Прозрачный, твёрдый,
красный мозг граната.
На кустике — громадные плоды.
В пустыне, невесёлой как латынь,
краснеет куст таджикским рубаятом.
И я под ним сижу, чернее негра,
В тиши тысячелетий, глажу грудь,
наверное, здесь я сел бы отдохнуть,
идя из не разрушенного Мевра.
Гранаты можно срезать и продать,
гранаты могут вырасти опять.
Сто маленьких голов на тонкой шее,
похожей более на ногу Нетто,
сто алых, раздражающих голов,
забитых в неожиданное небо.
Ремнём экватора затянут шар,
кому-то он прошел по узкой талии,
кому под грудь, под плечи и так далее.
А здесь по горлу узкий поясок,
песок, песок - как будто все старатели
за все века несли сюда старательно
пустой песок...
Я глажу алый сок,
я, истощённый актами пустыни,
не протестую, не сопротивляюсь
цветам граната,
зёрнами тугими
спрессован сок,
а в глубине плода
таится тень, отброшенная соком...
Не скрою, одному в прохладе слов
так хорошо!
Кишлак собою занят,
он варит плов, не слушая ослов,
ослы себя подслушивают сами.