От автора: Александр Саноров – вымышленный персонаж, не имеющий реального прототипа.
ИСТОРИЯ ОДНОГО ГЕНИАЛЬНОГО ПОЭТА
И ПРОСТО ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА
Александр Саноров подошёл к преклонным годам
с прочным возом болезней.
Он любил по-прежнему пляски и песни,
он любил, как рыцарь, прекрасных дам.
А иногда даже мечтал себе свить вигвам
и уехать к какой-нибудь бездне,
и жить там,
и по утрам шептать полевым мышам: «Исчезните!»
В общем, он не считал себя бесполезным,
в сердце его свет доставался любым углам.
Но в сосудах, в печёнке, в мозгах творился бедлам,
тромбы раскинулись древних Помпей помпезней.
И все понимали – скоро здоровье вовсе исчезнет,
счёт идёт по дням.
Но ещё Александр Саноров был поэтом,
да, поэтом – слово было для него сокровищем!
Не то чтобы он очень сильно успел в этом,
его не назвать мастером, мозгом, мэтром.
Но слово – нет, словище! –
вот что он вправду любил, верно, прочно, чудовищно!
Когда развевались волосы с ветром,
когда грохотали туч сборища,
он сочинял! Страстно, надрывно, ноюще
он выжимал из себя то, что воспето,
то, что будет воспето – но далеко ещё…
И его слух, самолётно-режуще-колющий,
ловил порыв, нескромно заигрывающий с рассветом,
и плен молнии в гетто.
Всё для него было – стоящим.
И вот в свои восемьдесят один
Александр Саноров решил написать главную поэму,
затронуть в ней все самые жгущие темы.
К счастью, в сердцах его близких не было льдин,
и все мало-помалу втянулись в яркий ворох картин,
в решение новой дилеммы.
Они приходили к нему, когда он сидел в часы рутин
и приносили то новое слово – вынутое из тин,
то улыбались просто – радостно, немо.
И счастливый старик, как отчаянный паладин,
выводил сюжет, который был столь един,
сколь едины сотни тысяч причин,
поднявших его в Эдемы
его фантазий, мыслей, аллегорий и героинь.
А родные между собой вечерами, за чашками чая
говорили о том, что он, скорее всего, не допишет.
Он и так сейчас еле дышит –
да, всё хорошо, что живёт, мечтая,
но он не допишет, увы, и это так огорчает…
И многие плакали, стараясь тихо, как мыши,
передвигаться по половицам – очень неслышно.
И одна сестра говорила другой: «Дорогая,
ветер слишком сильно из стороны в сторону ветку качает,
это ведь дерево – вишня? –
так вот, она его разбудит нечаянно,
и наш бедный поэт всё о своей болезни услышит…
Так что давай затаимся в кухонной нише
и будем молчать, только кивками друг другу едва отвечая.
А вопрос ты знаешь… Опять ты плачешь, родная!
Всхлипывать надо тише…»
В общем, была у родных поэта странная жизнь ночная.
А поэт всё писал! И не проснулся ни разу –
не слышал, как обсуждают за стенкой его тромбы.
А в голове уже выстроены катакомбы,
в которых всё – философия, формулы, фразы…
И все – такие высокие, такие разные!
И пока родные мечтали, мол, дописал бы хоть том бы,
хоть бы успел – и это будет прекрасно,
поэт попадал словесной силой в новые, новые фазы…
Вот – одно слово встало на место другого, как пломба,
другое – как плазма…
И никакого старческого маразма,
когда в глазах несуществующие круги и ромбы.
Александр Саноров убивал нескольких зайцев сразу
и писал, писал – в эйфории, экспромтом!..
И он дописал.
В тот день ему действительно было несладко –
видно, на сердце всё-таки расходились заплатки.
Но он дописал – и вышел, опираясь на палку, в парадный зал,
и позвал всех домашних «на сладкое».
И прочитал всё, что вместе с сердцем нещадно рвал,
и строки накатывали – каждая – как вал.
Чтение длилось четыре часа без отладки,
но голос был ровным – не шатким.
Александр Саноров выплеснул целый шквал
на своих родных, которые в маленькой хатке
каждый день сомневались в нём – в неголословной хватке.
И он доказал.
И когда он окончил, слезами взорвался зал,
слезами восторга, аплодисментами, дрожью – украдкой.
И ни одна похвала не была – взяткой,
каждая была чистой. Кристалл.
Александр Саноров был счастлив счастьем ребёнка,
и душа была светлой, доброй, тонкой…
И родные гордились своим поэтом – дедом, отцом.
А ночью, когда засыпал поэт, на жёлтой клеёнке
пили чай и говорили, что дело с концом,
что вот – дописан его гениальный том,
но в мире, увы, важны не только стихи… Селезёнка,
печень и почки – болезнь повернулась лицом.
Поэт не выдержит этой гонки.
И родные снова слезливо жались к сторонке,
и опять считали не по годам. С каждым днём
всё более были они уверенны в том,
что всё – пора бы глаза покрыть отуманенной плёнке…
Хотя и год назад с теми же мыслями – надевали дублёнки,
покупали продукты и приносили в дом.
Год назад… Целый год смог продержаться Саноров,
гениальный ценитель слова!
Но правы были и домашние тоже, говорившие слёзно-сурово,
что нет, у него и сердце уже нездорово,
и мышцы, и бронхи, и даже поры –
всё еле-еле держится, так что скоро,
скоро смерти ждать очередного улова!
И в ожидании новых больничных глухих коридоров
самые романтично-циничные из семьи – без раздора –
думали и шептали: «Как романтично! Какой норов!
Одной ногой в могиле, а под сводами крова
целый год трудился, крепкий, как боров,
чтобы сказать – вот, поэма – готова!»
А утром опять просыпался Александр Саноров,
и всё начиналось снова.
Александр Саноров, гениальный поэт,
умер ещё через год, даже не год – полтора.
Его нашли застывшим те же родные с утра.
Через несколько дней Александр был мирно отпет,
и в тот день весенний был неистово ласковым свет,
не то, что вчера,
а вчера были бури, метели, гром, – тысячи бед…
И все грустили и плакали – сегодня, завтра, вчера.
Все любили Санорова – и не верили, что его – нет.
А потом наставали всем знакомые вечера,
и родные опять собирались, по привычке – молчать,
а в кружках у них остывал их печальный чай.
И многие читали его стихи: «А сейчас будет сонет!» –
«А вот про весну… нет, про внучат».
И этот обычай хранился много лет.
23.09.2011.