В бархатной ложе театра, где тени
Эхом поставленных драм и трагедий,
Мечутся звуки в тоске и смятении
Музыка скрипок горячечно бредит.
Там, за пределами лож театральных,
В мире, где дождь по стеклу и по жести,
Мечется блеск отражений зеркальных
Наших смертей и свершений – всё вместе.
Там, где фонарные вспышки и паузы,
Там, где стучат в мостовую подошвами,
Там, где бордюры, поребрики, пандусы,
Лестницы, насыпи, арки, обочины,
Там, где мы, насмерть судьбой заморочены,
Путаем мерзостное и хорошее,
Город под смогом, как будто под парусом,
Вечно плывущий канавами сточными.
И этот город, питаясь отбросами,
Но продолжая звучать всё бравурнее,
Одолевает своими вопросами –
Вескими, словно чугунные урны.
Он предлагает распутывать нити мне,
Чтобы плести своё вечное кружево.
В ложах застыли пристрастные зрители.
Небо плюётся промозглыми лужами.
Скрипки рыдают, и дождь не кончается.
Нить перепутана , петли затянуты
Не получается! Не получается!
Может быть, факты не все упомянуты,
Может быть, где-то посылы неверные,
Может быть, ложная интерпретация.
Скрипки играют звенящими нервами,
В сердце вонзая ножи-модуляции.
Я не хочу... Не могу! Мне не вынести!
Слёзы на волю дорогу нащупали.
Город скрипичными звуками вырастил
Словно у спрута, холодные щупальца.
Тянется медленно, Тянется высосать,
Я умираю – и страшно, и больно мне.
Скрипки взлетели, и щупальца выросли.
Сытые, сильные, злые, довольные...
Что это? Слёзным туманом размазанный,
Мир обретает опять очертания.
Чувства сдаются ожившему разуму.
Скрипки замолкли. Стихают рыдания.
Свет возвращается. Нет этой боли.
Жизнь отбирает меня у агонии.
Что же я делаю? Спятил я, что ли,
Хлопать для них, отбивая ладони!