Зачем я здесь

               
               

 Какое звездное небо! Зачем я здесь? Какое чудовищно звездное небо! Я встал на четвереньки и пошел, пошел, даже разогнался галопчиком, иго-го, иго-го! Руки не запутывались в траве, она была коротенькая, общипанная ов-цами. Я не боялся змей, какие могут быть змеи под таким звездным небом! Какое звездное небо! И каракуртов овцы вытоптали. Наверное.
Я лег на спину и стал смотреть в шевелящееся небо, впитывать фотоны дале-ких звезд. Под такими звездами можно загорать. Фотоны падают на сетчатку глаз и чего-то делают дальше, возможно порождают электрохимический им-пульс в зрительном нерве? А потом, на суперэкране в мозгу, тамошние, моз-говые киношники показывают мне небо. Здорово. Послышались шаги. Я не оглянулся, я знал, что это шаги моей жены. Она села рядом.
–А как ты меня нашла?
 –У тебя рубашка белая.
 –Да? А я ничего не вижу, только звезды. У нас, на севере, я видел такое небо один раз в жизни, зимой.
–Где?
 –На берегу озера в лесу. Вышел из избушки охотничьей и – тоска. Звезды. Я тогда кое-что понял.
 –Что?
 –Что такое одиночество.
–А теперь?
 –Здесь по-другому, здесь –нет. Хорошо, тепло. А там мороз был- под три-дцать.
–А что ты там делал?
–Ничего. Просто пришел в избушку на берегу озера.
–Один?
Я протянул руку и погладил руку жены. Она свою не убрала, хорошо! Ведь мы  были в ссоре, поссорились из-за пустяка, конечно, и я выскочил из па-латки и побежал по лугу в темноту, под звездами. Зачем я здесь? Звезды ос-тановили.
Вчера мы собирали мумие, лезли в гору, исследовали скалистые ее части, за-глядывали в ниши , под выступы. Иногда мы находили маленькие , как бы оплавленные кучки чьих-то катышков. Был это помет полевок. А, может быть, еще каких-нибудь грызунов, мы не знали. Но вид кучек был необычен и попадались они очень редко. За полдня мы набрали спичечный коробок. Мумие это редкость, так и должно быть, говорили мы друг другу, само со-бой, что это дорогое лекарство…  И вот теперь эта  «драгоценность» пропала, перерыли все вещи, все углы обшарили. Потерялась! А завтра уезжать, за-канчивался срок ботанической экспедиции на пастбищах Каджи-Сай,  чудес-ного места в горах Киргизи- Терскей- Ала-Тоо. Мы были рабочими в экспе-диции.
 Я, разумеется, в потере обвинил жену, она обиделась и мы наговорили, как полагается, слов, из которых следовало, что у нас нет любви, взаимопонима-ния и в этом , во-первых, виновата другая сторона конфликта, а, во-вторых, в результате –такова судьба и мы не можем быть вместе.
 
Но судьба оказалась не такова и мы вместе уже почти двадцать пять лет. Мне кажется, что мы тогда не потеряли мумие. А что, если мумие- это, как бы процесс, действие, а само вещество- есть, как бы, символ действия, ползанья по скалам? Или, мумие плюс звезды. Нет. Мумие оплавилось не под солнцем, а под звездным светом. Может быть мы, в каком-то завороженно- обворо-женном состоянии слизали мумие и не помнили об этом, потом лизали звезд-ное небо… А поссорились в силу диалектического отрицания. Для надежного равновесия.

Однажды ночью возле палатки загремел нашим котелком, оставленным сна-ружи, пастух Акай. – Кто там? –спросил я. –Акай…Игор, дай коня…Нужно. –У меня нет коня. –Дай коня, Игор… –Да не могу я дать тебе коня! –У тебя коня три есть, дай один…Нужно. –Ты у Чинары спроси. –Она женщина. –Ну и что, она начальник, не я. Сходи к ней.
Акай еще повозился у входа, повздыхал. –Дай коня, Игор…
Я промолчал. Акай ушел.
 Может быть, мне надо было встать и пойти к Чинаре, попросить коня для Акая? Может быть, ему заподлянку было просить коня у киргизской женщи-ны. А я все равно ведь русский, мне проще. Обьяснить все это он мне не мог, само собой.
 У нас в экспедиции было три коня, полуодичалые, какие попало кони, это даже мне было понятно. У них были прозвища: Хоттабыч, Шайтан, Рыжик.
У Акая почему-то не было коня. Акай и еще несколько пастухов околачива-лись без дела уже несколько дней возле огромной пустой кошары, чего-то ждали. С ними были женщины и детишки –две маленькие девочки с красны-ми щеками. Колхозники жили в двух больших палатках и юрте.
В наши обязанности рабочих ботанической экспедиции, помимо хозяйствен-ных, входила еще такая работа –надо было щипать траву на выделенном уча-стке, складывать ее в кулечки ,по видам, для того, чтобы потом  в институте как-то там сосчитать и определить продуктивность пастбищ в этом районе. Щипаю однажды, так себе, без энтузиазма, эту траву, преимущественно это был ковыль, солнце жаркое, на голове у меня газетная пилотка. Пить хочется, до ручья далеко. Вижу, верхом ко мне киргиз незнакомый приближается. Подъехал и смотрит, смотрит. Я продолжаю щипать, сидя на корточках.
– Чего делаешь, эй?- наконец спросил он. Как объяснить? –Да вот у нас тут экспедиция…- Какой? –Траву считаем. –Травы считать?-удивился киргиз.Он сказал «травы» с ударением на «ы». Это был поджарый пожилой мужчина, одетый как и все киргизы в старенький серый европейский костюм, то есть это пиджак с брюками, но заправленными в сапоги-кирзачи, и в неизменной национальной шапке – подвернутом колпаке с кисточкой. –Да, траву счита-ем,- повторил я и продолжил наполнять кулечки. Киргиз сверху вниз наблю-дал за моими действиями  своими узенькими глазами, помаргивал и, видимо, пытался уяснить. Во-первых, какого шайтана нужно траву считать, а, во-вторых, почему этим занимается здоровый русский парень.
Он сидел на лошади и смотрел, и я немного забеспокоился –мало ли чего у него на уме… Но тут киргиз издал звук выражающий полное презрение, сплюнул и поскакал обратно, нахлестывая коня плеточкой.

«Исходя из полученных данных, делается анализ и прогноз возможности вашего животноводства и , кульминацией сего труда, должны  быть планы партии и правительства для дальнейшего роста поголовья скота и роста благо-состояния советского народа! Вам же надо!» –хотелось обьяснить ему, оп-равдаться... Подожди, стой! –закричал я и побежал вслед, размахивая газет-ной пилоткой. Газета развернулась и порывом ветра меня подхватило, закру-жило, закружило и я оказался на прежнем месте. « Надо пойти к воде, охла-диться, пока солнечный удар не хватил» - решил я и пошел вниз, туда где сверкала тонкая жилка ручья.
Киргизские женщины принялись готовить что-то в большом казане. Они раз-вели огонь близко от ручья и стали подкладывать кизяк, который, разгораясь, давал ровное жаркое пламя. Я наблюдал за ними и меня удивило, каким не-большим количеством кизяка они обходились при стряпне. У нас, в северной России, для тех же целей пришлось бы по обьему потратить для костра кучу дров. Кизяк –это высушенный на солнце навоз. В загоне для овец этого наво-за –слой. Его нарезают и складывают заборчиком или пирамидкой, высуши-вают. Кстати, мы в эспедиции готовили на керосинке.
 Женщины готовили боорсок, вот почему две маленькие девочки, как пчелки вертевшиеся рядом, получали строгие замечания , когда они норовили запус-тить руки в чашки с компонентами для боорсока.  В казане кипел жир и в него периодически опускались приготовленные кусочки теста. Доставали их уже золотистыми шариками и посыпали сахаром.
 Солнце сияло над белыми вершинами Терскей-Ала- Тоо.

                2
В зоопарке птица-секретарь стояла, глядя себе под ноги, с задумчивым видом в метре от своей кормушки и размышляла о правилах синтаксиса или скорбе-ла о ненужности каллиграфии в современном мире… Казалось, что она гото-ва выдернуть перышко с головы и начертать что-нибудь прекрасное на песке. «Вот как надо, вот как, вот!»- должна была воскликнуть птица и уйти с гор-дым видом. Но вместо этого, она небрежно шаркнула ногой вбок и в ее ост-рых когтях оказался воробушек, один из тех, что прыгали и чирикали вокруг ее кормушки. Птица-секретарь посмотрела на воробья удивленно  и прогло-тила его целиком. Схватила своим широким хищным клювом так, что только лапки торчали воробьиные,  и сглотнула. И вновь задумалась, наверное, о вечном…
Учитель  по истории такой был в десятом классе, тоже так, стоит и смотрит, смотрит вбок, на пол, с отсутствующим видом. Потом фамилию называет и задает вопрос. И все. И только лапки торчат.
А надо было знать про империализм, про источники сырья и рынки сбыта!
                ***
Малыш боялся темных углов, вечно влажного одеяла и вечно капающего крана. Проснувшись ночью, он прислушивался к звукам капель и думал, гля-дя широко раскрытыми глазами в тускло синий потолок с черной трещиной, из которой свисал провод с лампочкой .
Он дышал ртом, так как у него был гайморит, и, мучаясь, сочинял стихи.

Таился я. И мыслями, как кость,
Я грыз идею обращенья к Богу,
Чтоб наша человековолчья злость
Умерилась немного.

Я этой мыслью слаб и уже стар,
Меня прогнали волки помоложе
Они горят, их алчность как пожар,
Неугасим, как небо он, похоже.

Снег мокрым полотенцем облепил
Больную голову похмельного рассвета,
Охотник выследил меня и завалил
В какой-то чаще, в буреломе где-то.

 -Мама! –позвал мальчик. Заскрипели пружины кровати и мать встала и по-дошла к нему. –Запиши, я частушку для тебя сочинил. Помнишь, ты просила, для конкурса. –А, сейчас, сейчас. –Только ты свет не включай! Слушай.
               
Кончен бал. Погасли свечи,
Мы икорку честно мечем
И молотим лабуду.
Ой, воздастся по труду,
Ой, воздастся по труду
Нам в каком-нибудь году,
Неча сеять. Неча жать,
Нечем жопу прикрывать.

-Малыш, ну что за слово! Нельзя так говорить. Где ты его слышал? –Как где? –искренне удивился малыш, – все говорят. У нас в детском саду, например, никогда не говорят –попа. Все говорят –жопа. –Ну хорошо, хорошо. Поспи.
Мать поцеловала малыша в щеку и, перекрестившись, легла в свою постель.
Уснуть она не смогла, все пыталась, в какой уж раз, припомнить, от кого же она родила этого малыша.
Малыш думал о своем.

Все переросшие деревья той аллеи
С буграми, мышцами корней,
Сменили мелкие  плебеи
Без прошлого, без птиц и без ветвей.
Теперь надолго так и будет.
Быть может, даже, навсегда.
И имена утратят люди
И города.

Мальчик осторожно повернулся на бок под влажным одеялом и уснул.
 Рано утром мама его разбудила и сразу натянула на него свитер и спортив-ные штанишки, в комнате было холодно. Малыш умылся под краном – намо-чил каплями из крана оба указательных пальца и протер глаза. Потом он сел за стол и выпил полстакана чаю. Мама принялась одевать его в верхнюю одежду –толстое пальто, шарф. Шапку. Ботинки мальчик всегда зашнуровы-вал сам и ему было неудобно наклоняться в пальто и он, в который раз поду-мал, что надо сначала надевать ботинки, а потом пальто. Он пыхтел и сер-дился. –Готов? –сказала мама, тоже одеваясь. –Ну, пошли.
 Они пошли в детский сад.
 В рабочем общежитии, где находилась их комната, был полный бедлам. Вчера праздновали двадцать третье февраля. Три дурня ходили из комнаты в комнату с гитарой и пели типа «афганистан болит в моей душе», а то «в пе-щере каменной нашли наперсток водки» и т.д. Все их гнали. И сами пили и пели. Танцевали. Зачем им это надо?  Какие-то потные телодвижения . А вот не скажи. Запах пота женщины возбуждает самца, он, широко раздувая, ноз-дри, дышит, впитывая запах , и у него начинают вырабатываться эндорфины и гормоны. И адреналин. Такая сложная кухня!
Утром хуже. Но справиться можно. Самые твердые ребята бреются и топают на работу как ни в чем не бывало. Пожиже- киснут и мечтают о пиве.
Малыш ненавидел запах алкогольного перегара и, идя по длинному коридо-ру, насколько мог, задерживал дыхание. Они выходили из общаги и малыш делал громкий вдох. Он топал по ступеням вниз своими малогнущимися бо-тиночками и ступал на тротуар. В детсад, вперед. Мама, сдав мальчика, спе-шила на троллейбусную остановку. Ехала до чулочно-носочной фабрики, там она работала носочницей.  У них на фабрике между чулочницами и носочни-цами был обьявлен конкурс народной песни и частушек.

Начат бал. Зажглися свечи
Мы носочки честно мечем
Мы не гоним ерунду
Нам воздастся по труду
Нам воздастся по труду
Не в каком нибудь году.
Будем сеять, будем жать,
Будем деньги получать.

- Что такое? Что значит, деньги получать?- удивилась начцеха, ответственная за конкурс носочниц.- Надо переделать. Так хорошо, а это не пойдет.  Как-то не в жилу.
- Почему не в жилу? – возмутились носочницы. – Нам нравится.
- Не надо афишировать- сказала начцеха.- Не принято у нас выпячивать ма-териальную заинтересованность, это западная буржуазность.
- Будем сеять, будем жать, будем кашлять и чихать, – сказала подружка ма-мы, Ника, и все девчонки уписались от смеха
Начцеха заржала сама, но , взяв себя в руки, строго сказала: -Будем прыгать и скакать. Или еще так – будем Родину  та-тать… спасать. Родине давать. Бу-дем Родине давать. Вот так. – Чего давать? - Спросила Ника, своими двумя метрами нависнув над начцеха. – Носки! Носки давать.  Хватит, достали. За работу, хватит со своим конкурсом дурацким, достали. Я его ,что ли, приду-мала?

Весь день в детсаду малыш цветными карандашами рисовал домик.
-А почему такая большая труба у твоего домика?- спросила воспитательница.
-Потому что внутри большая печка, –ответил малыш.
-Большая-пребольшая?
-Да.
- А почему у тебя звезды и солнце на небе одновременно? Так не  бывает.
- А я решил время не рисовать.
 
Вечером к маме с малышом зашла в гости Ника, она принесла печенье и все уселись пить чай.
- Ника,- сказал малыш, глядя на кружившиеся после движений ложки в его стакане чаинки. – Вы не выходите замуж, потому что ждете, пока я вырасту большим?
-Ой! –воскликнула Ника, –какой ты догадливый!
Она засмеялась, но уши у нее закраснелись. Мама сделала строгое лицо.
- Я, наверное, не вырасту большим, –сказал мальчик, - я не хочу. Потому что, если я вырасту большим, меня заставят нажать на кнопку ,и тогда вылетит ракета, и она полетит куда-нибудь, и взорвется, и убьет много-много людей. А оттуда вылетит другая ракета и здесь убьет много-много людей.
- Что ты навыдумывал, малыш, какая еще ракета? – возмутилась мама.
- Логично?- сказал малыш, глядя на Нику.
- Л…логично,- кивнула та, глядя на малыша.
Мальчик со вздохом слез со стула и пошел, скорбно сутулясь, к своей кро-ватке. Он лег лицом к стене.


Я истребляю мысль и слово,
Я исключаю все, что ново
Из той трепещущей среды,
Где знака нет беды.
Там не должно быть лишних правил,
Довольно тех, что я оставил,
Чтоб сохранять лужайку света,
Таящуюся в дебрях где-то.
Трепещут там цветы и крылья
Идей спасенных от насилия
Периодических взрослений.
Мой мир наивных представлений!
 Лишь им и стоит дорожить
Когда бы не пришлось мне жить.