Заветное
Я у мамы нынче на могиле
травы прошлогодние сгребаю.
Хоть стараюсь быть покуда сильным,
к кладбищу я всё же привыкаю.
Знаю хорошо соседей мамы
в этих их пристанищах печальных.
Всё иду, иду сюда упрямо
в постиженьи истин изначальных.
Знаю, что уйду и я однажды.
Жаль, меня не рядышком схоронят.
В память горсть землицы бросит каждый
и слезу для верности уронит.
И ничуть не будет мне обидно,
что лежать на Байковом не буду.
А в Союзе вспомнят, очевидно.
Им в наследство рукописей груда.
В рай иль в ад? При всём честном народе
жизнь мою оратор подытожит.
Предостерегу: при переводе,
будьте вы точны, как слово Божье.
Чтоб была соборной Украина,
был готов идти в огонь и в воду.
Помяни, Отчизна, словом сына
и восславь от имени народа!
Трагедия
Я средь терний – в цветах ты,
будто в оранжерее.
Я бескрыл, ты крылата –
ты не будешь моею.
В подвенечном наряде
к алтарю с кем-то встанешь.
И под чувственным взглядом
ты свечою растаешь.
Мне не скажешь: «Любимый!..» –
души в высшей ведь власти.
Но тоскою томимы –
разорвутся на части.
Нас судьба укатала,
будто горки лошадку.
Было счастье – не стало.
Сплыло ведь – без остатку…
Жене
Жену свою я больше, чем люблю.
И не за то, что с виду – впрямь богиня.
Она мне, будто вёсны журавлю, –
она души и дома берегиня.
Как на икону, на неё молюсь.
А у неё при том одна забота:
имён двух – Украина-мать и Русь –
расправить крылья вольно – для полёта.
И в час тревог, военных битв и дрязг
она молитвой силы мне умножит,
очистит душу. Неподъёмный пласт
забот и бед осилить мне поможет.
И в жгучий полдень жажду утолит.
Но, если смерть предстанет на пороге,
то память для грядущих сохранит,
отца заменит детям, видят боги!
Моцарт и Сальери
(современная трагедия)
Он волей Божьей вправду был поэт.
Она – лишь графоман с пером поэта.
И потому недолгим был дуэт
у Моцарта с Сальери. И при этом
она в вино не сыпала отрав,
а, будто ведьма, душу отравляла.
Бывало, поднесёт охапку трав,
а там змеи раздвоенное жало.
И запил он, залёг пластом на дно –
ему не до мечтаний и экзотик.
С лекарством горьким в чаше заодно
она ему подсунула наркотик.
Певца характер мягок. Потому
зависим он не только от погоды.
Но Моцарта не стало… И ему
строчит Сальери чувственные оды.
Расправа
Бескрылые созданья, рифмоплёты,
вы не смогли достигнуть мастерства.
Хулили вы поэта до икоты.
А в нём-то ведь душа была – жива!
Устав, вы начинали всё сначала
и били с удовольствием под дых.
Но грязь к нему совсем не прилипала.
Был слог всё чище и всё звонче стих!
Детство тирана
Местечко Браунау. Инн-река.
Мать Клара знала киндер, кирхе, кюхе3.
Из пятерых он с Паулой, пока
не доведён судьбою до прорухи.
Знал материнской он тепло любви.
Обиды от отца терпел привычно.
Немецкий и австрийский соловьи
там трели выводили, как обычно.
Бродил босым, бывало, по росе.
И живопись он трепетно лелеял.
Учился и мечтал, как все, как все.
Он Гитлером Адольфом стал позднее.
Холодноярский завет
Виктору Погрибному
Ты, любимая, двери плотнее прикрой,
в безысходном не плачь иступленьи.
На рассвете иду за Отчизну на бой.
И паду в том неравном сраженьи.
Понапрасну судьбу ты за то не вини –
не сумели избегнуть разлуки.
И несжатую ниву с детьми ты дожни,
дом родной сохрани от разрухи.
А по мне, что в землицу сподобился лечь,
панихиду служи – для помину.
И в беде сбереги соловьиную речь,
честь и доблесть сынов Украины.
Милостыня
Я подал нищему пятак
в смятении и муке.
Тот жест иным был тоже знак –
они мне тянут руки.
Моя рука не обделит:
тем – столько, тем – полстолька.
Вдруг по карману – не звенит.
Там пустота – и только.
Но им, сердечным, всё равно –
покорно горбят спину.
И рук протянутых полно,
не меньше половины.
Смекнул: нет, что-то тут не так!..
У них одна забота:
им легче выпросить пятак,
чем честно заработать.
Пророки
Григорию Клочеку
…вы ж распинали тех пророков –
ни одного не сберегли!
Ужель теперь вам видно око?
Пророки вас куда вели?
Теперь целуйте вражьи пяты,
ложитесь в гроб на Колыме!
Пророк, что вами же распятый,
вам не укажет путь во тьме.
Забыли истины истоки,
жить в рабстве дали вы обет?..
…Нам посылает Бог пророков
всего лишь раз на тыщу лет…
Ой, летят журавли
Стоит только зиме
в легкоструйных ветрах раствориться,
стоит только земле
лик омыть чистой влагой-росой,
с поднебесных высот
клич гортанный ручьём заструится –
где-то там, в вышине,
ключ летит журавлиный косой.
Для кого-то впервой,
напоследок, увы, для кого-то,
пред уходом во мрак,
в забытья бесконечную даль
эта песнь прозвучит,
для любви открывая высоты,
утешая сердца,
изгоняя тоску и печаль.
Оскудела бы жизнь
без высокого в небе полёта
над равниной степной,
над излучиной сонной реки.
Ой, летят журавли!
Им одна лишь – курлыкать – забота,
в безразличных очах
зажигать доброты огоньки.
Ох, летят журавли!
От полёта и небо светлеет,
будто нынче беда
вслед за талой водой унеслась.
У бескрылых людей
мысль крылатая душу согреет.
В чьих-то чёрствых сердцах
восстановится с ближними связь.
Вот бы с ними в полёт –
ведь у нас два крыла за плечами!
Только нам не дано
одолеть притяженья преград.
Ой, летят журавли!
Синеву загребают крылами,
словно в песне, они –
в кинокадре любимом летят.
Незнакомке
Женщина, моей ты не была.
Никогда моей не будешь, знаю.
Косы с блеском, будто бы смола,
за полоску шеи затекают.
На тебя нарочно не гляжу –
обхожу десятою дорогой.
Коршуном над жертвой не кружу –
оставайся лучше недотрогой.
Уплывают прочь мои лета,
и на них не сыщется управы.
Целовать желанные уста,
что вкусить дурманящей отравы.
В юность воротиться бы, назад –
это было б лучшим из подарков.
Утешаюсь песнею цикад,
полевых цветов букетом ярким.
Приказ
Приказ: Сосюры, Рыльского портреты
в учебниках заклеить – навсегда.
Да это же любимые поэты!..
Знать, в отчий дом опять пришла беда.
Одумайтесь! Вы что нам приказали?!
Учитель наш как будто онемел…
Ещё вчера стихи мы их читали.
Сегодня кто прочесть бы их посмел?
Для перемен таких нашлась причина?..
И с миром рвётся трепетная связь…
Отбитую у фрица Украину
ведут куда, согласья не спросясь?
Лишь в оттепель хрущёвскую немного
Сосюры стих нам очи приоткрыл.
И понял я, растут откуда ноги,
сыновнюю любовь кто запретил.
У Рыльского в плену мне быть не тесно –
где интеллект от Бога и талант.
Строка о красных яблоках чудесна:
она – литературы бриллиант.
Вечернее путешествие
Упали росы на траву,
и ярко звезды светят.
И я пока ещё живу
на этом – белом свете.
Хотя прошёл уже межу
я в постиженьи истин,
но кровью всё ещё брожу –
вином брожу игристым.
И в пустоте ещё немой
лежать мне не пристало.
И дней в запасе с головой,
длиннее ночь не стала.
А ту беду, что перенёс,
возьму в страну иную.
Оставлю, что любил до слёз,
Отчизну дорогую.
Был царь в стараньях больно крут,
но вождь сильнее мучил.
…Отчизна клонит вербы в пруд
в тоске-печали жгучей…
Навечно в землю лягу там,
куда стремил я стопы.
И где открытый всем ветрам
шумит листвою тополь.
Где, как обглоданная кость,
чернобыльская пуща.
И где язык родной, как гость,
а может, даже пуще.
В душе любовь я сберегу
к бескрайней хлебной ниве.
И только здесь я быть смогу
воистину счастливым.
Незабываемое
Ночи звёздные и лунные.
Веет влагой у воды.
Тишина играет струнами,
в серебре стоят сады.
В губы мною зацелована –
на плече моём лежи.
Сколько будет уготовано
нам ночей таких, скажи?
Та мечта, увы, не сбудется.
Но село на свете есть.
И в селе всё та же улица.
Ждут ли так, как раньше, здесь?
Но за прошлые свидания
ты меня не обессудь.
Жив пока – в воспоминаниях
ты побудь ещё, побудь.
* * *
Поле в пушистом плену у снегов.
Дуб средь сугроба. Сверкающий иней.
Чёткая тень пролегла проводов
высоковольтных линий.
Холод рисует на стёклах цветы.
Свет исчезает в окошках обманный.
Мир в этот час, словно храм чистоты
и тишины первозданной.
Звёздами нежно звенит небосвод.
Песнь их расслышат лишь чуткие уши.
Пёс на цепи заскулит у ворот –
образ волшебный разрушит.
* * *
Летала птица в выси поднебесной –
полёт, как воплощение мечты.
В овраге, где степному ветру тесно,
ронял терновник белые цветы.
В лучах сверкая зеркала осколком,
неспешно вдаль текла, текла река.
Шёл человек к селу степным просёлком.
И, видно по всему, издалека.
Летала птица в выси поднебесной.
И, притомившись, села отдыхать.
Она умела петь родные песни
и по курганам местность узнавать.
* * *
Бандурист, сыграй,
чтобы в ритме буден
про родимый край
не забыли люди.
Хватит мельтешить
пением попсовым,
и струну глушить
звоном оркестровым.
Бандурист, сыграй
этим блудным детям.
Там возможен рай,
где теплом приветят.
Ты, судьба, не дай
быть чужим в Отчизне.
Бандурист, сыграй
о счастливой жизни.
Загравенко Анатолий Романович (1938 г. р.), Кировоградская обл. Окончил Литературный институт им. О. М. Горького. Работал в перссе. Автор книг стихов: "Іскрини дощу", "Спадок", "Дике поле", "Меди полинові", "Доля", "Сповідь", "Часослов", "Щастя", "Майдан".
3 – киндер, кирхе, кюхе – ребёнок, церковь, кухня (нем.).