Бабка-повитуха приняла младенца… розового, мокрого от утробных вод, подняла на руки и затараторила:
- Глаза твои чистые и светлые, как небо. Будешь ты сердцем видеть правду, да не будет в глазах твоих от того печали, потому что отразится мир в тебе любовью. Уста твои целомудренны: не тронуты они ни злым словом, ни хулой смердящей, и так да будет всегда, потому и слово твое будет, что родник живительный, пойдет оно из сердца твоего чистого. Ушки твои розовые, да будут открыты они для просящих тебя о помощи, услышь каждого, откликнись добрым словом к зовущим тебя, восплачь горькою слезою со скорбящими, ибо любовь сильная пребудет в сердце твоем. Дитятко светлое, нет отметин на тебе болезных, да пришел ты в день солнечный, тихий, не омраченный грозами огненными. Сладко поют птицы в сей день, да радостно ясному солнышку приветствовать тебя, - повитуха замолчала и повернула ребенка лицом к свету, льющемуся из отворенного настежь окна.
- Что же ты молчишь, ясный лучик!?
Дитятко поднатужилось и впервые заголосило хрипловатым голоском. Повитуха радостно заворковала:
- Ой ты! Ой ты!
Дитятко поднатужилось еще раз, и повитухе в лицо ударил теплый фонтанчик мочи, после чего малыш, казалось, удовлетворенно притих. Бабка от неожиданности дернулась и, недовольно зажмурившись, отерла плечом лицо:
- Ах ты бесенок. Эка какой! Ведь на ласковое слово как отозвался. Вот так и дальше пойдешь: ты ему слово доброе, а он тебе напакостит в душу, насыплет перцу горького да после и ручищи свои загребущие потрет радостно, мол, удовольствие мне беду такую произвесть. Эт ведь с рождения видно, какой человек впереди-то будет. Нате вам, матушка, дитятко ваше, хольте да лелейте, может, какой толк с того и будет.