Бабьим летом сюцай удалился в безлиственный лес –
для молитвы, для дум, для каких-то насущных потребностей.
И, заметив советника Бо, чуть не ляпнул: "Подлец!",
потому что властей не любил, – но любил привередничать.
А советник сидел на подушке опавшей листвы
и пытался, при помощи кисточек, увековечивать
то ли небо над кедрами, вяло текущее ввысь,
то ли тени под ними, – синдром приходящего вечера.
Гунню Сисы заметил в траве золотого жука,
не успевшего выдергать нити осенних паломничеств.
Гунню тоже улёгся в траву – наблюдать, как закат
наполняет прохладное небо оттенком соломенным.
И открылось ему, что он знал – но припомнить не мог –
ни названье жука, ни известное имя советника.
А затем он открыл, что забыл, возвращаясь домой,
как зовутся цветы, чьи соцветия собраны в веники...
В неожиданно-страстных последнего солнца лучах
промокнув рукавом проступившие капли испарины,
Гунню думал о том, что не знает предела вещам; –
так разумно ли их, бесконечно, удерживать в памяти?..