Она приходила к обрыву так часто, как жизненные невзгоды, посещавшие её маленькое девочковое сердце. Маленькие невзгоды легко крошились в бездну большого обрыва и даже терялись на его далёком, еле различимом дне.
Девочка с облегчением вытирала слёзы краешком платья и уходила, напевая незатейливую песенку про багульник на сопках. А потревоженный обрыв ещё долго осыпал пласты глины, камешки и вездесущую траву.
Слёзы его раздражали, невзгоды казались надуманными, а девочка - дурочкой. Но это не мешало ему ждать её снова и снова.
Однажды, не дождавшись на своём непрочном краю светлого пятнышка её платья и привычных причитаний перечня маленьких бедок, он обрушил вниз берёзу.
Ту самую, которую оберегал от семи ветров и круглый год позволял ей крепче держаться за неверную почву, уважая за обречённость жить только им.
Было ли это нечаянным действием, или все мы стремимся избавиться от свидетелей прошлого, никто не знает. Берёза падала долго. Словно прощалась с ним, цепляясь за любимые плечи обрыва до последнего выступа. Когда она затихла внизу, без укоризны топорща оголившиеся корни, обрыв проворчал в свою защиту лозунги о необходимости борьбы за выживание и неприятии бездействия.
Это не помогало. Как и туман, укутавший дно белым сырым саваном.
Обрыв очень хотел увидеть идущую по тропе девочку, поэтому так нетерпеливо и неосторожно ворочал почти неподвижными ранее пластами земли. Берёза сама виновата. Что мешало ей произрасти на краю леса или в берёзовой роще, шелестяшей ночи напролёт до самой глубокой осени?
Память почему-то вытеснила то время, когда каждый новый берёзовый листик радовал и умилял суровый обрыв, заставляя прикрывать тоненький прутик в бушующую непогоду. Берёза росла и жила только им. Шелестела только о нём. И зеленела каждую весну только для него.
"Чем не мечта?" - спросил его северный ветер, срывая с берёзы последний застенчивый листик.
"Не мечта - ответил, зевая, обрыв. - Вот если бы на ней появились яблоки, это было бы удивительно. Или, хотя бы, гнездо."
В тот день их сугубо мужскому диалогу помешала фигурка девочки, бредущая к обрыву с поникшей головой, несущая свою маленькую глупую невзгоду - кажется, в тот раз это была более крупная, чем обычно, невзгода. Чтож, девочка росла, а вместе с ней росли и её бедки. Обрыв слушал сбивчивый рассказ, хмурил глиняные брови, прятал в рыжих усах ироничную улыбку - дурочка, кто же над этим плачет? Только девочки - дурочки".
Удивительно, но именно в тот раз девочка почувствовала иронию, исходящую от обрыва. Подошла поближе, всматриваясь в холодную бездну и еле различимую на дне опавшую берёзовую листву. Слёзы высохли сами по себе.
"Ты обещал научить дерево летать?" - спросила она, держась за толстый ствол голой берёзы и отшатываясь от зовущей бездны. Обрыв не обещал. Но вопрос показался ему красивым и он гордо подбоченился в ответ. А почему бы и нет?
"Разве можно научить тому, о чём знаешь только от других?" - отряхнула она платьице и пошла, не оборачиваясь, вниз по тропинке.
Обрыв усмехнулся: "До новых бед, милая." Но никто больше не приходил к обрыву, пока не упала вниз эта злополучная толстая берёза.
"Я научил дерево летать - уверенно говорил он всем, кто опасно близко приближался к самому краю. И северному любопытному ветру, и сосновой залётной семечке, и заблудившейся кудрявой овечке.
Вот только девочки среди них не было. То ли она выросла изо всех своих бедок и невзгод, то ли не захотела стать деревом, которое обещали научить летать.