Я очень люблю читать в метро. Насколько редко я делаю это, настолько же сильно получаю удовольствие, оказываясь с книгой в переполненном вагоне. Прислонившись плечом к стеклу раздвижной двери (главное не перепутать, какие раздвигаются на станциях, выпуская-впуская людской поток) я тасую во рту буквы, слова, предложения.
В прошлый раз, когда я оказывалась под землей, я перелистывала не чьи-то бумажные страницы, а тысячу идей в голове за долю секунды – как сделать так, чтобы стена, возведенная между нами, не рухнула, растерев меня в порошок, а куда-нибудь просто испарилась, исчезла, была разобрана по кирпичикам и аккуратно вывезена на свалку. Я думала, что во мне уже не осталось сил сносить старательно отстроенные тобой архитектурные сооружения, но оказалось, что мое врожденное чувство эстетизма не способно терпеть рядом с собой подобные банальные творения – скучно-серые безперспективные для взгляда ограды. И я подгоняю строительную технику (вернее сказать – технику разрушительную) - используя единственно доступный мне способ выбивания из стены кирпичей.
Тогда я читала что-то из Гумилева. Сначала тихо, чтобы только привлечь твое внимание, не рискуя выдавать свои. А потом, кто-то из стоящей толпы заметил, что у меня получается неплохо озвучивать чужие чувства. Мне только это и нужно было в качестве зацепки – в голове всплывали все новые и новые рифмострочки и я уже не могла остановится. Я – позер. Я умею красиво, с надрывом вкладывать страсть в слова. Я – игрок. И тогда поставила все на НОЛЬ. Смотря в чьи-то глаза, не замечая их и всем своим существом отдаваясь слвоам.
черно-бело-серебристые обои –
ты говоришь о социальности стихий.
какого черта! ну займись уже со мной любовью!
а дальше можно снова про стихи.
Кажется, чьи-то глаза оказались женскими и были слегка ошарашены подобным напором, не понимая, что мои рифмы были адресованы не им.
Я живу так – стихами: неровно и нервно,
то часами молчу, а то резко, взахлёб
изливаюсь. Безумным презрением смерив
приходящих с тобой. И меня не ****...
На этот раз какой-то мужчина поморщился от резкого слова. Несчастный, он загнан в рамки приличия, боиться нарушить вдолбленные родителями запреты, но, как уродливый вуаерист, с порочным удовольствием подглядывает за тем, как другие эти запреты пререступают.
А ты застыла в удивлении. Зная, что я способна на многое, не ожидала, что вот так, посреди вестибюля метро, стоя в толпе людей, могу начать громко, с выражением, в лицах и красках – читать...
...Без нее мне сложно дышать, эта девочка – мой кислород...
...не известно, когда рванет.
А давай не будем ждать взрыва? Давай покончим со всем раз и навсегда? Сейчас, сию же минуту?! Ты столько писала о «падал, тобою пробит на вылет», столько говорила о доставляемой мне боли, что можно уже оставить слова и заняться делом! Возьми в руки ружье, оно уже заряжено и дожидается тебя. Я встану к стене, желательно из белого известняка. К той стене, которую старательно возводила все это время ты, а я так и не смогла до конца разрушить. От нее еще осталось чуть-чуть, как раз я смогу уместить свои очертания. Но помни, если хочешь, чтобы действительно навылет, чтобы сердце в кашу, руки не должны дрожать. Приклад прижимаешь к щеке – почувствуй его нежное касание и сравни с моей ладонью, раньше ложившейся на твой овал лица. Глаза в прищуре чрез крест прицела ищут мишень – примерно на два пальца ниже соска, ближе к центру грудной клетки – вспомни, как эта мишень билась в твоих губах. Два пальца мягко нажимают спусковой крючок, а память издевательски подсовывает моменты из прошлого – мои пальцы так же мягко проникают в глубь тебя, отделяя сознание от реальности и уничтожая любую возможность невозможности происходящего между нами…
Стена должна быть непременно из белого известняка.
Самый банальный пошлый штамп – красное на белом. И известняк отлично впитает жидкость, брызнувшую из дыры в моем теле.
Стреляй прицельно, мой ненаглядный снайпер!
Движенье.
Едва уловимый запах
цветов, оружейного масла и веры.