Гунню Сисы в этот раз проснулся затемно,
в ожиданье – чем рассвет его порадует,
показавшись сам себе – необязательным.
Где-то в вышине – такой, что рвутся радуги, –
различались потаённые вибрации.
Гунню Сисы ощутил их непосредственно: –
столь знакомые Овидию с Горацием,
и сюцаю были гостьями нередкими.
И от этого душа его наполнилась
эманациями, – тонкими и смутными, –
словно он блуждал в пещере, обнаружив лаз,
незаметный для его подземных спутников...
Гунню вспомнил, как Конфуций, разминувшийся
как-то в Чжэн с учениками, после выслушал
от Цзы-Гуна небольшой доклад о чудесах:
не успели путешественники сделать шаг,
как увидели бродягу, отдыхавшего
у дороги, за Восточными воротами,
походившего на Яо, Шуня и Цзы Во,
только тело было более короткое; –
он казался, как бездомный пёс, потерянным.
Рассмеявшийся Конфуций показал им нос:
“Внешность у меня другая, – характерная, –
но "бездомный пёс" – как точно это сказано!”
Гунню Сисы вдруг открылось, что он тоже стал
воплощённым средоточием бездомности, –
несмотря на дом, кота и тягу к тем местам,
где заканчивал карьеру не один артист, –
потому что жизнь, которую мы меряем
отделяющими «нас» от «них» заборами,
постоянно демонстрирует, что «менее» –
это больше, несравненно больше – «более».