Крошится рот, и мерзко сводит скулы,
Наперекос ковровая тропа.
Вокруг снуют не лошади, а мулы –
Парнокопытно-серая толпа.
Гляжу в упор упрямым злобным взглядом,
Не дотянусь, порвётся мой канат,
Стекает кровь шальным горячим ядом,
А боль растёт и зреет во сто крат.
Холопских морд усталое круженье.
Кому из вас тарелку облизать
Достанется удача на мгновенье
За мастерство бессильного пинать?
Из горла кровь багряным хлёстким ливнем
На ваш лихой мычащее-злобный рой,
Где лишь один дерзнул остаться сильным,
Но сброшен на пол скользкой кожурой.
Ногтями в плоть вгрызаюсь ошалело.
Ещё болит, но что такое боль!
Лишь тот из вас, кто всё ж остался смелым,
Лишь он один не сыплет в рану соль.
Я с ним веду ночные разговоры,
Я для него по-прежнему дышу,
А за спиной предатели и воры
Всю жизнь мою меняют по грошу.
Я снова в крик: оставьте, всё ж не ваше!
Мне б только стих до точки дописать!
Но промеж губ багряно-красной кашей
Застывших слов безудержная рать.
Молчите, твари, шлюхи и подонки,
Я вашей ложью, право же, сыта.
Усталый лик со старенькой иконки
Мне смотрит в душу ранами Христа.
И мне, слепой, отрёкшейся не трижды,
Бросает вновь спасительную нить,
А тот, другой, остатками надежды
Меня упрямо хочет напоить.
Лежу в грязи, истоптанная, злая,
Но он со мной, и есть на свете Бог,
А впереди, в сияньи утопая,
Горит из звёзд построенный чертог.