Выпуская кишки
на кровавую землю
под чужие стихи,
коим жертвенно внемлем,
раздвигая туман переломленной костью,
первородная глина комком лежит в горсти.
Снова варвары мы
через тысячу лет,
словно крысы чумы
предвещатели бед,
растекаемся волнами всюду, везде,
остается раздолье одной лебеде.
Убивать, истреблять,
изгонять, истязать,
продолжать покорять
убивать убивать
все чужое, отличное хаосу масс.
Убивать. Приготовсь! На счет раз.
Безголовый король
был не прав, виноват,
оказался герой
после смерти в сто крат,
украшением стен идеальным висит,
меж монархом с толпой не осталось обид.
Вековая трава
благородных кровей,
где царила стрела
королевских затей,
а топор привечал обижавших зверье,
не забудет ни капли вскормившей ее.
Восприятие места зависит от света,
освещенности солнцем картины, портрета
и умения глаза
проникать через стены
истории сразу
к душной сущности тлена.
Урожденных не здесь
слишком много камней,
мертвых статуй не счесть,
одним словом – музей:
они помнят Христа и старее науки,
время рубит, ревнуя, им головы, руки.
Возрождение смотрит с полотен небес,
в белокурых мадонн влюбляется плебс:
повстречав в суете
девы лик в голубом,
овладеть на костре
плотника ремеслом.
Разве дело в погоде? Дремучем дожде?
Или в реки загнавшем холопов вожде?
Только стены живут,
наблюдая века,
пепелище минут –
жизнь огня коротка.
Мы отстали на сто или тысячу лет,
даже чайки смеются увечным вослед,
птицы помнят закаты
над краем земли
под луной с неба взятой
моря отошли.