"Просто прикройте окно у меня в кабинете, сегодня я уйду пораньше. Хотя, постойте, захлопните, пожалуй, и другие форточки. Дети? Нет, не стоит бояться их разбудить, эти сорванцы могут сидеть под своими тёплыми одеялами, пока комнату не занесет снегом. Кстати ночью чертовски похолодало. Вы не видели мой шарф? Да нет же, не этот! Длинный шерстяной шарф. Кажется, он всю осень провисел вот здесь - на этой вешалке", - сказал, улыбнувшись, Бэрри и, окинув взглядом добрые лица жены и старушки Мэг, направился вверх по лестнице.
Его кабинет располагался на втором этаже одного из стареньких кирпичных домов Дублина, коих в городе было уж очень много, и заблудиться в них даже самому внимательному иностранцу было проще простого. В комнате было прохладно, даже зябко. Оконная рама поскрипывала на ветру, портреты на стенах прижимались к обоям, недовольно вороча нос, но всё же не показывая свою обиду в стойко выписанных чертах лиц. Бэрри подошел к подоконнику и устремил взгляд на колокольню, чья верхушка то и дело терялась в стаях кружащих над городом птиц. Снег, не успев залететь в комнату, таял на его лице. Впрочем, это не имеет к нашему рассказу никакого отношения, Бэрри всегда слыл хорошим семьянином и добрым, уравновешенным человеком, пожалуй даже чересчур жизнерадостным и лишенным каких-либо переживаний. Иной, заметив его стоящим вот так - в окне напротив, подумал бы, что у него заболела жена, или, что вполне возможно, забарахлило на секунду левое легкое. Бэрри, хоть и курил постоянно, не придал бы этому большого значения, а лишь поднёс бы к очередной сигарете, так тонко подчеркивающей его довольную ухмылку, пылающую спичку.
Между тем, еще поднимаясь по лестнице, Бэрри остановился и прижался лбом к висевшему на стене календарю. Календарь упал и покатился по ступенькам, а Бэрри, не заметив этого, поплелся к себе в кабинет. Чувство какого-то безнадежного отчаяния сжало его в тиски, к горлу подступил соленый ком. Он вспомнил, как в последний раз встретился взглядом с женой, вспомнил, как бегал глазами по однотонным стенам за ужином, боясь наткнуться на растрепанную шевелюру одного из своих детей, вспомнил, как проглатывал жаркое, боясь поперхнуться или более того - уронить вилку, тем самым обратив на себя внимание. А ведь где-то внутри он уже давно бежал вверх по лестнице, дрожащими руками подпирал дверь своего кабинета стулом и, стоя на подоконнике в полный рост, кричал в открытый космос. Но то ли серое пористое небо впитывало его вопль как губка, то ли он сам со слезами на глазах просто не мог размокнуть рта - постепенно Бэрри сползал на корточки по внутренней раме и замерзший шёл спать. На следующее утро, кашляя в толстый колющийся шарф, он твердил родным, что работал допоздна и уснул, забыв закрыть форточку. Вечером квадрат комнаты вновь вздыхал и сжимался в свете вечерних фонарей, пытаясь скрыть повторение печальной истории. Впрочем, у Бэрри не было возможности что-либо изменить, и если бы таковая нашлась, то стена давно бы уже ударила беднягу в ответ, заставив действовать.
Возвращаясь к роковому утру, стоит лишь отметить, что ничего в частности и не произошло. День шёл своим чередом. Рабочие в парке подметали мостовые, сонно наблюдая за кончиками своих потрепанных ботинок. Да и чего было глазеть по сторонам? Эти дома стоят здесь целую вечность, и мало ли что может произойти на одном из верхних этажей. Тем временем, Бэрри, тихо затворив дверь, подкрадывался к окну и наблюдал за сизыми голубями, ютившимися на карнизе. Некоторые, испугавшись силуэта героя, упорхнули в парк. Недовольные дворники тут же замахали метлами, но не подняли глаз. Все это казалось Бэрри таким ничтожным. Он уже долгое время отмечал мобильность птиц, для него они были некой свободной субстанцией, которая своим существованием только отягощала его и без того отчаянное положение. Возможно это и было главной ролью птиц - стать показателем недосягаемой, нищенской свободы человека. Бэрри закрыл глаза. В последнее время ему часто снились кошмары - весь его ирландский городок лежал перед ним как на ладони, люди сновали между домишками, на площади у статуи великого полководца мерзли бродяги, но постепенно улицы исчезали, разрезаемые перистыми облаками, их остатки выметал усердный дворник, дети вбегали в его комнату с распростертыми объятиями, а любимая женщина невыносимым голосом отчеркивала его очередное «доброе» утро. Он просыпался в холодном поту на полу своего кабинета.
Когда Бэрри опомнился, на карнизе сидел уже лишь один голубь. Он прихрамывал на кривую лапу и давно уже в силу своей старости не переносил дальних перелетов. Комнату наполнила тишина, казалось, что и на улице, и во всем мире вокруг повисла длинная томная пауза, предшествующая обычно бурному действию. И вдруг голубь повернул свою шею к Берри и постучал в стекло истертым клювом. Во взгляде обоих, если хотите, персонажей вспыхнула мелкая искорка, то ли сумасшествия, то ли понимания. Герой наш откровенно опешил и кинулся было прочь от карниза, полностью повторяя действия своих прошлых дней. Но внезапно его осенило, впрочем, он наконец-то понял, что кое-что должно случиться именно сейчас, сегодня же, иначе - этому не произойти никогда.
Он схватил стоящий в углу чемодан, бросил его на диван, дернул запутавшийся вокруг шеи шарф с такой силой, что чуть было эту шею не вывернул. В чемодан полетело всё - книги, пальто, туфли, рукописи, рождественский портрет семьи (хотя перед тем как положить именно эту вещь, Бэрри настороженно задумался), перчатки, любимые пластинки, портсигар. В висках героя стучала лишь одна мысль: "Убежать, уехать, наконец-то, все конечено..туфли, шляпа, бумажник, черт возьми, где же бумажник, ах да, шарф, портсигар, утрення газета, что же еще?"
Постепенно силы покидали его, и взглянув в зеркало, Берри бы уже никогда не узнал в той потной и отчаянной физиономии мелкого воришки некогда прилежного и любящего семьянина, который сейчас, почуяв удобное время, ускользает не оставляя улик. Вещи летели уже мимо чемодана, шарф то ложился во внутрь, то использовался в виде веревки, стягивающей створки багажа Бэрри. Фарфоровая ваза с хрустом сложилась под давлением довольно крепкого, как оказалось, шерстяного жгута, но вдруг, к удивлению Берри, натяжение шарфа ослабло, и он медленно проскользнул сквозь его ладонь. Бэрри посмотрел на свои руки, которые теперь представляли собой два серых, ни к чему не годных крыла, из которых торчали массивные перья. Бэрри не рискнул было повернуться к зеркалу, но, нащупав на месте носа острый и щелкающий то и дело клюв, горестно вздохнул. Чемодан упал с дивана, рассыпав вещи по полу, которые тут же стал подбирать некий новый мужчина, прихрамывающий на левую ногу. Бэрри уменьшался в размерах, сжимаясь до размера обыкновенного голубя. Пожалуй, единственное, на что он обратил внимание, это - порядок, который за считанные минуты навел в кабинете джентльмен. После чего мужчина как ни в чем не бывало уселся в кресло и прогнал назойливую птицу утренней газетой. Бэрри выпорхнул в окно и приземлился на карнизе дома напротив.
Кажется, последнее о чем, удалось поразмышлять Бэрри, перед полной трансформацией его мозга в птичий - это взаимозаменяемость. "Взаимозаменяемость человека, черт возьми", - пронеслось в его пернатой голове. Все мы равны перед друг другом и, в принципе, никого не волнуют наши личные переживания и амбиции, для всего мира это лишь миллионная часть всех желаний и нужд, требующих разрешения. Завтра «новый Бэрри» проснется в постели «его» жены и она, пожалуй, будет рада, что он провел эту ночь не в холодном кабинете второго этажа; дети попросят у него благословения перед завтраком, а позже он проводит их в школу; старушка Мэг также осведомиться о его делах на работе за вечерним чаем; а музыка любимых пластинок все также будет ласкать его слух. Взаимозаменяем будет и певец, исполняющий эту популярную песню, которую с годами неизбежно забудут, взаимозаменяем будет и пожарник, погибший в эту ночь при спасении молодой пары из горящего автомобиля, взаимозаменяем будет и автор, пишущий эти строки, и читатель, по ним пробежавший. На их место со временем придут новые люди и тем самым опять подтвердят свою же взаимозаменяемость.
И лишь птицы заметят, отбившегося от стаи Бэрри, неуверенно машущего крыльями и готового тот час же упасть от долгого и изнуряющего полета, но это всего лишь голуби и они простят ему это. А может быть и не поймут вовсе что же, черт возьми, происходит. И после того, как просидев у закрытого и впредь не открывающегося никогда окна своего бывшего дома, Бэрри вернется к зданию напротив и сядет на мой карниз, я ни за что не отворю ставен, а лишь сочувственно покачаю головой и закурю, наблюдая за очередным прилежным семьянином, который прихрамывая плетется на работу вниз по улице.