Мой дядька, отставной полковник,
осевший в старости в Крыму
еще в прибрежневском, застойном,
не помню уж в каком году,
в семейной жизни был несчастлив.
Ну, не везло ему, хоть дважды
он искушал судьбу. Но разве
вот также чуть ли не о каждом
со вздохом говорят вокруг?!
Жена порой не враг, не друг –
попутчик по земной юдоли.
Так вот, мой дядька поневоле
был саркастичен и угрюм.
И без особенной охоты
ходил по будням на работу
для полученья энных сумм,
и от супружницы-садистки
терпел, как должно, вопли-визги.
Жил, в общем. Или, как в СОБЕСе
сказал правдивый человек,
он «доживал» в режиме стресса
свой краткий пенсионный век.
Но разве дядька был слабак? –
Дошёл на танке до Берлина,
преподавал, взрастил три сына.
И это – всё? Как бы не так!
«Пройдя почти до половины»
вторую половину, он –
как офицер, и как мужчина,
и как районный чемпион
по шахматам в запрошлом годе,
решил оставить что-то вроде
печати или же следа
в нетленной памяти потомков,
чтоб те, хотя бы иногда,
но с благодарностью негромкой
его произносили имя.
Ах, старики! Беда нам с ними!
Простите дядьке-чудаку,
что возжелал посмертной славы
восторженный романтик старый.
Но было то, что я могу
признать достойным этой славы.
У дядьки был талант немалый:
такого чудо-гитариста
во всей округе вёрст на триста,
пожалуй, вряд ли отыскать.
Не те два-три простых аккорда,
что пацаны девчонкам гордо
не устают всю ночь бренчать.
Гитара – дядькина подруга –
творила благодать из звука,
смеялась, плакала и пела,
как будто бы была живой.
Её обняв, он вечер целый
любовно, нежно и умело
над городскою суетой
приподнимал людские души.
Светлели лица тех, кто слушал,
и мир был добр, красив и вечен.
Как мог такое человече?!
Как мог он это сотворить?!
Найти частицу Бога в людях,
сплести связующую нить
меж миром суетливых буден
и высотой, небесно-птичьей?
Как есть, в архангельском обличье
дядь Лёня представлялся мне:
гитара… крылья на спине…
с доскою шахматной подмышкой…
Хотя…Архангел – это слишком!…
Он никогда не изучал
премудрости аранжировок,
но в нотной грамоте был ловок.
Да, что тут скажешь: Божий дар!
Но, как случается нередко,
и, как сказал философ метко:
в своём отечестве пророк
гоним толпой и одинок.
Так и у дяди Лёни дома
жена и даже сыновья
его прозвали пустозвоном.
Наследники! Что ж: «ву а ля».
Однако же, благодаря
небезразличному соседу,
в магнитофонную кассету
вместилась дядькина мечта –
сей «памятник нерукотворный»,
его земная маета,
всё то, о чём со страстью смелой
в его руках гитара пела
адептам «пепси» и попкорна.
И думал он, что без сомненья,
быть может через поколенья,
вновь трепет струн его гитары
подарит чьим-то душам крылья.
Как мало нужно нам! Как мало!
Всего-то – не остаться пылью,
всего-то – не остаться пеплом
на замысле Господнем светлом,
вдохнувшем страждущие души
в тела младенческие наши.
И я, традиций не нарушив,
мечтаю, что когда-то скажут
и обо мне, что «вот же были
когда-то чудные поэты!
Такие, например, как этот».
(Что, критиканы? Получили!!!)…
Так вот: опять вернёмся к дяде.
Ну, что, старик, наверно хватит
о славе будущей мечтами
себя тревожить понапрасну?
Тем, кто приходит вслед за нами
банально то, что нам прекрасно.
И мы, почти наверняка,
как есть – сваляем дурака,
надеясь, что и наше НЕЧТО
бесценно и неповторимо…
Но дядьке так хотелось в вечность!
…В курортное безделье Крыма
на море, к ласковой воде
слетались многие из тех
всесильных управленцев мира,
кто величавым повеленьем –
руки ль, пера ль – одним движеньем
награды, должности, квартиры
обычным гражданам дарил,
(иль, осерчав, пускал в распыл).
И можно было б дяде Лёне
к какой-нибудь такой персоне
в полуденный час расслабона
попасться на глаза «случайно».
И, обсудив волненье моря
и летний зной необычайный,
поведать о своём творенье,
чтоб тот, пришедши в умиленье,
тотчас же позвонил куда-то
своим волшебникам столичным,
а дальше… Дальше всё понятно:
присвоят дядьке номер личный
в реестре редкостных талантов
средь гитаристов-музыкантов
и на хранение сдадут
его неповторимый труд.
Прекрасный план! Дорога многих.
Вперёд, старик, к вершинам славы!
А он… Как это глупо, право!
Воспитанник иной эпохи –
излишне горд, излишне прям –
не мог войти в священный храм
признанья к завтрашним потомкам
по чёрной лестнице интриги.
Был на войне он смелым, ловким,
а в жизни – скромным был и тихим.
…За книгами на книжной полке
Хранилась та кассета долго.
А дядя Лёня с каждым годом
всё реже в руки брал гитару.
Ах, руки, руки! Новых пару б!
А эти разболелись что-то.
И то сказать: свернули горы
Негнущиеся пальцы эти.
Война, семья, работа, дети.
Да и, конечно же, гитара!
А помнишь, как играл, бывало!
Об этом помнит лишь кассета.
Эх, пропадёт! А знаешь, Света,
племяшка, гостья из Тагила,
а забирай сей дар в наследство!
Ведь помнится, ты петь любила.
Бери и слушай! Дядьке лестно,
коль прозвучит когда-нибудь,
хотя бы несколько минут
его гитары голос страстный.
Ведь думал, пропадёт напрасно.
Ей-богу, как всё славно вышло!
Ну, Света, право – камень с плеч.
Теперь и в землю можно лечь,
согласно приговору свыше.
…Я не взяла тогда кассету.
Забыла впопыхах при сборах.
Неверно, завалилась где-то.
Я вспомнила о ней не скоро,
когда однажды телеграмму
прислали родичи из Крыма,
о том, что дядя Лёня с сыном
разбились на машине вместе:
Сын жив, а Леонид – на месте…
…Вчера его похоронили.