличникам. Мне, аттестат с тремя тройками выдали ближе к концу торжества. Вскоре можно было приступить к очень скромному, но веселому, ужину вместе с родителями и учителями. Как и обещал, Сергей Столяров пришел в школу после концерта. Пришел не один, – с двумя местными артистами. Скромно сели за отведенный им столик. Еще немного тостов за здоровье учителей, и Столяров стал читать стихотворение Константина Симонова – «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», потом еще и еще. Выступали и пришедшие с ним артисты. Получился такой замечательный прощальный вечер в школе. Вечер закончился, когда уже наступал рассвет, и мы всем классом отправились гулять по безлюдному еще городу. Побродив по Кремлю, некоторые из ребят разошлись по домам, мы же небольшой группой перешли на другой берег Волхова и решили посмотреть одну из церквей, обнесенную досчатым забором. В самой церкви был какой-то склад, а снаружи шли ремонтные работы. На улице никого. Только пролезли внутрь через дырку в заборе, откуда ни возьмись, милиционер. – Кто такие, что здесь делаете? Ребята начали дурачиться, хотели, мол, забраться в склад, да ты помешал. Милиционер, по-видимому, воспринял это всерьез или обиделся. – Я вас задерживаю, пройдемте в отделение. Видя, что дело приняло серьезный оборот, пытаемся объяснить, кто мы, и почему бродим по городу ночью. Бесполезно. Появился еще один милиционер, – в офицерском звании. Теперь уже оба гонят нас в отделение, вывели уже из ограждения. И тут не выдержали нервы у нашего Юрки Елисеева, он бросился бежать, а за ним и мы. Милиционер кричит – стой, стрелять буду! Офицер орет, – догнать, арестовать! Сзади выстрел. Но мы уже совсем далеко. Убежали. Этим «салютом» и завершился наш школьный этап. Наступал очередной переходный период, из школы в самостоятельную жизнь.