на заставке иллюстрация Н.Гончаровой к поэме "12"
(ВЕРСИЯ ВЛЮБЛЁННОГО В А.БЛОКА ДИЛЕТАНТА)
С детства, ещё во времена безраздельного господства фильтра соцреализма, завороженный мистической глубиной и остротой гениальной поэмы А.Блока «Двенадцать», я никак не мог понять: как эта едко-обличительная поэма-частушка, будучи беспощадным приговором бесноватым воплотителям идеи революционного переворота, могла попасть в список РЕВОЛЮЦИОННЫХ произведений, да ещё таких революционных, что оказалась в программе советской средней школы, обязательной для многих поколений строителей коммунизма?! КАК могли дотошные коммунистические литцензоры так обманываться насчёт одного из главных СМЫСЛОВ этого произведения? Как могли тучи глубокомысленных критиков и составителей «образцовых» школьных сочинений, разобравших все тончайшие и скрытые нюансы формы, проворонить контрреволюционную СУТЬ?
Допустить ли, что присутствовал молчаливый заговор сочувствующих и всё понявших собратьев по перу, постаравшихся запрятать неявный смысл «Двенадцати» от соглядатаев? Чепуха! При наличии той массы стукачей-блюстителей, которая всегда пышно цвела в советской писательской среде, это совершенно исключено. Да и наши честные, бесстрашные гении, современники Блока, откровенно не приняли произведения, не разглядев суть его нижнего, тайного слоя. Такой наивной искренностью веет и от возмущения З.Гиппиус: «Христос, ведущий 12 красногвардейцев-хулиганов!», и от недоумённого укора Гумилёва: «Так почему же Иисус Христос?». На поэму накинулись с критикой Сологуб, Мережковский, Вяч.Иванов, Ахматова, Пришвин, Айхенвальд, Эренбург и многие другие. Даже друзья-символисты, типа Андрея Белого, возмутились нахальством приятеля и возжелали подправить его, отбелив Спасителя от красногвардейцев. Все дружно бросились защищать Христа.
Неужели же большевики клюнули именно на этот шокирующий венец стихотворения, где впереди расхристанного пролетарского дозора вдруг оказывается сам Христос? Какое торжество звучит в словах Иванова-Разумника: «Последние строки, так необходимо, так чудесно завершающие эту необходимую всем нам чудесную поэму о новой благой вести...» Вот, дескать, и весь смысл. Неужели лидерам победившего пролетариата так замылила глаза народно-частушечная оболочка, якобы говорящая о "слиянии поэта с народом", что даже ворчание Троцкого с Луначарским о «чуждости поэмы большевистским представлениям о революции» никого не вразумило?
Под сильнейшим гнётом обструкции со всех сторон Блок не стал ни объясняться, ни оправдываться. И, пока был здоров, все три оставшихся года жизни оставался твёрд – не отказался ни от одной строчки творения тех двух странных январских дней. И особенно от Христа впереди сборища погромщиков. Он увидел это только так, это было наитие свыше. Лукавил, конечно, Александр Александрович. Наитие наитием, но к этому его подвела вся логика внутренней, нравственной борьбы.
Только когда истощились последние духовные силы и навалилась смертельная депрессия, Блок зациклился на мысли уничтожить все копии и черновики "12"-ти. Требовал даже отвезти себя в Москву, дабы отобрать последний экземпляр у Брюсова. Почему? Уверен: не из-за страха перед большевизированным Петрогослитиздатом, могущим в любой момент опомниться, оценив силу антиреволюционного пласта произведения – терять поэту было уже нечего, ведь он, судя по произведению, потерял главное – Веру в справедливость долгожданной революции, Веру в очистительную силу взрыва «народного» гнева. Но и не этот крах очередной иллюзии о лике Прекрасной Дамы - Революции, оказавшемся отвратительным, был главной причиной. Думаю, что его душевные страдания и маниакальное желание уничтожить все следы "12"-ти могли возникнуть только по одной причине: внезапно открывшаяся ему в январе 1918-го тайна вселенского масштаба оказалась непереносимо-бездонно-жуткой и слишком кощунственной, когда поэт ощутил приближение холода могилы...
Но не о действительно глубоко запрятанной богоборческой тайне пока речь, а о загадке помельче: где были глаза у литературных охранителей, принявших хулу за знамя? Чтобы не видеть издевательско-горькой «крамолы» произведения, нужно очень постараться. Это станет просто невозможным, если хоть чуть-чуть вникнуть в его дух и смысл, пробившись за панцирь просторечия расхожих фраз и цитат из пролетарского фолклёра. Как спутать речь обвинителя с речью защитника, если её слушать ушами? Как не разглядеть параллели с пушкинскими «Бесами»? Как не почувствовать трагические маниакально-депрессивные метания души поэта, угнетённой, к моменту написания особенно страшно, созерцанием разнузданной мерзости русского бунта и крушением иллюзий о лучезарной свободе? Как поверить в его одобрение «свободе без креста», если знать о его переживаниях по поводу бессмысленного уничтожения дорогой сердцу усадьбы детства и гнусного убийства красногвардейцами любимых друзей прямо в госпитальных койках?
Умоляю: перечитайте произведение теперь, спустя век, без шор соцреализма, кто этого ещё не сделал! Блок – вообще, демиург сферы бессознательного и мистического, а в «12», этой запредельно-отчаянной, ёрническо-мистической частушке, «сыгранной на грандиозном органе» (по выражению К.Чуковского) – ещё и сатанинского! Перечитайте и узрите бешеные потоки горчайшей желчи поэта, захлестнувшие его душу от тупой жестокости деяний одурманенных вседозволенностью беспредельщиков с винтовочками; желчи мучительной, замешанной на адской сердечной боли за погибающую Родину. Вся «поэма» – откровенная садо-мазохистская стёб-пляска на трупе любимой Женщины, с которой Блок всегда отождествлял Россию. При желании можно заметить, что многие последние его стихи кричали этой болью, и тот крик не услышат лишь глухие, каковыми почему-то оказались толпы исследователей его творчества. Почему? (Исключения, конечно, были. Например, приятель Блока, поэт-символист и масон Макс Волошин, догадался хотя бы, что: «Христос вовсе не идёт во главе двенадцати красногвардейцев, а, напротив, преследуется ими...» А глубже всех, чьи мнения я сумел отыскать, в тайну «12»-ти проникла художница Наталья Гончарова. Её Христос, которым она проиллюстрировала 12-ю главу, имеет двойственную, антагонистическую природу. См. заставку).
Состояние автора, его чувства и отношение к происходящему, выражены сразу, в 1-й главе, когда ещё нет речи о 12-ти, а присутствует только какой-то ссутулившийся бедняга:
Чёрное, чёрное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Чёрная злоба, святая злоба...
Товарищ! Гляди в оба!
Это предупреждение о чём-то жутком, что неотвратимо приближается, и вот-вот вывернет из-за угла. («Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна… Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!» А.С.Пушкин «Бесы») «Оба» это, конечно, про глаза. Но, думаю, не только: у Блока всегда не один смысловой слой. Кто такие, эти ОБА, об этом дальше).
Если принять этот очень явный ключ о «грустной злобе», кипящей в груди автора, то расшифровывать в «загадочной поэме» ничего и не придётся – всё окажется на поверхности. Практически в каждой строке читается однозначно: эти 12 – отморозки и бандиты, «в зубах – цыгарка, примят картуз», «эх, эх, без креста!» (трижды повторяется во 2-й главе), которым «на спину б надо бубновый туз». В совсем короткой, откровенно частушечной, 3-й главе вовсе уж хулиганско-богохульное:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар В КРОВИ -
ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ!
Они только что пальнули пулей в "толстозадую" Святую Русь, а потом и пристрелили её, «толстоморденькую», ПОХОДЯ, в образе бедовой шалавы Катьки (Тут надо фибрами почувствовать Блока, для которого Русь давно отождествилась с грязной телом, но духовно чистой, гулящей девкой – после саморастворения образа ангелоподобной Незнакомки, Саша кинулся во все тяжкие с кем ни попадя, ища святость в грехе).
Перечитайте же этот короткий, но полный неожиданностей ребус гениального символиста, и вам станет очевиден основной, мало замаскированный смысловой пласт: БЕСЫ ИЩУТ НЕВИДИМОГО ВРАГА. Двенадцать апостолов зла, основательно нанюхавшись дряни, как это весьма часто бывало с революционной братвой (да и с поэтами-символистами тож), ищут в снежном буране некоего Врага. Дважды во 2-й и в 6-й главах звучит: «Революцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!». Первый раз после скабрёзности: «Катька с Ванькой занята – чем, чем занята?.. Тра-та-та!», второй – ещё хлеще, после слов: «Что, Катька, рада? – Ни гу-гу… Лежи ты, падаль, на снегу!». Ну, а в 10-й главе вдруг третий раз, после «Али руки не в крови из-за Катькиной любви?», врывается явно издевательское: «Шаг держи революционный! Близок враг неугомонный!» Это же булгаковщина в чистом виде! Как можно было почти столетие не видеть этой издёвки и давать голимую "антисоветчину" целым поколениям наивных комсомольцев?
Короче, обнюхавшиеся отморозки-убийцы, патрулирующие питерские улицы, усиленно ищут врага. И никак не найдут. В их материалистическом мире его нет. Духовный мир они сами себе отменили. Значит, враг им маячит из галлюцинаторного мира призраков. Идут они исключительно ВДАЛЬ, т.е. неведомо куда (любой теперешний торчок под кислотой тем же словом определит направление своего движения), а ещё точнее В НИКУДА. Петляют, вязнут в сугробах, путаются во флагах, которые бьют по их туго соображающим мордам:
«Идут без имени святого
Все двенадцать – вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…
Их винтовочки стальные
На НЕЗРИМОГО ВРАГА…
В переулочки глухие,
Где пылит пурга…
Да в сугробы пуховые –
Не утянешь сапога…
В очи бьётся красный флаг.
Раздаётся мерный шаг.
Вот – проснётся лютый враг…»
Ждут, как видим, ребятки ПРОБУЖДЕНИЯ ЛЮТОГО ВРАГА. Яснее не скажешь. И всё это – последняя, 12-я глава, квинтэссенция смысла произведения. Далее, вообще, весело: шагают они, шагают вдаль и вдаль, и начинаются у них явные глюки:
«Вдаль идут державным шагом…
– Кто ещё там? Выходи!
Это – ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…
Впереди – сугроб холодный.
– КТО В СУГРОБЕ – ВЫХОДИ!..»
Эти, погрязшие в грабежах, полностью утратившие адекватность восприятия мира, патрулисты среди бесовских «огней, огней, огней», начинают грозить призракам:
«– Кто там машет красным флагом?
– Приглядись-ка, эка тьма!
– Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
– Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьём!
– Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнём!
Трах-тах-тах! – И ТОЛЬКО эхо
Откликается в домах…
ТОЛЬКО вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…
Трах-тах-тах!»
В общем, врага никакого нет в помине, только его ожидание: «вот проснётся Лютый Враг». Старый мир – голодный пёс, он же несчастный буржуй, поджавший хвост на перекрёстке, их не интересуют – какие это, к шутам, враги?! Так, плесень. Какого же врага усиленно ищут одурманенные бесы-красноармейцы?
И вот здесь открывается глубинный, скрытый Блоком пласт, до которого почему-то не докопались современники. Во-первых, эти двенадцать нехристей очень хотят найти и уничтожить последний Символ доброты, ещё сохранившейся в сокрушаемом ими мире, потому что только она им мешает. (Вспомните, как они дружно набросились на Петруху, почувствовавшего укол совести за убийство любимой). Озлобленно бесы ищут своего противника, который чудится им всюду, прячется где-то впереди, «и за вьюгой невидим, и от пули невредим». Кого? Конечно, Христа!
Но напрашивается и второй вывод: ищут-то они врага-Христа, а находят себе, похоже, предводителя-Антихриста – ведь это он подталкивает убивать и грабить. Значит, это он и есть, «впереди – с кровавым флагом». Парадокс, но революционерам из «нового мира», видимо, даже нет особой разницы, в кого палить. Всем же остальным, жалким персонажам «старого мира», да и самому невидимке эта фарсовая погоня тоже по барабану – призрак же для пули невредим. Ничего не напоминает вам это комичное преследование? Например, мотоциклистов с пулемётами, гоняющихся по Москве за нечистью? Да, эти упыри ("Ты лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку за зазнобушку") мчатся за Соблазнителем, братом-двойником того обаятельного Князя Тьмы, Воланда, который появится в русской литературе несколько позже.
Думаю, именно это ужасное прозрение (или лжепрозрение, не стану высказываться) о двойственной природе Идеала обрушилось на Блока в том январе. Недаром в день окончания поэмы он отметил в записной книжке: "Я понял Faust'а... Сегодня я - гений". А ведь Фауст продал душу дьяволу ради власти над миром, как это сделали лидеры большевизма.
Глубокий внутренний кризис обрушился, похоже, на поэта, когда он осознал, что это всё равно, кого ищут бесы: Сатану, чтобы за ним следовать, или Христа, чтобы его преследовать – Спаситель слился с Извергом. Чем они отличаются друг от друга, если в результате Погибель? А может, они, вообще, одно лицо? В конце концов этот знак равенства между вечными антагонистами подействовал на Блока убийственно: с того января он прожил всего три года, не написав почти ничего.
Он скрывает свой тяжелейший нравственный разлад, декларируя на словах приверженность революции. Но не выдерживает - на торжествах, посвящённых Пушкину, в феврале 1921, сразу после которых начинается та странная нервно-психическая болезнь, закончившаяся смертью, он уже сознательно, смело выдаёт себя, озвучив следующее:
"Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы ЧЁРНЫЙ день встречали
Белой ночью огневой.
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но НЕ ЭТИ дни мы звали,
А грядущие века.
Пропуская дней ГНЕТУЩИХ
Кратковременный обман..." и т.д.
Может быть, об этом уже написаны горы трудов, может, теперь, без ока КПСС, многие так и подают материал в школах. Специально не вникал: интересно до всего доходить своим умом. Представляете: в одиночку открыть вселенную души великого поэта! Или хотя бы заглянуть в щёлку... Великий символист-шифровальщик оставил конкретные подсказки, подтверждающие мой тезис о двойственной природе его убегающего Вождя: «Впереди – с кровавым (не с красным!) флагом... В белом венчике из роз (а не в терновом венце. Обратите внимание на греховно-кокетливое "венчик") – Впереди – Исус Христос»… ИСУС! С одним «и»! Этого "не совсем Иисуса" Блок упрямо оставлял во всех изданиях поэмы.
Но вернёмся к первоначальной задачке, с которой началась статья: почему явные выводы о бесовских корнях 12-ти антиапостолов не остановили коммунистических распорядителей литературным наследием от обнародования столь явной "крамолы"? Почему целые десятилетия торжества Советской власти все молодые люди, родившиеся в СССР и учащиеся коммунизму, в обязательном порядке изучали этот контрреволюционный памфлет? Конечно, богоборческая линия поэмы большевиков вполне устраивала (впомним про памятники Иуде, которые Троцкий расставлял по расейским городам). Но не мог же, в конце концов, один лишь странный Христос, шествующий впереди, перевесить омерзительность образов уголовников-революционеров.
Лоялиность тогдашних большевиков-современников ещё можно понять, помня яростную оппозицию в лице совершенно непримиримых противников, для которых Блок - "переметнувшийся", но слепоту более поздних коммунистов, после разгрома всех несогласных и репрессий за малейшее инакомыслие, мне понять не удавалось, пока я не наткнулся вновь на запись одной крайне интересной речи, произнесённой 25 апреля 1921 г. в Большом театре Петрограда на посмертном «Вечере А.Блока», и внимательно её перечёл. Идеи, заложенные в этом убедительно хитросплетённом выступлении мудрого и авторитетного в литкругах друга и почти ровесника поэта по прозвищу Корней Чуковский*, похоже, примирили обе стороны и стали программой для посмертной судьбы Блока. Корнейчуков, по-настоящему любивший Сашу, назвал «Двенадцать» «высшим расцветом его творчества, которое – с начала до конца – было как бы приготовлением к этой поэме». Определённо рискуя головой, он смело назвал поэму гениальной, автора – певцом революции, и подвёл прочную аргументацию, где надо ложную, но ложную во спасение, во имя сохранения этой поэмы для будущих поколений. Чуковский, не раз посещая умирающего друга, не мог не знать о разверзшейся в его душе бездне отчаяния, но, как замечательный конспиратор, скрыл это и породил легенду, которая спасла имя поэта для будущих поколений, а гениальное произведение от оплевания и забвения. После его речи ни один фрукт не посмел даже помыслить поперёк (вот оно – массовое внушение!), а посвящённые люди в «белых одеждах», похоже, действительно, составили до поры до времени заговор молчания. Нижайший поклон Вам, Корней Иваныч! И тем, кто, всё понимая, молчал.
* Некоторые вещи К.И.Чуковского (Н.И.Корнейчука) давно хочется поисследовать
на предмет законспирированной контрреволюционности.
Например, «Тараканище», или «Крокодил».
Уж больно Таракан и Ваня Васильчиков кого-то напоминают.
И наверняка, про это уже где-то написано.
.