Толкучка на почте. Угрюмые лица.
Медленно очередь к кассе ползет.
Кто за посылкой, переводом, подпиской.
На Почтампе в зимний вечер, толпится народ.
Еще далеко - окошко заветное.
«Одуванчики божии» его на приступ берут -
И мне кажется, сюда они пришли за ответами.
С ведром вопросов из одиноких вопросов- минут.
Терпенья хватало с избытком до кассы.
Даже вперед, пропустил старичка.
Сбиваясь, он шелестел купюрой с десяток.
Расписывался дед – дрожала рука.
Меня попросил проводить он до дома.
-Боюсь в темноте с некоторых пор тут ходить.
Избили, медали сорвали подростки…подонки.
Глаза уж не видят. Поможешь дойти?
Но как тут откажешь. Явно неловко.
На сутки отпустили из серых казарм.
Свидание с девушкой в парке, и возможно серьезно….
А тут дед на почте. «Повезло» же блин… нам.
До дома шли часа полтора мы.
Медленно с тяжестью шел старик.
Рассказывал – что воевал он,
И про детей далеких, и про ИЛ-штурмовик.
- За детей, матерей и за дом свой.
Люфтваффе согнули в бараний рог.
Дед ковылял и рассказывал дорогой.
До порога про жизнь - не закрывался рот.
В дом позвал. Прошел на кухню
Сели за стол. Я у ночного окна.
Дед в шкафу достал литрушку.
Говорит. - день рожденье у меня.
Стоят граненые стаканы.
Огурцы малосольные, капуста, масло, хлеб.
Ладно. Хрен с построением ранним.
Дед за тебя! За твои 70 лет!
Вся жизнь его в речах летела.
Фронтовой альбом от корки до корки смотрел.
И рот раскрыв, луна на его доме сидела.
Дед пил столичную, а я уж давно опьянел.
Я знаю многих двадцатилетних.
Им уже на свете скучно жить
Мой приятель фронтовик семидесятилетний.
За пояс заткнет с десяток молодых.
- Соседка – любовница напротив.
Задаст мне жару завтра с утречка –
Смеялся дед, - Будешь пить еще? Не против?
Блин - уважаю я старика!!
Казарма утром, невзрачно и с уныньем.
Дневальный сонный с интересом спросил:
Ну как ночь прошла? Девчата хоть были?
На тебя посмотришь, хорошо ты попил…