***

Дерево, что росло, пило воздух,
стремительно отдаёт
накопленное солнце.

Пламя шумит,
спорит с ветром.

Длинные тонкие стебли
бросаются в горизонт,
шершавятся
в лёгко-золотистую изнанку.
Вдруг
Встречается пижма,
бархатная ковка тепла,
словно застёжки
стягивает в зрении
зелёные покровы
под шелковистой протяженностью,
мимо посёлков,
в ночи мерцающих
стеклянным жемчугом,
проходит летнее, избегая
стать лишь образом
в самодельной обувке,
пусть и в сретении
книжного
и бессловесного —
постоянно выпрастываясь
из лубочных
чашелистиков.
Так и древесина
возвращает огонь,
сдвигается
затуманенная
или обсохшая
до твёрдой темноты
вода.
Туда, туда, —
молчит август, —
где серебряные потёмки
тронет зябь мысли
о собственной жизни
разомкнутой и сомкнутой
в смыкании и размыкании
воздушной сферы,
пропитанной
движением.