Андресс смотрел снизу вверх на Даймлера, пытаясь уловить малейшие проявления эмоций Учителя – от этого зависела его жизнь, и Андресс знал, что пощады ждать не придется.
Лицо Даймлера оставалось (впрочем, как и всегда) абсолютно непроницаемым, и даже лучший ученик, научившийся за эти годы читать по этой каменной маске самые тонкие оттенки отношений и чувств, сейчас ничего не мог понять.
Одно Андресс знал точно – ему самому сейчас было невыносимо страшно, ужас парализовал его и мешал думать, одна лишь мысль беспомощно билась о клетку сознания – ну как, как он, идиот, осмеливался думать, что сможет одолеть Учителя, даже если ему поможет Птица?..
Даймлер медленно прохаживался перед решеткой, и его шаги гулко разносились по подземелью. Временами он бросал на Андресса, распростертого ниц по ту сторону решетки, в стальной, опоясанной заклятиями, клетке, тяжелые непонятные взгляды, и словно решал что-то для себя. Андресс гадал, какой способ показательной казни выберет его Учитель, понимая, что фантазии Даймлера нет предела, а о его жестокости ходят легенды. Надо, однако, признать, что и о доброте, справедливости и великодушии оного также ходили легенды, и Андресс точно знал, что как минимум половина из них – святая истина, а возможно – и все они. Впрочем, это никак не ободряло Андресса, он знал, что вина его – непростительна, и – что бы ни придумал Учитель – он будет в своем праве. Но, даже зная, что его ждет, Андресс жалел лишь об одном – Птица, как и прежде, находилась во власти Даймлера. Она тоже была тут, сидела в уголке, правда, не за решеткой, как сам Андресс, но это ничего не меняло – они оба были в полной власти Даймлера, который неспешно прохаживался по подземелью, все никак не оглашая их приговор. Андресса утешало лишь то, что Птицу Даймлер вряд ли убьет – Учитель испытывал к ней странную, необъяснимую, горькую и почти отеческую нежность.
– Ты раскаиваешься? – внезапно спросил Даймлер, словно прочел его мысли.
«А почему, собственно, словно?» – спросил себя Андресс. Учитель всех их читал, как раскрытые книги, что всегда пугало Андресса, а сейчас – в особенности. Андресс очень хотел бы солгать, вымолить прощение Птице – не себе, ему прощенья не было – но не мог. Он никогда, ни разу, не смог солгать Учителю.
– Нет, – тихо, обреченно ответил молодой маг. – Нет, не раскаиваюсь. Я лишь молю тебя о пощаде, молю о снисхождении к Птице. Это я сбил ее с пути, вся вина на мне. Учитель…
Даймлер резко взмахнул кистью, и Андресс умолк, как от жестокой оплеухи, хотя до Даймлера было метра три. Удар спутал мысли, Андресс ткнулся головой в каменный пол, не имея сил даже ровно держаться на коленях.
– Подними голову. – В голосе Даймлера не звучал ни гнев, ни отвращение, только холод – но Андресс все равно уловил – или решил, что уловил – эти чувства в тоне Учителя.
Задыхаясь, Андресс выпрямился. Теперь он стоял на коленях, стараясь держаться прямо, но его по-прежнему колотила дрожь.
Даймлер вдруг остановился, подойдя вплотную к решетке, и посмотрел прямо в широко распахнутые черные глаза Андресса. Ледяные глаза Учителя, необыкновенно чистой кристальной синевы, пронзили бывшего лучшего ученика насквозь. Андресс вскрикнул и опустил голову. По его щекам ручьями потекли слезы, которые тот не в силах был скрыть или удержать, а ведь Андресс всегда гордился своей выдержкой. Теперь же Учитель сломал его одним лишь взглядом – да еще в присутствии Птицы. Никогда еще, даже в начале обучения, молодой маг не чувствовал себя таким жалким и никчемным. Вновь склонившись до земли, Андресс глухо произнес:
– Убей меня, Учитель…
– Андресс, я не собираюсь убивать тебя, – спокойный, даже мягкий тон Даймлера ударил Андресса хуже плети, раня самые глубины души.
Молодой маг в смятении поднял глаза на Даймлера. Тот стоял, задумавшись, и казалось – был очень далеко отсюда.
– Тебе предстоит выслушать меня, Андресс, и я настоятельно советую тебе слушать очень внимательно – от этого будет зависеть твоя жизнь, – произнес наконец Даймлер. Этого он мог не говорить – Андресс и так заворожено ловил каждое слово Учителя.
– Что ты знаешь о Фериосе? – внезапно спросил Даймлер.
Андресс поймал себя на желании немедленно и максимально четко и полно ответить на вопрос Учителя, добиться одобрительного взгляда – как всегда на уроках. Его удивила и смутила неуместность этого чувства – его, бросившего вызов Учителю, и потерпевшего сокрушительнейшее поражение, оказывается, все еще болезненно волновало одобрение Учителя, его мнение и его благосклонность.
Секунду подумав, Андресс ответил:
– Фериос был величайшим магом, возглавлявшим Анклав Магов до тебя. По всеобщему мнению, именно в его правление сила и способности его учеников достигли максимума, он подошел ближе, чем кто-либо, кроме тебя, Учитель, к постижению абсолютной магии и совершенного мага. Его эксперимент по созданию идеального мага, владеющего абсолютной магией, приведший к созданию Леоники, был не только уникален – это был прорыв в мировоззрении магов в целом. Ты, его лучший ученик, был назначен им для продолжения его дела, и, по всеобщему мнению, добился невероятных успехов в деле, завещанном тебе Учителем Фериосом. Результатом твоих опытов – Андресс тяжело вздохнул – стала Птица… Птица, дочь Леоники, практически является сейчас… – голос Андресса сорвался, он не мог говорить о Птице спокойно, поэтому перевел разговор в иное русло. – Еще о Фериосе говорили, что, в отличие от тебя, он был бесконечно жесток к своим ученикам, при его правлении и во время его экспериментов гибли многие молодые маги, выживали лишь сильнейшие и наиболее выдающиеся из них. Сейчас маги делятся по звеньям, и более слабые ведут те работы, которые им под силу, оставляя более сильным время для наиболее сложных и опасных экспериментов. Это система, введенная тобой, позволила увеличить результативность экспериментов, однако поговаривают, что Великий Фериос был по своему прав, отбирая лишь сильнейших, и позволяя гибнуть остальным…
Даймлер слушал Андресса, чуть щурясь, и одобрительно кивая.
– Верно, официальная версия так и гласит, мой лучший ученик.
Почему-то в голосе Даймлера молодой маг не уловил ожидаемой иронии. Казалось, Учитель и впрямь просто доволен ответом своего ученика, как на обычном уроке.
И все же кое-что смутило мага.
– Официальная версия?.. О чем ты, Учитель?
– По официальной версии я – лучший ученик Фериоса, стал во главе Анклава после смерти Учителя во время одного из опытов, и еще по этой же версии Птица – дочь Леоники, – медленно и четко выговорил Даймлер.
В голове у Андресса все смешалось.
– По версии?.. А на самом деле?
– А на самом деле… На самом деле, Андресс, много лет назад, задолго до твоего появления на свет, в этой же клетке за решеткой на коленях стоял я, и на меня, побежденного, взирал мой Учитель и господин – Фериос. А в углу сидела Леоника… Моя единственная любовь.
Андресс, словно громом пораженный, уставился на Учителя. Тот смотрел на него с невыразимой грустью, его лицо, всегда такое величественное, словно озаренное потусторонним светом, отмеченное редчайшими знаниями и умениями, сейчас казалось просто лицом бесконечно печального, мудрого, старого и усталого человека.
Андресс знал, что Леоника была результатом эксперимента – почти совершенное создание, воплощение идеала, Леоника соединяла в себе лучшие качества женщины и мага. Все маги Анклава во главе с Фериосом бились над ее созданием и совершенствованием долгие годы, и добились потрясающих результатов. Леоника погибла вместе с Фериосом во время одного из наиболее опасных опытов, и лучший ученик Великого Фериоса, Даймлер, продолжил дело своего Учителя уже с дочерью Леоники, Птицей. Так, по крайней мере, считали все маги Анклава, включая Андресса.
Над Птицей не только постоянно, с раннего детства, и – вероятно – еще до ее рождения проводили всевозможные эксперименты. Ее еще и воспитывали по-особому, у нее всегда были лучшие учителя, ей открывались самые невероятные знания и возможности. Ее пытались сделать безупречной, совершенной. Тем идеалом, который овладеет наконец абсолютной магией, отдав в руки Анклава бесконечную власть над сущностью вещей. И первые годы своей работы в Анклаве в качестве полноценного мага Андресс всячески содействовал этому. Лучший ученик, он проводил с Птицей практически все время, обучая ее, развивая ее способности и придумывая все новые способы шлифовки и усовершенствования ее способностей. Некоторые из них были весьма жестоки и болезненны для Птицы, но поначалу Андресс считал, что великая цель превыше страданий Птицы, да и чьих бы то ни было еще – ведь и сам он не раз получал в проводимых опытах серьезные повреждения, но ему не приходило в голову жаловаться или остановится.
Так было. Но лишь до тех пор, пока Андресс не влюбился в Птицу – безумно и безнадежно. В ней было все то, чего были лишены все маги Анклава – свобода, бесконтрольность. Даймлер строжайшим образом запретил кому бы то ни было как-либо ограничивать Птицу. Она всегда, всю свою жизнь, говорила все, что думала, и творила все, что хотела. Единственным ее ограничением была ее собственная совесть, ее воля. И эта самоограниченная вседозволенность сводила Андресса с ума и завораживала его. Ему казалось, что ни одна магия, ни одни способности и возможности не стоят мук и страданий этого великолепного создания. Он был готов умереть за нее, лишь бы освободить ее от этой участи, от необходимости постоянно, всегда, шаг за шагом, с вечной болью карабкаться, тянуться к совершенству, к абсолюту – Птица уже казалась Андрессу более совершенной, чем можно было себе вообразить.
Самым поразительным для него стало то, что Птица ответила ему взаимностью. В момент, когда она – в своей обычной, простой и естественной, манере – сказала ему: «Да, я тоже тебя очень люблю, Андресс», лучший ученик все для себя решил. Он освободит Птицу, заберет ее отсюда, из этого ада и увезет далеко-далеко, где они будут только вдвоем и будут счастливы. Он бросит вызов своему Учителю – он сможет, он умеет все, что умел Даймлер, он столько работал, он моложе, и его поддержит Птица и любовь к ней…
Сейчас Андресс понимал, что это было сущим безумием – одолеть Даймлера ему было не то, что не по силам – даже в страшном сне эта мысль не должна была бы появиться в его голове. Но было слишком поздно.
Даймлер тихо спросил:
– Ты так ее любишь? Что для тебя Альтания?..
Андресс вздрогнул, услышав настоящее имя Птицы. Именно он прозвал Альтанию Птицей – за ее полетность, свободу, за крылья ее души и незашоренность, неограниченность ее разума. Прозвище так прилипло к девушке, что ее настоящее имя не упоминалось. Даже Даймлер, ее покровитель, звал девушку Птицей. И вот теперь в его устах имя Альтании прозвучало так непривычно нежно и горько, что Андресс не нашелся, что ответить. Как объяснить, чем была для него Альтания? Да всем… Она была не только его Птицей, она стала и его крыльями.
Через силу Андресс прошептал:
– Она – Птица…
Больше он ничего не сказал, но Даймлер качнул головой, словно прекрасно понял все, что творилось в душе молодого мага. Затем Верховный маг заговорил, его голос проникал в сознание Андреса, как клинок в жертву – медленно, болезненно, глубоко. Не оставляя надежды.
– Когда-то, – говорил Даймлер, – я тоже решил, что даже абсолютная магия не стоит страданий женщины, которую я полюбил больше жизни. Да, я знаю, как и о чем ты думал, бросая мне вызов – не потому, что читаю твои мысли, а потому, что намного старше тебя, опытнее – и просто потому, что сам в свое время поступил точно так же. Я думал, что проделывать то, что проделывали с Леоникой, невероятно жестоко, что женщина не должна такое терпеть, не понимая, что мужчина-маг бы просто не вынес этого, что женщинам дана сила и выносливость, какие нам, мужчинам, и не снились. Я отказывался верить в правильность и целесообразность происходящего. Я думал, что и без абсолютной магии наш мир прекрасно обойдется, отказываясь видеть, что силы тьмы все опаснее, что нам все труднее их сдерживать. Не желая понимать, что чем совершеннее становилась Леоника, тем более глубокие слои магии становились доступны ей – и нам, и что только благодаря этому мы все еще могли сдержать тьму, и наш мир, такой, каким мы его знаем, все еще имел шансы на существование. Ты не подумал, что если сейчас Альтания, продолжающая дело Леоники и саму Леонику, откажется, то мир просто исчезнет, погрузится во тьму? Конечно, не подумал – ты молод, горяч, и видишь только то, что перед тобой. К тому же тебя ослепляет любовь. Зато я прекрасно вижу все это. И мой Учитель, Фериос, тоже все видел и все понимал, когда я, в отчаянии от того, через что приходилось проходить Леонике, в безумии своем, бросил ему вызов. Конечно, ему хватило пары секунд, чтобы усмирить меня. – Даймлер невесело усмехнулся, глядя на поникшего Андресса. – И вот, когда я молил его отпустить Леонику, и покарать лишь меня, сидя, как и ты, в этой клетке, Фериос вдруг сказал мне, что не собирается меня убивать. Я был готов к самой страшной смерти – Фериос, мой великий Учитель, был гораздо более жесток и беспощаден, чем я мог бы быть когда-то. И, когда он сказал эти слова, я просто впал в ступор. Он же – впервые при мне – улыбнулся, и пояснил, что есть лишь один способ заставить меня продолжить работу по созданию идеала. Очень медленно, так, чтобы я в полную силу прочувствовал момент, мой Учитель Фериос на моих глазах перерезал горло моей любимой, сохранив в Леонике лишь каплю жизни – минут на пять, не более. Потом, подняв решетку моей клетки, Фериос выпустил меня на волю, швырнув мне на руки умирающую Леонику. Все, что я успел – это собрать и сохранить самую суть ее души, квинтэссенцию ее личности – чтобы воссоздать свою любимую в будущем. Так появилась на свет Альтания – не дочь Леоники, как принято считать, а, по сути – сама Леоника, возрожденная мною и магами Анклава после бесконечного количества попыток. Возрожденная еще более совершенной, и продолжающая совершенствоваться и приближаться к идеалу. Именно так задумал Фериос, назвав в своем завещании меня своим приемником. Заешь, как он погиб? – Глаза Даймлера сверкнули в полумраке подземелья. – Он просто вспыхнул и сгорел на моих глазах, сразу после того, как я поймал на руки умирающую Леонику. Его последними словами, сказанными мне – своему лучшему ученику – были слова «Ты еще поймешь меня».
Даймлер, не глядя, протянул руку, и позвал:
– Альтания!
Птица медленно пошла к Верховному Магу, двигаясь, как сомнамбула, как марионетка в опытных равнодушных руках кукловода. Мгновенно поняв, что сейчас произойдет, Андресс вскочил на ноги, забился в своей клетке, в безумном отчаянии срывая ладони о стальные прутья, пытаясь голыми руками раздвинуть или сломать решетку.
– Нет! Птица, стой! Учитель, умоляю, не надо, я все понял, я…
Бессвязные мольбы и уверения молодого мага потонули в рыданиях, он вновь рухнул на колени, продолжая цепляться окровавленными, сведенными судорогой пальцами, за холодную, равнодушную сталь решетки.
Птица не остановилась. Поймав девушку за руку, Даймлер прижал ее спиной к себе, глядя в мокрые от слез глаза Андресса.
– Так вот, мой ученик… Ты еще поймешь меня…
И Андресс закричал.
Однако в руках Даймлера не было оружия. Вместо этого, Верховный Маг повел ладонью, сотворяя заклятие. Птица дернулась в его руках, оседая на пол. Даймлер улыбнулся Андрессу.
– Нет, я ее не убил. Я наложил заклятие отложенной смерти. У нее есть год, может, чуть меньше или чуть больше. До сих пор, как ты знаешь, снять это заклятие не мог никто в Анклаве. Теперь у тебя – да и у нее – будет стимул стремиться к абсолютной магии, ведь от этого будет зависеть не только наш мир, но и ее жизнь. Жаль, что я оставил тебе так мало – всего лишь надежду. И все же, я оставил тебе бесконечно много, Андресс – я оставил тебе надежду... У меня ее не было. Помни об этом. Прощай, мой бывший ученик. Мой наследник. Твой ход, Верховный Маг.
Потрясенный Андресс вдруг понял, что решетки больше нет, и рванулся к лежащей у ног Даймлера Птице. Сам же Даймлер, словно в пику сгоревшему Фериосу, рассыпался каскадом водных брызг, такой же пронзительной синевы, какой были глаза бывшего Верховного Мага.
Новый Верховный Маг мягко поднял на руки пока еще бесчувственную девушку. Им обоим предстояла работа…
За рисунок и за разделенные сны благодарю Найка Волкова