Мама, я не хочу эту кашу,
выбрось ее в мусоропровод или отдай бомжам,
ты такая духовная, что над твоей головой встает солнце,
уже прошло три года как мы с тобой на ножах,
уже прошло три года, как я не хочу эту кашу,
отдай ее тем синицам, что поют за твоей спиной,
три года, как эти ресницы блестят, а сердце ноет,
три года, как ты все реже стала ездить на дачу нашу.
мама, твои святые собрались есть кашу за твоим столом,
вот я смотрю серафим саровский пришел с медведем,
он не хочет садиться на стул и просит камень.
добавляет сухарики в кашу, блаженно свистит.
а вот, я смотрю, и симеон столпник припарковался,
он стоит за твоим столом на одной ноге
он тянется к сахарнице, падает и снова тянется.
кто это там возле помпы над водной канистрой?
кажется, сергий радонежский узнал свою воду.
не очень обрадовала его эта новость,
тихо яблоко стал грызть в углу.
пантелеймон выпил компот и идет ко мне с градусником,
тянет ко мне свой стетоскоп,
чур тебя, чур тебя, добрый пантелеймон.
без славика крашенинникова трапеза будет неполной,
вот он и вот вереница его динозавров,
они едят сливовое варенье, и теперь ты счастлива.
мама, святые вытеснили меня из-за стола,
у нас закончилась еда, вода и мозги.
мама, меня окружили чернорясники,
каждому есть что сказать о моей личной жизни.
мама, ты садистка, если тебе это нравится.
мама, ты садистка, прошу тебя, останови все это.
прошло уже столько лет,как ты не водишь меня в ясли,
но ясли по-прежнему здесь, в них горланит младенец иисус,
что ему умирать на кресте за каких-то левых людей,
которых он не видел в глаза и ему они по барабану.
вообще-то он хочет тепла, молока и объятий,
остальное, включая звезду, на совести богословов.
прошло уже столько лет скандалов и выяснений,
я зову тебя "мамочка" между "лицемеркой" и "христианской стервой".
я вижу, как в тебе и во мне желание что-то сделать для человека
превращается в страх и угодливость.
лучше бы ты на меня рычала,
лучше бы ты рычала с самого начала,
мне тошно от того, как это выглядит со стороны,
я знаю как это тяжело внутри,
я машу кулаками после драки, стыжусь себя,
впиваю ногти в бедра, беззвучно кричу.
мама, христос выдрал мой язык, забил горло ватой,
мама я не могу петь и танцевать, потому что я скована цепью,
мое самобичевание и то ошибочно,
мама, какое дело христу до меня, если он умер две тысячи лет назад,
почему ты поклоняешься всевидящему оку саурона?
не бойся что мы не будем вместе в раю,
не бойся, найду я себе поприличнее место.
когда увидишь в раю бога, передавай ему привет
скажи ему, чтобы шел к черту.
мама, я не хочу эту кашу,
отнеси ее в церковь и двести духовных книг
не забудь прихватить с собой,
да смотри не покупай веер иконами облагороженный,
и лампадки с кусками костей в святом целлофане,
и наклейки с ликом кирилла на холодильник,
не бери эти жуткие брошюры, написанные невежественными людьми, и святую воду с привкусом хлора,
не бери аскетику, догматику, герменевтику и не позволяй себе десятого повтора,
календари, акафисты, жития, молитвословы
- не начинай все опять, не повторяй снова.
и не нужно этих наклеек "отрицаюсь тебе сатано",
я его не отрицаюсь и не подтверждаюсь давно.
И прошу тебя, держись подальше от православной ярмарки
и их биодобавок и их освященных носков.
И вот, поверь мне, что я не хочу эту кашу,
уж я-то помню, что над ней ты молилась весь день отченашу.
мама, каждый раз, как мы говорим о боге, у тебя начинает болеть голова,
и ты ретируешься поспешно,
когда я говорю, что писал карл дешнер,
и ты хочешь спать, и срочно нужно идти в магазин,
ведь там акции и скидки, и у тошика нет круассана,
срочно нужно в гости к знакомым, в аптеку,в книжный,
каждый раз, когда поднята тема веры.
ты обложила меня мешочками с ароматными травами из иерусалима,
наверное тебе не нравится запах язычества в моей комнате.
мама, мне очень горько, что ты не слышишь меня,
я пущу эти травы мешочков по ветру,
пусть они летят обратно в иерусалим,
мама, каша остыла, ее никто не будет есть,
большое спасибо за завтрак, до скорых встреч.
трагедия размером с космос
это трагедия размером с космос