Когда отцвели все последние книги,
и подражать солнцу взялись фонари,
покинутый Город проснулся в надежде
увидеть огни настоящей зари.
...
Когда по крышам, как шакалы, носились сплетни о богах,
что, дескать, мир бетонных ульев давно покинут ими стал,
хромой бродяга, не слыхавший
тех слухов, подмостовый галл,
вдруг обнаружил хрупкий город крошащимся в его руках.
И в это время зимний холод движением дрожащих рук
ломал и кОмкал автострады, кривил ухмылку из домов,
и в предвкушении спасенья из линий пляшущих мостов
вязал банты неумолимый, грохочущий по крышам стук.
Прижав свой город к жару сердца, бежал бродяга, позабыв
и про слабеющие ноги, и про растущую метель,
и он бежал, и становился владыкой тающих земель,
прекрасным богом, босоногим,
звездой Гермеса.
Грянул взрыв.
И он бежал, и слезы тоже, срываясь в вихрь снежных дней
и возвращаясь к своим лучшим из всех известных им начал -
к земле и небу.
Своей ноше бродяга на ухо шептал:
<< Мой город, бьющийся мой город, стучащий в клеть мои костей,
рыдающий от свиста горла до темноты уставших век,
я расскажу тебе легенду, в семнадцати простых словах:
Когда махина серых улиц взмывает в воздух точно прах,
тогда из груд слепых обломков выходит новый Человек >>
И город спал, и небоскребы хрустальной сетью этажей
срывались вниз с груди бродяги и рассыпАлись по земле,
и тонны тонн подъемных кранов с жирафостью их тонких шей
врезались в травы и врастали ромашками в зеленой мгле.
И фонари, перегрызая металлокаменность столбов,
взмывали в небо светлячками над морем сломанных машин.
И солнце вновь плыло по полю с толпой смеющихся богов,
любовным светом омывая всю красоту их бледных спин.