Слева от бутылок -- известный балетмейстер Евгений Гырнец.
Справа: солисты балета Александр Величкин и Сильвестр Попеску.
***
Согреваться душою – шагаю не в храм,
Не созвучно ли: Бог и богема?
Но церковным хорам
недоступен хорал,
Взволновавший безбожные гены...
Тормознёт у служебного входа вахтёр:
«Что-то редко ветрами заносит...»
«Всё дела, Никанорыч. Ну, как там «Шахтёр»?..
И хорал улетучится в просинь...
Пол стакана в гримёрной –
и в лоно кулис,
Где Почётным хожу гражданином,
Парусами сквозняк их надул и повис.
А над новенькой – свет: жажда нимба...
Этот холод, что в тело проникший вандал,
Ей на плечики свитер наброшу:
За такую улыбку – штаны бы отдал...
Освещенье застыло порошей.
И душою озябшей
обычный спектакль
Принимается, как литургия,
Даже сердце в театре забилось не так:
Стук пуантов – всегда аритмия.
И терзает никем не услышанный плач,
Ведь глаза балерины – Сирены..,
Будто горько рыдает у плахи палач
В непонятной от века игре нам.
И глаза,
подчиняясь волнению рук,
Сокровенную боль отражают:
На лету искажает короткий испуг
Неуёмную женскую жалость. –
Это Grand Fouette
затянуло клубок
Неизменной чреды вариаций...
Тайный смысл жития недоступно глубок,
Если нет дорогих декораций.
И ведёт меня
танца упругая нить
В лабиринте, как дар Ариадны,
К пониманью:
стараясь в игру заманить,
Даже образы стали реальны...
И торопится музыка их нарождать,
Знать короткою ночью зачата,
Потому и звучит диссонансом вражда,
Да борьба не на шутку – за чадо.
И сплетаются танцем кругом кружева...
Разомлела душа:
не уйти мне,
И трепещет в плену, слава Богу, жива:
Кружева эти – род паутины...
В па-де-дё заласкают щетину мою
Невесомые пальчики-перья...
А на Яблочный Спас
я грехи замолю,
Что порою логичнее веры...