Я всегда очень гордилась тем, что меня любят дети: от самых маленьких до самых больших, от тех, чей образ мышления для меня уже непредставим, до тех, чей уровень я еще не совсем превзошла. Не сам факт их любви меня так трогает (в конце концов, своих родителей они любят гораздо сильнее), а то, как они проявляют свою любовь — на равных, делая мне честь этой демократией, отменяющей возрасты. С тех пор как я себя помню, я ненавидела возрастную сегрегацию, ее незыблемые категории, из которых сделали загоны, вызвав этим только упрямство, только желание так или иначе из них улизнуть. Меня, например, ни в какой момент не устраивала возрастная категория, к какой я причислялась. Ребенком я тянулась к подросткам, завидовала им, и меня ранило их безразличие; подростком считала себя взрослой, да и была взрослой во многих отношениях; став взрослой, почувствовала себя подростком и, может быть, только тогда и научилась им быть по-настоящему. Это «обучение возрасту» — моя любимая мысль, она возникла из самонаблюдения, но постоянно подтверждается и чужим опытом. Каждый возраст, по-моему, есть не столько биологическая фаза, сколько духовная формула, предполагающая определенное сознание и философию; но если биологическая фаза достигается сама по себе, просто в ходе времени, более или менее быстром, то духовное ее осуществление требует некоторого интеллектуального усилия, некоторого освоения ее понятий, ее семантики, потому-то и возникают так фатально любопытные смещения фаз, позволяющие чувствовать себя подростком, когда ты давно уже взрослый, или, наоборот, старым, когда до старости далеко. Так или иначе, мои удачные попытки увертываться от своих возрастов и возвращаться потом в те, в какие мне нравится, привели меня к заключению, что возрасты отнюдь не разделены твердыми границами, что они плавают, как некие ядра, в плазме, повинуясь ее магическим законам, — в плазме, которая называется жизнь. Останавливать их движение, ограничивать их в пространстве, сгонять в застывшие созвездия мне кажется затеей не просто глупой, но и гибельной. Поэтому то, как обращаются со мной дети, их бесцеремонная, без налета почтения симпатия, переложенная на проказы, всегда льстит мне, как похвала, как знак, что я еще не начала умирать и, более того, еще не кончила рождаться.
Перевод с румынского Анастасии Старостиной