в ознобной дрожи стынут тополя -
пусть пухом им окажется земля,
когда зима ворвется в спящий город,
и рявкнет: всех бездомных расстрелять
без следствия, суда и приговора
дрейф лиственный и мотыльковый дрейф
тускнеющего света фонарей.
пыльцу роняя, до рассвета кружит
поблёкший свет над плёсами аллей,
а утром тонет, трепыхаясь, в лужах.
мир бледен, нем, как статуи в саду -
окаменелость мыслей, чувств и дум,
предзимья иней - в трещинах и сколах,
лишь воробьи, затеяв чехарду,
своей возней заполоняют полость
бескровной, в синих жилках, тишины...
но странно, что полынный ком вины
за эту серость, сирость, безнадежность,
не давит горло... безмятежны сны,
бессонница - светла, и утро - нежно
он где-то есть - за тридевять ветров,
за тридевять неспящих берегов,
за тридевять упавших небосклонов...
живешь и дышишь именем его
бездумно.
безоглядно.
безусловно.