Заводская окраина, двор – фонари
придавали коморке звериный оскал,
где лежал человек головою к двери
на подстилке из штопаных одеял.
И приснилась ему неземная она.
Умираю, – шепнула на звездном арго
и туманов дышала за ней пелена,
и прозрачность оттуда – из ничего.
И, протерши глаза, он бездумно смотрел
в потолок, раздвигая простор потолка
до границы, которой не преодолел,
когда сыном его называли полка.
И немыто небрито он в город нырнул,
затерялся в громадах витрин и зеркал,
где с утра фокусировал злой Вельзевул
в женских икрах борьбу за металл.
Мимо шел он изгибов, сводящих с ума;
шел, душевной себя подчинив чистоте –
не просил бедолага и в темных очках
подаяния – он пребывал в пустоте.
Не табак насыщал его голод, не жмых;
а мечта в ипостаси «во сне не во сне»,
что горенью подобна свечей восковых
с переплясом теней на стене.