Я пересекала сон Трансильванской равнины, цветной от листвы во всем блеске ее внезапной старости, я пересекала мираж Трансильванской равнины, с волны на волну лесистых холмов, пенящихся овечьими отарами. Я пересекала осень Трансильванской равнины, обросшую слоями всех желаний, не исполненных за год и теперь мощно грянувших желтым. В желтый переродило свою тоску это мироздание, примиренное наконец с собой и со своей гибелью, это мироздание, которое бредило избытком, буйством, соками и плодами и которое осталось ни с чем: зелень была пыльной, цветы больны, плоды изъедены червями, и все богатство палитры свелось к желтому цвету, к его бесконечным ностальгическим перекатам, к желтому, по-настоящему нашедшему себя только в смерти. Просторные кукурузные поля, в желтизне своей ожидающие уборки, желтые горы сахарной свеклы, и снова леса в разливе рапсодий – золотых, медно-желтых, желто-бурых и желто-зеленых, прозрачно-желтых и болезненно-желтых, — и снова кукурузные поля и недостроенные пирамиды початков, лучащихся густым, несокрушимо-желтым светом. Временами это великолепие прорезали длинные черные ленты свежевспаханной земли, жирной, маслянистой, набухшей желаниями и всегда желанной, — черные ленты мелодично подчеркивали главенство желтого и одним своим ритмом будили во мне смутные истории и память о жизни до рождения.
Я пересекала облагороженную золотом Трансильванскую равнину. Я знала, что прекрасней она не была никогда. Никогда ни весна своим торопливым расцветом, ни сочная плотоядная зелень лета не достигали совершенства осенней желтизны, ослепительной в своем трауре. Смерть листьев была очевидно прекраснее их жизни, и под музыку этой тихой, умиротворенной развязки мне оставалось только смиренно надеяться, что я хоть сколько-то похожа на них.
Перевод с румынского Анастасии Старостиной