Жил я в послевоенной деревне
Привалившейся брюхом к Москве,
Как щенята в стремлении древнем
К материнским соскам в молоке.
И котят, и щенят мы любили,
Но держали и кошек, и сук,
Чтобы крысок и мышек ловили,
И дома охраняли вокруг.
К нам домой без чинов и без стука
Заходил разночинный народ,
И собака соседская – сука
В тёплой будке жила круглый год.
Счёт годам не вели ей от роду,
Звали Ледкой её пацаны,
Защищала от нас огороды
И беззлобно драла за штаны.
Мама нас оставляла, бывало,
Под нестрогим присмотром родных -
На работу в Москву убегала,
Возвращаясь в трамваях ночных.
Но ломились от дырок заборы,
Как ломились карманы от дыр,
И забрались убийцы и воры
В пустоту незакрытых квартир.
Чёрт бы с ними – что взять с полунищих,
Стол, кровать, да голландская печь,
Но в кроватке, поставленной в нише,
Спал братишка, кого я беречь
Был назначен родительской волей,
Как надёжный мужчина в дому.
Но футбол на раздолбанном поле
Ближе был и душе, и уму.
И бандитов учуяла Леда,
Задыхаясь, сорвалась с цепей
И спугнула, и гналась по следу,
Повинуясь природе своей.
Догнала и вонзилась клыками,
И наганов не слышала речь...
В придорожной бурьянистой яме
Предстояло ей кровью истечь.
Маме были собаки не милы,
Не лежала к собакам душа –
Только Леду слезами обмыла
За спасённую жизнь малыша.
Хоронили мы Леду всем домом,
До сих пор вспоминаем добром.
Вот ведь - сука простая, а помним,
Как сажали цветы над бугром.