Обрядом оживления души,
вдруг оступившейся,
сорвавшейся однажды,
я воскрешаюсь,
помолившись дважды
в возложенной на жертвенник тиши,
дарящей жизнь той внутренней крови,
которая почти неуловима,
в ней можно жить,
в ней жизнь осуществима
в условиях свершившейся любви.
Мне б угадать, что правильно, что нет,
попасть в непокорившуюся лузу,
предначертав рукой священной Музы
ещё один рифмованный сюжет,
красноречивый, что достался мне
лоскутиком искромсанного солнца,
чтоб восторгались: "Как она смеётся
и как жизнелюбив её портрет!"
Я уплачу предписанную дань,
отдав частицу света из-под сердца,
Где нету места примесям из перца,
но лишь живая жизненная ткань,
окрашенная в тон нательных вен
моей счастливой призрачной вселенной,
созвездием строфы благословенной
среди земных, порой надгробных, стен.