Так получилось, что в санаторий мы прибыли с Прохором в один день. И поселили нас в один номер. Чистенький такой, маленький. Уютный, одним словом. Обои на стенах закручены по углам. Это сейчас модно – оригами называется. Телевизор есть. «Рубин», что ли. Не разбираюсь я в них. Привык к радио. Можно слушать и спать. Хоть дома, хоть на работе. Телевизор не послушаешь – в него смотреть надо. И потом, он, телевизор, – для тех, у кого фантазии нет. Радио – другое дело. Слушаешь и фантазируешь себе. И спишь, конечно.
Унитаз есть – а это, согласитесь, признак цивилизации. К тому же, какое-никакое удобство. Ну и что, что воду в бачок надо стаканом из-под крана? В конце коридора. Двумя этажами выше. Ерунда. Соседний корпус, что через дорогу, вообще к нам за водой ходит. По вторникам и четвергам. В остальные дни воды в санатории не бывает. Думаю, это специально сделано. В интересах поддержания отдыхающими здорового образа жизни. Ну, и правильно, – а то пронежатся в ваннах полдня, потом на сквозняк. И, нате вам, – ангины да скарлатины, придатки да простатит! Всё – поехал домой с диагнозом!
Так про что это я? Ага! Про унитаз. С водой напряжёнка, зато сидеть на нём можно, сколь душе угодно. Телу-то много ли надо? А вот душа – другое дело. Она ж поёт! Без слов, правда. Как акын. Зато никто здесь её песнь не оборвёт на полуслове. Не то, что на вокзале, или там, в театре. Мол, товарищ, нельзя ли побыстрее, а то у меня расстройство желудка. А ты зачем в театр припёрся со своим расстройством, счастливчик? Сиди дома, слушай «Лебединое озеро» по радио.
Опять отвлёкся. Ещё одна удобная вещь в номере - белая кнопка с красным крестиком. Медсестру, значит вызывать, если вдруг у тебя где заклинит, или заскрипит. Это ж какую голову надо иметь, чтоб такое придумать! Больную, наверное. Здоровой-то зачем кнопка с крестиком?
Конечно, мы на кнопку нажали – а как узнать, работает или нет? Но медсестра не прибежала. Пришёл медбрат – небритый, с красными глазами навыкате. Оно понятно, в санатории работы – невпроворот. Видно, что прямо из процедурной, – спиртом от него за версту разит. Не иначе, банки кому-то ставил. Глазищами стеклянными поворочал, про матерей наших душевное что-то пролаял и ушёл. А кнопку отключил. Сказал, что ежели кому из нас станет худо, другой, который здоровый, пусть прибежит к нему, медбрату, в процедурную. И тогда он, медбрат, эту кнопку немедленно подключит. Вот это я понимаю – забота об отдыхающих! Сам еле на ногах держится от недосыпа и отравления парами спирта, а думает о нашем благополучии.
Ну, ладно, – вышли мы с Прохором на санаторскую лужайку. Воздух такой свежий, сладкий прямо. Как бальзам. Пьёшь его и чувствуешь, как всё твоё измождённое непосильным трудом и прочими передрягами нутро наполняется жизненной силой и вот-вот запоёт. Фальцетом. Или баритоном.
Отдыхающие чинно прогуливаются туда-сюда. Кто с мужиками, многие без.
– Ну, что – тряхнём стариной? – хлопнул меня по плечу Прохор и засмеялся. Задорно так заржал. По-жеребячьи.
– А не отвалится? – опасливо поёжился я и невольно опустил взгляд туда, где, по моему разумению, должна была находиться эта самая старина.
– А чего бояться-то? Сейчас вон сколько всяких разных клеёв продаётся – приклеем! – он продолжал радостно ржать. – На худой конец – скотчем пришпандорим.
– Скотч только на гладкую и твёрдую поверхность хорошо пришпандоривается, на худой конец не получится, – опять засомневался я.
– Тьфу ты! – выругался Прохор и в сердцах плюнул. Прямо на мои новые белоснежные плетёнки. Гад. Мне их жена купила. В нашем сельском маркете. Ужас, какие деньги отдала. Половину пенсии. Моей, конечно. Своей-то ей только на белые тапочки и хватит. И то в секонхенде.
Помню, я ещё ей тогда всю плешь переел. Или она мне? Да нет, у неё, вроде, плеши-то нет. Или есть? Приеду, обсмотрю всю. И то – я когда её обсматривал-то всю в последний раз? Ну, правильно – в бане. Года три назад. В райцентр ездили зачем-то. Заодно зашли в баню – помыться. Когда выходила из раздевалки, я её пристально так обсмотрел с головы до ног – не забыла ли чего надеть. Или с ног до головы? Не помню. Упарился я тогда. Шнурки завязывать. Я их завязываю, только когда ботинки надеваю. А ботинки – только когда в райцентр. Раз в три года.
Ну, вот, значит, плюнул он мне на эти самые плетёнки. А я думаю – хорошо, жена не видит, убила бы. Его. Меня-то ей какой резон убивать? Расходы одни – гроб, поминки, панихида опять же. Вот если бы раньше, когда я партейным был, тогда, конечно, – дешевле обошлось бы.
Стою я в оплёванных плетёнках, воздух санаторский литрами поглощаю. А худой конец из головы не выходит. Прочно засел. И вдруг меня будто бы в ребро кто-то – толк! Я оглянулся – никого, кроме соседа. Но он с другого боку стоит.
– Свят, свят, свят, – думаю, – уж не бес ли?
Надо же – не забыл, видать, окаянный. А уж я до мелочей помню, как он меня последний раз в ребро-то. Я их тогда три штуки сломал. И челюсть вывихнул. Да, зарплату ещё… потерял. Всю, до копеечки. Дырка, что ли, в кармане была? Да дырка, точно. А иначе, куда ж зарплата-то делась? Вся, до копеечки. У меня это с незапамятных времён – всегда во всех карманах дырки были. Проклятие какое-то. Только деньги положу – глядь, а их уже и нету.
Короче, от толчка бесовского заныли у меня сломанные когда-то рёбра. Все три. Сразу. И челюсть тоже. Я руку в карман – нет ли дырки. Да нету, вроде. Жена проверяла карманы-то перед отъездом.
– Ну, – спрашиваю Прохора, – и какие будут предложения?
– На предмет чего? – удивился он.
– На предмет потряхивания предметом старины. Забыл, что ли?
Может, показалось мне, что Проша как-то неестественно скособочился, будто кто его в ребро торкнул. А, может, и не показалось. Смотрит на меня, а сам рукой ниже пояса себя ощупывает.
– Ну что, не отвалилась ещё старина-то? - молодцевато приосанился я.
– Н-не-а, – протянул он. И опять заржал. Задорно. Только уже не по-жеребячьи. По-лошадиному.
И пошли мы с ним, солнцем палимые и ветерком обдуваемые. Благо, погода баловала. Пошли, время от времени, будто невзначай, проводя руками ниже пояса, – как, мол, она там, старина-то?
И ещё про отдых
http://stihi.ru/2005/10/21-1764