Мне было 4 года, когда я написал: «Живешь ты в Ленинграде, где пасмурно и тихо, где грустно и просторно». С тех пор ничего лучше, как ни старался, городу моего детства я не посвятил. Не получилось. Не смог. Строчками, помещенными ниже, я расписываюсь в отказе от дальнейших попыток воспеть этот город в моих стихах. И пытаюсь объяснить, почему.
«Ты живешь в Ленинграде,
Где просторно и грустно,
Где нет лучше погоды,
Чем сентябрьская тишь»,
– Эти строчки в тетради,
Как сумел, безыскусно,
Написал ленинградский
Сероглазый малыш.
Это даже не почерк
– Так, испачкан листочек.
Вылит первый блиночек
На жаровню мечты…
«Ты живешь в Ленинграде…»
Так скажи, Бога ради,
Мне открой, Бога ради,
Про кого это «ты»?
Господин седовласый
Мчит в купе бизнес-класса
По дороге безгласной
Как финляндский гранит.
Что ж ему не сидится
В круглощекой столице –
Или детский блиночек
В горле комом стоит?
Он проснется за Тверью,
Поглядит, что за дверью,
И погладит ладонью
Занемевший висок.
Спать не даст пассажиру
Запах рыбьего жиру
И заботливый голос:
«Выпей это, сынок.
И заешь черным хлебом,
Серым пасмурным небом…
Этот жир – вместо солнца,
Он из рыбы-трески».
Ну, куда же мне деться
От тщедушного детства? –
Пассажир усмехнется,
Чтоб не взвыть от тоски.
Как ему отшутиться?
Чем ему откупиться
От ночного тумана,
От тоскливых осин?
Вытрет мелкие слезы
Неприлично тверезый
Этот города-грезы
Непочтительный сын.
И опять ненадолго
Он задремлет на полке.
Сон про серого волка
Тихо в сумрак войдет:
«Что, боишься волчонка,
Непутевый мальчонка?
Лучше города бойся,
Где никто не живет.
Ты, приятель, скажу я,
Будто в книгу чужую,
Не твою, а чужую,
Смотришь из-за плеча.
Тщетно ищешь намеки
На те, детские, строки…
Время, знаешь ли, мальчик,
Пострашней палача.
«Ты живешь в Ленинграде,
Где просторно и грустно,
Где нет лучше погоды,
Чем сентябрьская тишь»,
– Нет уже той тетрадки,
Так беги без оглядки!
Так-то вот, ленинградский
Бестолковый малыш».
Господин улыбнется
И от боли проснется –
Укусил-таки, серый,
Не солгал – укусил!
Мне не будет возврата
В город мой, где когда-то,
Околдованный счастьем,
Я действительно жил.