Он был токарем или фрезеровщиком. Работал на станке. Серое здание завода каждое утро проглатывалo его и сотни, а может тысячи таких, как он. По вечерам выплёвывало, помаленьку подгрызало их души.
Завод был, как говорили, «союзного значения». То, что производили в некоторых цехах нельзя было обсуждать за пределами завода. Построенный в дореволюционное время, как мастерские, завод разросся в монстра. Район превратился в рабочую окраину. Зверь требовал новой и новой пищи, которую поставляло сначала фзу, потом пту. Строили дома с квартирами-клетками для рабов завода. Чтобы они получали зрелища и «спускали пар», выстроили заводской клуб и стадион. Период развитого социализма, брежневская эпоха. Жизнь обыкновенна и налажена. Сначала школа, пту, потом армия, завод. Комната в коммуналке, с родителями вместе. Как благо – хрущёвка. Женились, вставали в очередь на квартиру. Ждали десятилетиями, но некоторым везло и можно было наслаждаться семейным счастьем в индивидуальной ячейке общего улья.
Он стоял у станка. Изо дня в день, изо дня в день. Жена, быстро превратилась из худышки в ситцевом платье, в кримпленообтянутую тётку с вечным перманентом.
Сыновья пропадали целыми днями на улице, побаивались мать и ни во что не ставили отца. Ему было десять, когда началась война. Эвакуация, смерть матери, детский дом. Насмотрелся и натерпелся за свою жизнь. Он был косноязычен, заикался - рассказчик из него был плохой. Он был обычным, никаким. Мужичок средних лет. Когда он шёл утром на смену, его невозможно было выделить из толпы ему подобных.
Один был знатный танцор, другой – на гитаре играл, третий – в футбол, кто-то делал чудеса на своём станке, иной шёл по партийной или профсоюзной линии. Этот же – ничего. Про таких говорят – «серая масса». Жена, будучи девчонкой, обладала вполне прагматичным умом и выбрала его потому что он не выделялся и ещё потому, что ему, как бывшему детдомовцу быстрее выделили квартиру.
Зарабатывал средне, пил редко. Знал свою меру и по праздникам.
Ему было совершенно нечем похвастаться перед другими в раздевалке, когда мужики балагурили, хвастались своими победами на любовном фронте, жаловались на тёщ или показывали, что поймали вчера «вот такую рыбину». Он не любил рыбалки, его тёща жила далеко, к словам жены он не прислушивался, она особенно не надоедала. Жили каждый сам по себе: поесть приготовлено, одежда постирана, что ещё нужно.
Его не замечали. Собирая профсоюзные взносы, вспоминали о его существовании. Возможно, что он был и членом партии. Тогда с него спрашивали партийные взносы тоже. У него всё было никакое: внешность, способности, имя. Жил себе и жил. Мог бы жить до пенсии. Смотрел бы за внуками, дачу бы купили с женой, автомобиль. Похоронили бы достойно. Ан нет, всё обернулось по – другому. Извилисты пути господни, причудливы.
Она была маленькой. Солнечный ребёнок, рожденный родителями после сорока, когда старшие дети почти ушли из дома. Старшая дочь – студентка, сын в армии. Подарок сами себе сделали. Она прожила на этом свете так мало, что про неё мало что можно рассказать. Беленькая хохотушка, с бантом, всегда в красивых платьицах из под которых торчат трусы с оборками. Наряжали, как пупсика. Только тем она и отличалась от других детей с улицы, носящихся толпой. Чумазых, в сандалиях с отрезанными пятками – не покупать же вторую пару на одно лето, и так добегает в самодельных шлёпках. Ей покупали красивые платья, сандалики, игрушки – всё. Последышек, как говорят, «последнее яйцо в гнезде» Двор, где она жила был закрыт со всех сторон домами. Дети с малых лет во дворе одни. За ними присматривали, сидящие на лавочках, старушки. Младшие бегали за старшими. Старшие придумывали общие игры.
Время: середина 70-х, место – советский союз. Не добавить, не убавить.
Прошло бы ещё несколько лет, информации о ней бы прибавилось. Пошла бы в школу, учила бы буквы, начала бы шкодничать, баловаться. Она была обычной пятилетней девочкой. Пёс в пять лет уже взрослый. Жеребята к пяти-шести годам только заканчивают свой рост и становятся похожи на взрослого коня. Человеческие детёныши становятся самостоятельными много позже.
Она тоже была обычной, как и он. Разница была в одном: его никто не любил, её любили все вокруг.
Давно он тоже был любим своей мамой. Это было давно и надёжно спрятано памятью. Слишком много было дурного в его последующей жизни. Занесло хорошее, как песком заносит, выброшенную на берег ракушку. Может, подул бы свежий ветер, появился бы человек, кто снова окружил бы его любовью абсолютной и показалась бы красота раковины из-под песка. Но, не подул, не появился. Всё было, как было.
В последний день августа дети с улицы были взбудоражены сильнее обычного. Завтра в школу. Последний день летней свободы. Куплена новая форма по росту, новые ботинки, тетрадки. Нагуляться напоследок бы. Вроде бы ещё лето, тепло по-летнему, а темнеет рано. Начали высовываться в окна матери, подзывая своих. Одни за другим потянулись ребята по домам, по подъездам. Соседская девочка, которая присматривала за малышкой, не торопилась домой. Малышка пропала. Спряталась, наверное. Она любит играть в прятки. Росту в ней мало, спрячется – не найдёшь. К поискам подключились другие дети, оставшиеся во дворе. Сказали бабушкам. Побежали к родителям малышки. телефонов было мало, а про мобильные вообще слыхом не слыхивали. Искали. Кричали. Вызвали милицию. Детвору разогнали по домам. Взрослые помогали искать. Всю ночь искали. Собака была, которая следы нюхала. Не было на улице праздника на следующий день, не отмечали первое сентября, как обычно.
Библиотекарша – хромоножка утром на работу пришла, окно настежь открывать начала, смотрит кукла под окном брошенная. Не рассмотрела в утреннем тумане.
Не кукла. Малышка. Остыла уже. С одной стороны библиотеки дома, с другой пустырь. Искали же там, искали. Не было никого. Собака не учуяла.
В заводской раздевалке, как обычно, не слышалось весёлых голосов. Собирались на смену молча. В глаза друг другу не смотрели. Потому и услышали то, что заика говорил.
После его слов тишина вообще зазвенела.
«Придурок, шутка твои не смешная», - кто-то подал голос.
«Нне шшшучу. Гговорю же, слишшшком маленнькую взял. В сследующий раз посстарше надо. Вв деттдоме у таких пошшире было или у ммменя ввыросло»
Кто ударил, не заметили. Заика упал. Сел на полу, потирая скулу.
«Вввы чччто, ммммужики?», - он заикался больше прежнего.
«В милицию звоните»
«Держите его»
Он и не собирался бежать. Он смотрел недоуменно, не понимая почему, когда у него впервые нашлось, что рассказать утром в раздевалке, почему никто не хочет слушать, почему никому не нравится его рассказ.
До конца не верили, слишком обыденно он сообщил о своём злодеянии. Слишком радостно. Не то, что скрывал, а наоборот, гордился совершённым.
Проверка показала, что да, он сделал. Он – чудовище. Объявили психически больным.
Суд был закрытый. Пожизненно в дом для умалишенных. Народ волновался, требовали смертной казни.
Жена с сыновьями быстро собралась и уехала к матери, в российскую глубинку. Говорят, ходатайствовала, чтобы фамилию сменить себе и детям. Мебель бросила. Никто покупать у неё ничего не хотел. Налегке, с чемоданами и уехали.
Народ пошумел, со временем успокоились.
Малышку хоронили всей улицей. На её могиле детский домик и игрушки. Камень гранитный с фотографией и надписью: «Прости, не уберегли».
Родители остались жить на прежнем месте. Постарели в одночасье, притихли. Время лечит всё. Дочка внуков принесла. Жизнь продолжается, что бы ни случилось.
Он был бы сейчас преклонных годов, либо покоился бы под красивым гранитным камнем на том самом загородном лесном кладбище. по другому вышло:она там лежит.
Ей бы за сорок уже было. Стала бы учительницей или балериной, а может швеёй или продавщицей. Может спилась бы или в проститутки подалась в смутные перестроечные времена. Кто знает?
Детей бы нарожала, а может осталась бы старой девушкой. Что уж предполагать? Он её шанса, своей жизнью распоряжаться, лишил.
Сам своей распорядился. Никто не знал, что в его голове было. Он был никакой, пустое место. В пустоту и ушёл.
Мы живём.
Сколько вокруг ещё никаких, незаметных. Что у них в головах, кто знает?