Узнав о несчастьи, что Мирис умер,
пошёл я дом его, хоть и стараюсь
не заходить я в дома христиан,
особенно когда у них траур или праздники.
Встал в коридоре. Не хотел я
пройти вовнутрь, потому что заметил,
что родственники умершего смотрели на меня
с явным удивленьем и неудовольствием.
Его положили в просторной комнате.
Из угла, в котором стоял я,
было видно немного: всё ковры многоценные
и сосуды из серебра и золота.
Стоял я и плакал в углу коридора.
И думал, что наши вечеринки, прогулки
без Мириса потеряют всякую ценность;
и думал, что не увижу больше
на наших прекрасных, бесстыдных ночных пирушках,
как веселится он, как смеётся, как стихи читает
со своим совершенным чувством греческого ритма;
и думал, что навсегда утратил
красоту его, что навсегда утратил
юношу, которого обожал до безумия.
Какие-то старухи рядом шептались
о том, как он прожил последний свой день –
на губах постоянно имя Христа,
в руках сжимается крест. –
Потом вошли в комнату
четыре христианских священника, прочитали молитвы
с жаром, произнесли воззванья к Иисусу
или Марии (я плохо разбираюсь в этой религии).
Мы знали, конечно, что Мирис – христианин.
С первого раза мы поняли это, когда
в позапрошлом году он вошёл в нашу компанию.
Впрочем, жил он так же, как мы.
Сильнее всех нас наслажденьям привержен,
без удержу тратил он деньги на удовольствия.
О мнении города не беспокоясь,
бросался он жадно в ночные драки на улицах,
когда случалось компании нашей
столкнуться с враждебной компанией.
Никогда о своей религии не говорил он.
Да, однажды мы сообщили ему,
что поведём его с нами в Серапион.
Но, кажется, не по нраву пришлась
ему наша шутка: теперь я помню.
И ещё два случая приходят на ум.
Когда мы совершали возлияния Посейдону,
он подался назад из нашего круга и отвёл глаза.
Когда с энтузиазмом кто-то из нас
воскликнул: "Да получит наше братство
благоволенье и защиту великого,
превосходнейшего Аполлона!" – шепнул Мирис
(другие его не слышали): "Не считая меня".
Христианские священники громко
молились о душе юноши. –
Я заметил, с какой заботой,
с каким огромным вниманием
к формам своей религии они готовили
всё для христианского погребения.
И внезапно меня охватило странное
ощущение. Я несомненно почувствовал,
как отдаляется от меня Мирис.
Я почувствовал, что он, христианин,
соединяется со своими, а я становлюсь
чужим, совершенно чужим. Я даже ощутил,
как подступает ко мне сомнение: что если я был обманут
своею страстью и был всегда для него чужим. –
Я бросился прочь из этого жуткого дома,
побежал со всех ног, пока не украло, не извратило
это христианство память мою о Мирисе.
(перевод с новогреческого)