Мне встретилась вчера одна старушка
У входа в привокзальное кафе.
Не шарлатанка, нет, не побирушка,
Чтоб вам не ставить галочку в графе.
Она сидела в выцветшей поддёвке,
Почти не замечая теплый май,
Не вызвав ни насмешки, ни издёвки,
Во рту мусоля чёрствый каравай.
Вокруг спешили жители столицы,
Встречая, провожая поезда.
Мелькали, не запоминаясь лица.
Она не торопилась никуда.
Я замерла. Всё будто бы затихло.
И стали вдруг не срочными дела.
Я села рядом, головой поникла,
Какой-то новой жизнью зажила.
Я очутилась в низенькой землянке.
Спустилась с печи сонной и босой.
Рассвет. И тятя с мамой на делянке.
Я резвая, умытая росой.
А вот они счастливые на Пасху.
Вон роща соловьиная видна.
И вот вдруг просыпаюсь я с опаской,
А мама говорит, что там война.
Стал золотом мне хлеб тогда и чёрствый.
В аду прошли военные года.
Вот так я очень рано стала взрослой.
А тятя там остался навсегда.
Потом победа. Трое ребятишек.
Колхозная нелегкая стезя.
Заботы, череда пелёнок, книжек.
И годы мелким ливнем моросят.
И вот уже и выросшая дочка,
Уехавшая в дальние края,
И два любимых миленьких сыночка,
Из года в год менявших лагеря.
И скорбь моя. И горе. И ненужность.
Бессонной ночи бесконечный час,
И горькая людская малодушность,
Которая совсем погубит нас.
Старушка, посидев еще немножко,
Быть может, ожидая тщетно дочь,
С подола собрала от хлеба крошки
И побрела неторопливо прочь.
Грудь защемило. Навалилось прямо.
И горько, как душою не криви.
И совестно вдруг стало перед мамой,
Что редко говорю ей о любви.
Что я живу в достатке, всё имея,
Как может каждый пожелал бы жить,
И всё бы нипочем. Но не умею
Элементарно - хлебом не крошить.